— Давай помогу печку растопить.
— Не надо. Я сама. Не садись в это кресло, это мамино. И в то не садись. Принеси стул из кухни.
— Мамино, папино, Белкино, а где же твое?
— В той комнате.
— Смотри, огонь в щелях дверцы, как живой скачет. Прямо сохранившийся кусочек лета, да?
— Нет. Лето не горит.
— Как странно ты это сказала… Ой, я знаю, что ты…
— Что?
— Что ты мне хотела все время сказать.
— Ничего я не хотела. Ну, раз догадалась и ладно.
— Так это правда?!
— Ну, чего ты уставилась?
— В деревне?
— Угу.
— Ты не боишься?
— Теперь нет.
— А вдруг ребенок?
— Бог миловал.
— А он?
— Что он?
— Курсант?
— Да.
— В лесу? Когда возвращались с танцев?
— Нет. В кабине грузовика. Он на нем приехал.
— В КАБИНЕ?! Ты же могла вырваться, убежать?
— Ты не понимаешь.
— А мама? Ты ей сказала?
— Она сама все вынюхала.
— И что теперь?
— Грозится в суд подать. Я же несовершеннолетняя.
— Тебя будут СУДИТЬ?
— Дура, что ли? Его. Мать на него подаст, чтобы он на мне женился.
— Ты его любишь?
— При чем тут это? Хотя он вообще-то ничего… высокий, на лицо тоже… Да ну, обыкновенный курсантик. Его очень беспокоит, что у него усы не растут, он их поминутно дергает и смотрится в зеркальце.
— Как странно ты смеешься. Не понимаю, зачем суд?
— Ты мою мать не знаешь. Она как узнала, сразу побежала к начальнику училища, там такой хай подняла. Его чуть из курсантов не выперли.
— А почему оставили?
— Потому что мать быстро сообразила, что если уж он будет моим мужем, то пусть лучше офицером, чем никем.
— А ты не ходи на суд.
— Это ничего не изменит.
— Сбеги из дома.
— Куда?
— Ко мне.
— Ты мою мать не знаешь…
— Ларусь, если ты замуж выйдешь, как же школа, институт? Ты же хотела хирургом стать?
— Детские мечты. Он через два года кончит, пошлют на Север, где там учиться? Да если б и выучилась, работы все равно никакой.
— Ты так говоришь, будто совсем смирилась. Можно ведь найти работу с общежитием, учиться в вечерней школе… Между прочим, Ларка на будущий год собирается перейти в вечернюю школу, чтобы не торчать в одиннадцатом классе.
— Ты мою мать не знаешь.
— Она тебя не любит?
— Нет, любит. И желает добра… И отец любит…Чтоб они сдохли!
— Ларусь!!!
— Темно уже. Тебе пора домой. Мать первый раз меня на столько одну оставила. А то все караулила. Как часовой.
— Лар, а если…
— Иди. Постарайся в школе никому не рассказывать.
— Да ты что!
— Ладно, извини, что приходится говорить. Иди. Дует от двери. Скоро такой же мерзлячкой, как мать, стану.
Бред какой-то: сейчас, в наше время засадить человека в клетку и заставить делать то, что он не хочет! Неужели нельзя этому помешать? Ведь безвыходных положений не бывает?
А если попросить Ник.Миха поговорить с Ларуськиной матерью? Нельзя. Получится, что я проболталась в школе. Спрятать Ларусю у нас на даче? Пусть ее мать побегает, поищет? Замерзнет она там. Обратиться в милицию? Суд — это и есть милиция. Но ведь нельзя же, чтобы человек в таком огромном городе остался один со своим горем! Кто-то же дожен ему помочь!
— Дзи-инь-зи-инь-зи-инь!
— Что ты звонишь? У тебя же ключи есть.
— Ой, мам, хорошо, что ты так рано.
— Это, между прочим, ты так поздно.
— Я у Ларуси была. Представляешь, ее мать заперла, как в клетку, следит за ней, никуда не пускает!
— Видно, она что-то натворила.
