Четвертый этаж,
спальни детей. Темные окна; в этот ранний предутренний час все,
разумеется, крепко спят, и все же... все же...
Кто-то прошел мимо окна, мелькнул огонек. Фонарик? Свеча? И сразу -
или это разыгралось его воображение, разбуженное пляской теней, которые
отбрасывали в лунном свете, качаясь под ветром, голые ветки? - он увидел
за темными стеклами стремительное движение множества фигур. На миг отец
Робсон замер, но сразу озяб и поплотнее запахнул воротник пальто. Да! Вот
оно! За окном плыл огонек свечи!
Он снова пересек стоянку, поднялся на крыльцо приюта, где в щелястых
досках свистел ветер, и отпер дверь универсальным ключом.
Первый этаж был погружен в тишину. Когда глаза отца Робсона привыкли
к темноте, пустые классы и коридоры вдруг заполнили длинные тени; они
внезапно выскакивали у него из-под ног или бесшумно скользили по обоям. Он
пошел по лестнице, миновал площадку третьего этажа, где лежал рваный
ковер, пропахший нафталином, и поднялся на четвертый этаж. Одной рукой он
держался за гладкие деревянные перила и осторожно ступал в темноте,
стараясь производить как можно меньше шума. По некой причине, какой - он
не хотел признаваться даже себе, отец Робсон не желал объявлять о своем
присутствии тому, кто сейчас бродил среди спящих детей.
На четвертом этаже он сразу определил, где прошел неизвестный со
свечой; сильный запах воска вел в глубь коридора к закрытым дверям
спальни. Отец Робсон двинулся вперед. Один раз он, вздрогнув, остановился
- под ногой скрипнула половица, - потом его рука коснулась дверей спальни.
Снизу не пробивалось ни лучика света, не слышно было и движения. Он
прислушался. Он надеялся столкнуться здесь с сестрой, которая, возможно,
поднялась в столь ранний час, чтобы взглянуть на прихворнувшего ребенка,
но безжалостный стук сердца и оглушительный шум крови в ушах напомнили
отцу Робсону, что он уже знает - дело в другом.
За дверью кто-то или что-то ждало его. За дверью был мальчик.
Отцу Робсону показалось, что руке его передалась слабая дрожь, словно
кто-то (или их было несколько?) стоял за дверью и слушал, как бьется его
сердце, считал удары, хихикая в кулак. Уходи, сказал он себе, уходи. Уйди
от этой двери, из этих стен. Поезжай домой, а утром вернись как ни в чем
не бывало, словно ты никогда не видел мелькающего в окне белого огонька
свечи. Уходи. Уходи, пока не поздно.
Но нет. Нет.
Отец Робсон открыл дверь и переступил порог спальни.
Казалось, там было темнее, чем в коридоре. Напрягая зрение, он с
трудом разглядел лабиринт железных кроватей. По полу змеилась тонкая
полоска лунного света, разрезанная на трети и четвертушки тенями ветвей.
Одна ветка мазнула по стеклу, и по спине у отца Робсона поползли мурашки:
звук был такой, словно кто-то царапнул ногтями по классной доске.
И тут он кое-что заметил - заметил слишком поздно; от нахлынувшего
страха глаза его невольно округлились, и он попятился к двери. К плотно
закрытой двери.
Кровати.
"Кровати были пусты".
Отца Робсона схватили за ноги; по его телу холодными муравьями
заползали дюжины рук. Он споткнулся, хотел за что-нибудь ухватиться, - но
уже падал, падал, падал на пол под тяжестью тех, кто кинулся на него из
черноты у дверей. Он увидел блеск зубов, круглые безумные глаза, угрожающе
скрюченные пальцы и хотел закричать, но ему заткнули рот кулаком. Его
дергали за волосы, пытались выцарапать глаза, не давали подняться с пола.
Отец Робсон отчаянно забился, пытаясь вырваться, но те, кого он стряхивал
с себя, налетали снова, как разъяренные осы. Избитый, весь в синяках, он
затих, понимая, что это еще не конец.
Кто-то рывком повернул его голову направо.
В углу, привалясь к стене, стоял мальчик. Он держал свечу; воск таял
и капал на пол, застывая там круглой лужицей. Пламя бесшумно колебалось,
отбрасывая красноватые тени на стену вокруг головы мальчишки. Тень
скрывала и его глаза, тусклое сияние свечи заливало лишь плотно сжатые
губы. Губы взрослого мужчины, подумал отец Робсон.
Мальчик прошептал:
- Мы дожидались тебя, сучий поп. Теперь можно начинать.
Дети ждали. Блестели в свете свечи глаза. Отец Робсон слышал их
хриплое дыхание, затуманившее холодные оконные стекла. Начинать? Начинать?
Он понял, что опоздал. Мальчишка подмял их своей властью, заразил
безумием, околдовал, и они превратились в бледные тени его черной ярости.
