— Ага! Ларка с Пшеничным!
Ушли за дверь. Неужели они там станут целоваться? Или просто подмигут друг другу и вернутся? А остальные как? Странно, что у меня нет способности видеть сквозь стену.
— Чур, я кручу.
— Только не жилить.
— Кто жилит-то? Вон горлышко на нее показывает.
— Нет, не на меня, оно в шкаф уперлось.
— Потому что ты отодвинулась.
Та— ак, теперь мне на опыте предстоит выяснить, что все делают в соседней комнате. Хорошо еще с Папковым, а не с Пшеничным.
— Слышь, иди сюда. Садись на кровать. Мне вот чего надо тебя спросить. Ты Лебедкину давно знаешь?
— Да.
— Слышь, вот ты бы так могла: в первый раз и сразу целоваться?
— Н-нет.
— Нет, ты ответь. Может порядочная девчонка так себя вести?
— …
— Молчишь? Ладно, нечего ее защищать. Я и так знаю, что она то со мной лизалась, то через минуту с этим своим нахимовцем. Скажешь, нет? Все вы девчонки такие.
Что Ларка с людьми делает? Этот неповоротливый медведь прямо как пьяный. Неужели он действительно влюблен в нее? Или от обиды ревет? Чем ему помочь?
— Ну, вы даете! Нет, вы только на них полюбуйтесь: мы их ждем, ждем, а они расселись себе на кровати и любезничают.
— Подумаешь, посидеть нельзя.
— Крути Папков. Только осторожно.
Посмотрел на меня. Первый раз за весь день рождения. Не небрежно бросил взгляд, а внимательно оглядел с ног до головы. Будто первый раз видит. Неужели он думает, что мы с Папковым целовались?
Подошел к Риткиному креслу, сел на ручку. Начал с Риткой заигрывать. Вернулась Нина с нахимовцем. Ушла Ларка с Летуновым. Интересно, хоть кто-нибудь из них целуется?
— Летунчик, опять донышко на тебя.
— А горлышко на кого? Ого, с ней я еще не выходил!
Ударило в спину чем-то горячим. Ага, это его взгляд. Злющий-презлющий. Почему? Все же с кем-нибудь выходят? Он три раза выходил. След от взгляда жжет лопатки.
Летунов аккуратно прикрывает за собой дверь. Лица его не видно, слишком близко стоит. Приподнимается на носочки. Касается мокрыми холодными губами горящей щеки. Отступает на шаг. По-мышиному выскальзывает из спальни. Остаюсь одна. Тру щеку. Ощущение мокрых губ не стирается. Бреду отыскивать в недрах чужой квартиры туалет. Запираюсь. Бр-р-р, холодно. Намоченным слюнями платком с силой оттираю щеку. Соседи стучат в дверь. Возвращаюсь в комнату. Меня никто не замечает, все танцуют. Пробираюсь к одинокому стулу у окна. Делаю вид, что листаю «Огонек». Танец кончился. Пшеничный провожает Ритку к креслу. Подходит к моему стулу. Облокачивается на спинку. Делает вид, что заинтересован журналом. От его дыхания по затылку ползут мурашки. На щеке снова появляется ощущение мокрых летуновских губ. Стараюсь незаметно стереть. Появляется озноб. Едва его сдерживаю.
— У тебя что, сердце плохое?
— Почему?
— Ногти с синеватым оттенком.
— Н-не знаю.
— Ну ладно, читай, просвещайся.
Ушел. Выбросил меня из праздника. Окно черное-черное. В нем отражаются огни люстры и яркие платья.
Наверно, я сейчас похожа на нищенку из сказки Андерсена, которая прижимается закоченевшим лицом к стеклу и заглядывается на чужую рождественскую елку. Дурацкое ощущение: я внутри и прекрасно знаю, что никакого праздника нет. И я же снаружи зачарованно смотрю на танцующие пары. И знаю, что праздник есть. Только без меня.
Сон в руку.