— При чем тут натворила? С ней просто несчастный случай произошел. Она летом жила в деревне и там подружилась с курсантом, а он…
— …?
— … ну, ты, в общем, сама понимаешь. Так теперь ее мать устраивает суд и другие ужасы.
— Ну что ж, девицы у вас в классе с вполне развитыми формами, лет на восемнадцать выглядят. Жаль только сознание младенческое.
— При чем тут это. Ей нужно как-то помочь. Защитить ее от матери.
— Есть хочешь?
— Угу.
— Запеканку разогреть?
— Угу. Так что теперь Ларуське делать? Травиться?
— Ларисе что делать не знаю, а тебе я вот что скажу. Если такое случится с тобой, пожалуйста, не устраивай из этого трагедии: не травись, не топись, не делай аборта. Искалечишь себя по глупости, потом будешь каяться.
— При чем тут я? Со мной ничего не может произойти. Нужно спрятать Ларуську, чтоб ее не достали пухлые ручки в ямочках.
— Мы не можем вмешиваться в чужую семью. И потом, эта плаксивая мамаша любому хребет переломит.
Любому? Даже моим маме и папе? Да кто ей даст право? У нас ведь не капиталистическая страна, где мафия запросто так убивает? И Сталина ее давно уже нет. Их время прошло. Пусть теперь сидит со своей лысой собакой у печки и никого не трогает. А если будет мучить Ларуську, я сама на суд приду и расскажу про оторванные пальцы и про все-все. Посмотрим тогда, как ей самой в тюрьме понравится.
— Ладно, мартышка, ешь, не переживай. И не забудь, пожалуйста, завтра съездить к бабушке.
— Бабушка, давай я тебе полы вымою.
— У меня и без тебя полы чище вашего. Это вы привыкли жить как в хлеву. А я — болящая-неболящая, а чистоту завсегда соблюдаю. Ты б лучше у себя прибиралась. А то стыдно людей. Кто придет, сразу скажет: мать — доцент медицины, а в доме — хавос.
— Кто к нам придет? Давно уже никто не ходит.
— Это раньше не ходили, потому что батька твой сидел там как сыч, машинкой стучал. А теперь будут ходить.
— Почему «теперь»?
— Потому что теперь он, слава богу, оттудова вылетел.
— Не вылетел, а уехал в Москву. Его пригласили ставить новую программу в московском цирке.
— Как же, «пригласили»! Поехал бы он отсюдова, дожидайся! Разведенные они! Все по закону.
— ОНИ С МАМОЙ БЫЛИ В СУДЕ?!
— Как же, придет он! Даже в суд не соизволил явиться! Схватил, как голодранец, свой чемоданишко, покидал барахло и фьють в Москву. С родной дочерью и то не простился. А все почему? Стыд глаза ест!
— Бабушка!
— Ох-хо-хо, сиротинушка ты моя! Наплодят детей, ироды, а потом бросают по всему белу свету!
— Перестань!
— Ну, ничего. Тебе сейчас сколько? Шестнадцати нет? Обязан алименты платить. Не захочет по-хорошему высылать — в евонную организацию напишу!
— Бабушка!
— Что «бабушка»? Я об тебе, глупой, пекусь. Иди-ка лучше, поставь чайник. И посмотри в буфете, у меня там непочатая банка клубничного варенья. Попьешь с вкусненьким.
Значит, развелись. Все кончено.
Ой, а что они у себя на работе скажут? Промолчат? Скроют? Суд, наверно, нельзя скрыть. А если расскажут, все начнут лезть: что да как… Еще, чего доброго, на собрании перед всеми станут разбирать.
— Добрый день, Анна Григорьевна.
— Чего бабка-то? Жалуется?
— Говорит, спина болит.
— То-то и болит. К старости завсегда чегой-нибудь болит. Стариков жалеть надобно. Сами, прости Господи, когда-нибудь состаримся. Некому будет воды подать.
— Почему «некому», мы же ездим.
— И правильно делаете. Мне твоя бабка хоть и чужая, а все равно сердце болит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155