Отцу Робсону захотелось закричать, громко позвать на помощь, звать, звать,
звать, не стыдясь. Кого угодно. Господа. Но он боялся подать голос; он
боялся, что его не услышат, боялся, что поймет, какая ему уготована
участь, - и тогда сойдет с ума.
Ваал наблюдал за бледным лицом человека, простертого перед ним на
полу. Пламя вдруг вытянулось, как лезвие ножа, и высветило глаза, которые
хищно растерзали душу священника и вырвали его сердце.
В глубине комнаты, среди кроватей, что-то пошевелилось. Трое детей
кого-то удерживали там, кого-то вырывающегося, мотающего головой, кого-то
с огромными блестящими глазами. Женщину. На железной койке была распята
растрепанная женщина в ночной сорочке. Отец Робсон стал вырываться, чтобы
увидеть ее лицо, но тщетно. Его держали чересчур крепко. Он увидел ее
раскинутые руки и ноги, хрупкие, белые. Пальцы беспомощно сжимали
металлические прутья изголовья.
Ваал распорядился:
- Ричард, сходи запри дверь из крыла сестер на лестницу. Живо. -
Мальчик кивнул и скользнул в темноту. Через несколько минут он вернулся, и
Ваал, видя, что приказ выполнен, похвалил: - Молодец, мой славный Ричард.
Взгляд Ваала уперся в отца Робсона, и священник увидел на
мальчишкиных губах слабую улыбку, словно тот уже объявил себя победителем
в этой гнусной игре. Ваал сказал:
- Поздно бороться, сучий поп. Что есть, то есть. С каждым днем моя
сила росла. Теперь это мои чада. Здесь был мой полигон; последним
испытанием стало это... - Он поднял свечу. - Детская душа проста и
невинна. Взрослые... сложнее. Явился мой ангел света. Он принес дары,
сучий поп. Дар жизни, дар свободы. Я дарую свободу тем, кто истинно верит
в меня. Да! Одним касанием я возношу их на царский престол. Одним касанием
уничтожаю. Они в моей власти. И ты тоже.
Лицо отца Робсона исказил страх. На глазах выступили слезы, из носа
закапало на пол. Ваал сказал:
- К чему слезы, сучий поп? Ведь тебя ждет вечная награда. Или ты
грешил, драл по углам сестер? Божий человек, где твой Бог? Где Он? - Ваал
склонился к подставленному ему мертвенно-бледному лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
спальни детей. Темные окна; в этот ранний предутренний час все,
разумеется, крепко спят, и все же... все же...
Кто-то прошел мимо окна, мелькнул огонек. Фонарик? Свеча? И сразу -
или это разыгралось его воображение, разбуженное пляской теней, которые
отбрасывали в лунном свете, качаясь под ветром, голые ветки? - он увидел
за темными стеклами стремительное движение множества фигур. На миг отец
Робсон замер, но сразу озяб и поплотнее запахнул воротник пальто. Да! Вот
оно! За окном плыл огонек свечи!
Он снова пересек стоянку, поднялся на крыльцо приюта, где в щелястых
досках свистел ветер, и отпер дверь универсальным ключом.
Первый этаж был погружен в тишину. Когда глаза отца Робсона привыкли
к темноте, пустые классы и коридоры вдруг заполнили длинные тени; они
внезапно выскакивали у него из-под ног или бесшумно скользили по обоям. Он
пошел по лестнице, миновал площадку третьего этажа, где лежал рваный
ковер, пропахший нафталином, и поднялся на четвертый этаж. Одной рукой он
держался за гладкие деревянные перила и осторожно ступал в темноте,
стараясь производить как можно меньше шума. По некой причине, какой - он
не хотел признаваться даже себе, отец Робсон не желал объявлять о своем
присутствии тому, кто сейчас бродил среди спящих детей.
На четвертом этаже он сразу определил, где прошел неизвестный со
свечой; сильный запах воска вел в глубь коридора к закрытым дверям
спальни. Отец Робсон двинулся вперед. Один раз он, вздрогнув, остановился
- под ногой скрипнула половица, - потом его рука коснулась дверей спальни.
Снизу не пробивалось ни лучика света, не слышно было и движения. Он
прислушался. Он надеялся столкнуться здесь с сестрой, которая, возможно,
поднялась в столь ранний час, чтобы взглянуть на прихворнувшего ребенка,
но безжалостный стук сердца и оглушительный шум крови в ушах напомнили
отцу Робсону, что он уже знает - дело в другом.
За дверью кто-то или что-то ждало его. За дверью был мальчик.
Отцу Робсону показалось, что руке его передалась слабая дрожь, словно
кто-то (или их было несколько?) стоял за дверью и слушал, как бьется его
сердце, считал удары, хихикая в кулак. Уходи, сказал он себе, уходи. Уйди
от этой двери, из этих стен. Поезжай домой, а утром вернись как ни в чем
не бывало, словно ты никогда не видел мелькающего в окне белого огонька
свечи. Уходи. Уходи, пока не поздно.