То— то мне в последнее время снилось, что я ищу свою комнату в лабиринте чужих коммунальных квартир. Только во сне я перепутала немножко: искать нашу комнату придется не в чужой квартире, а здесь -под завалами новой мебели.
— Пап, что это?
— Я полагаю, вьетнамский гарнитур.
— Плетеный из соломы?
— Он тебя не устраивает? Я немедленно отправлю его назад.
— Во Вьетнам?
— Зачем во Вьетнам? В магазин.
— Никогда такой мебели не видела.
— Надеюсь, это не повод к тому, чтобы она не существовала.
— Нет, пусть существует…
— Вот спасибо. От имени кресел спасибо, от имени качалки, журнального столика и от месткома спасибо.
— Я только думаю, как же на этих креслах мы будем сидеть? Разве что привинтим их к потолку?
— Зачем же в них здесь сидеть? Мне казалось, что это дачный гарнитур.
— Но у нас еще нет дачи!
— Нет — так будет.
— И как мы его на дачу вывезем? Дороги-то развезло?
— Сейчас никак. А весной дороги просохнут, возьмем машину и отвезем.
— И ВСЮ ЗИМУ БУДЕМ ЖИТЬ КАК НА СКЛАДЕ? К нам же люди ходят.
— Скажите, пожалуйста, какие бабкины интонации пошли! И что же за высокопоставленные особы к нам ходят?
— При чем тут высокопоставленные…
— Вот что дочка: интеллигентный человек сам все поймет, а мещан будем гнать в шею.
«Мещане» — папе легко говорить. Взрослые могут разбираться: мещане — не мещане, а ко мне Лариски придут, увидят такую комнату и будут считать меня хуже других.
— У тебя, голуба, платье поприличней найдется?
— Только бордовое.
— Прикинь-ка. Хочу взять тебя с собой в ресторан.
— В РЕСТОРАН?
— Я пригласил одного режиссера с дамой сердца. Ну и нас двое… Надеюсь, ты с ножом-вилкой управишься? Не опозоришь старика отца?
— Неудобно как-то.
— Днем удобно. Мда-а, платье так себе. Нужно будет как-нибудь заскочить с тобой в магазин, подыскать что-нибудь «покультурней».
Платье еще что, вот чулки и ботинки вовсе страхолюдные. Но не скажешь же об этом папе. Наоборот, нужно как-то умудриться незаметно обуться.
— Да, и еще вот что, голуба: не забудь вымыть шею и привести ногти в порядок.
Поня— ятно, папа считает, что я грязнуля. Интересно, взрослые видели когда-нибудь личинку стрекозы? От этого чудища стали бы они требовать изящества и вымытой шеи? Нет. Личинка -она и есть личинка. Должна сидеть в болоте и лопать, что попало. Даже если б ей и захотелось взлететь на ромашку и отведать комарика-табака, ничего бы не вышло — крыльев-то нет. Крыльев нет, чулок целых тоже, и сапожная щетка куда-то провалилась.
— Ну, ты, милая, и собираешься! Как английская королева. Поторопись, душа моя, нам еще в тысячу мест надо заскочить.
— Я готова.
— Прекрасно. Сейчас заедем к одной литературной даме. Тебе, между прочим, полезно будет с ней познакомиться, она пишет детские книги. Кто знает, не окажется ли это в будущем и твоим хлебом насущным.
— Она далеко живет?
— Рядом с Исакием. Суперсовременная женщина, не чета тебе, квартиру в центре выменяла, машину купила, гоняет теперь как заправский мужик.
— Она одна живет?
— С огромной собачиной.
— Немецкая овчарка?
— Кто, пес? Вроде того. Она просила стишат подкинуть для новой книги. Посмотрим, может, что и выгорит.
— На трамвае поедем?
— Нет, на перекладных. Прибавь шагу, голуба.
— Я и так бегу.
— Плохо бежишь. Нам еще к машинистке надо заехать, рукопись взять. И может, в детский дом успеем заскочить.
— В детский до-ом?
— Понимаешь, пообещал я им, на свою голову, поставить новогоднюю елку, а теперь времени нет, и возиться не хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155