Но нет. Нет.
Отец Робсон открыл дверь и переступил порог спальни.
Казалось, там было темнее, чем в коридоре. Напрягая зрение, он с
трудом разглядел лабиринт железных кроватей. По полу змеилась тонкая
полоска лунного света, разрезанная на трети и четвертушки тенями ветвей.
Одна ветка мазнула по стеклу, и по спине у отца Робсона поползли мурашки:
звук был такой, словно кто-то царапнул ногтями по классной доске.
И тут он кое-что заметил - заметил слишком поздно; от нахлынувшего
страха глаза его невольно округлились, и он попятился к двери. К плотно
закрытой двери.
Кровати.
"Кровати были пусты".
Отца Робсона схватили за ноги; по его телу холодными муравьями
заползали дюжины рук. Он споткнулся, хотел за что-нибудь ухватиться, - но
уже падал, падал, падал на пол под тяжестью тех, кто кинулся на него из
черноты у дверей. Он увидел блеск зубов, круглые безумные глаза, угрожающе
скрюченные пальцы и хотел закричать, но ему заткнули рот кулаком. Его
дергали за волосы, пытались выцарапать глаза, не давали подняться с пола.
Отец Робсон отчаянно забился, пытаясь вырваться, но те, кого он стряхивал
с себя, налетали снова, как разъяренные осы. Избитый, весь в синяках, он
затих, понимая, что это еще не конец.
Кто-то рывком повернул его голову направо.
В углу, привалясь к стене, стоял мальчик. Он держал свечу; воск таял
и капал на пол, застывая там круглой лужицей. Пламя бесшумно колебалось,
отбрасывая красноватые тени на стену вокруг головы мальчишки. Тень
скрывала и его глаза, тусклое сияние свечи заливало лишь плотно сжатые
губы. Губы взрослого мужчины, подумал отец Робсон.
Мальчик прошептал:
- Мы дожидались тебя, сучий поп. Теперь можно начинать.
Дети ждали. Блестели в свете свечи глаза. Отец Робсон слышал их
хриплое дыхание, затуманившее холодные оконные стекла. Начинать? Начинать?
Он понял, что опоздал. Мальчишка подмял их своей властью, заразил
безумием, околдовал, и они превратились в бледные тени его черной ярости.
Отцу Робсону захотелось закричать, громко позвать на помощь, звать, звать,
звать, не стыдясь. Кого угодно. Господа. Но он боялся подать голос; он
боялся, что его не услышат, боялся, что поймет, какая ему уготована
участь, - и тогда сойдет с ума.
Ваал наблюдал за бледным лицом человека, простертого перед ним на
полу. Пламя вдруг вытянулось, как лезвие ножа, и высветило глаза, которые
хищно растерзали душу священника и вырвали его сердце.
В глубине комнаты, среди кроватей, что-то пошевелилось. Трое детей
кого-то удерживали там, кого-то вырывающегося, мотающего головой, кого-то
с огромными блестящими глазами. Женщину. На железной койке была распята
растрепанная женщина в ночной сорочке. Отец Робсон стал вырываться, чтобы
увидеть ее лицо, но тщетно. Его держали чересчур крепко. Он увидел ее
раскинутые руки и ноги, хрупкие, белые. Пальцы беспомощно сжимали
металлические прутья изголовья.
Ваал распорядился:
- Ричард, сходи запри дверь из крыла сестер на лестницу. Живо. -
Мальчик кивнул и скользнул в темноту. Через несколько минут он вернулся, и
Ваал, видя, что приказ выполнен, похвалил: - Молодец, мой славный Ричард.
Взгляд Ваала уперся в отца Робсона, и священник увидел на
мальчишкиных губах слабую улыбку, словно тот уже объявил себя победителем
в этой гнусной игре. Ваал сказал:
- Поздно бороться, сучий поп. Что есть, то есть. С каждым днем моя
сила росла. Теперь это мои чада. Здесь был мой полигон; последним
испытанием стало это... - Он поднял свечу. - Детская душа проста и
невинна. Взрослые... сложнее. Явился мой ангел света. Он принес дары,
сучий поп. Дар жизни, дар свободы. Я дарую свободу тем, кто истинно верит
в меня. Да! Одним касанием я возношу их на царский престол. Одним касанием
уничтожаю. Они в моей власти. И ты тоже.
Лицо отца Робсона исказил страх. На глазах выступили слезы, из носа
закапало на пол. Ваал сказал:
- К чему слезы, сучий поп? Ведь тебя ждет вечная награда. Или ты
грешил, драл по углам сестер? Божий человек, где твой Бог? Где Он? - Ваал
склонился к подставленному ему мертвенно-бледному лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75