И сторожей, наверно, поставят, да и так нельзя... потому — хлеб...
Выполнив поручение Глотова, они ушли до вечера на Сабаево озеро, переплыли на свой «Необитаемый остров» и сидели там в шалаше грустные, притихшие, словно больные, даже играть в робинзонов не было ни желания, ни сил.
Что же оставалось делать? Примириться со всем, сесть сложа руки и с бессильной горечью наблюдать, как одно за другим падают прекрасные деревья, как все ширится вокруг кордона безобразная пустыня, истоптанная лошадьми, вспаханная глубокими бороздами, прочерченными по земле вершинами мертвых дубов, подтаскиваемых к пилораме? Уже метров на двести, а то и на все триста отступил от кордона лес, только кое-где сиротливо зеленели пощаженные случайностью тоненькие рябинки или молодой дубок, еще не достигший рокового возраста, обрекающего его на смерть. Кучи обгорелых сучьев, потерявшая свои живые краски присохшая листва и родничок, забитый лошадиными копытами,— на все это трудно было смотреть без глубокого сердечного волнения, а иногда и без слез.
Кордон, ранее надежно укрытый зеленью леса, теперь безобразно торчал на бугре, рядом с пожарной вышкой и соснами. Кордон теперь казался уродливым, бессовестно обнаженным: стало видно, что это лишенный всякой сказочности и романтичности деревенский дом, старый, с темными стенами, с маленькими подслеповатыми окошками, с заплатанной в нескольких местах крышей. Вместе с лесом от кордона отодвинулись и птицы; теперь по утрам, на заре, не стало слышно серебряных голосов, высвистывающих ежедневный гимн нарождающемуся дню. И августовское солнце, уже, правда, притомившееся за лето, с удвоенной яростью набросилось на новую жертву, до сих пор накрепко защищенную от него зеленым ковром.
Жить на кордоне Павлику сразу стало скучно и тяжело.
Ночи тоже не приносили отдыха и покоя, мальчишки подолгу не могли уснуть, а когда засыпали, им снились тяжелые кошмарные сны: падающие дубы и локомобиль, сам, без помощи лошадей и людей, передвигающийся по лесу, и Глотов в красной, палаческой рубахе, гоняющийся за мальчишками с поломанной иззубренной пилой.
Ночи стали темнее, луна стремительно шла на ущерб, крупно посоленное звездами небо поднялось выше и почернело, душный ветер стучал оконными ставнями, дребезжал стеклом, словно одинокий путник, который просился переночевать.
Через два дня после поломки пилы локомобиль перетащили от кордона вслед за отступившим лесом,— казалось, лес, испуганный, отбежал в сторону, а локомобиль догонял его, выдыхая белые горячие клубы пара, сверкая своим единственным глазом, в котором трепетала у красной черты тоненькая черная стрелка.
Первую партию клепки, несколько сот тюков, уже отвезли на пристань, чтобы отправить ее дальше,— мальчишки не знали точно куда, но знали, что куда-то очень далеко, за границу, в страны, где много винограда и где делают из него вино. Правда, Глотов, глубокомысленно морща брови, раза два принимался рассказывать лесорубам, что в новых дубовых бочках, вино получается «куда как хуже», чем в старых.
— Но ведь и то сказать надо,— важно говорил он,— одними старыми теперь не обойтись. Вина требуется много. В других-то странах — не у нас. А? Ето у нас, можно сказать, жрать нечего, а там не то хлеба, а етих вин всяких реки текучие! И хотя там революций и не было и всякая, как говорят наши товарищи, подлая кровавая буржуазия у власти пребывает, однако же вина — не в пример нашим. А? Шампанское, скажем, или там мускат.— Закрыв глаза, он умиленно целовал кончики своих пальцев.— Мечта, амброзия, горизонт!
Да, смотреть на все это было тяжело. И все-таки каждый день, как только просыпался лагерь лесорубов, мальчишек неудержимо тянуло туда, невозможно было чем-нибудь отвлечься, заняться чем-то другим, чтобы хоть на время позабыть о гибели леса. Они подходили туда, где шел лесоповал, где с глухим и уже мертвым стуком падали на землю зеленые богатыри; часами стояли возле пилорамы, загипнотизированные деловитым воем пил.
Деда они видели только издали. Он осунулся, почернел, сгорбился. Не выпуская из рук берданки, старик караулил свою пасеку и огород, с которого по ночам лесорубы воровали картошку. Домой дед не приходил, и бабушка Настя, жалея его и украдкой плача, носила ему и Пятнашу еду. Она очень боялась, что собаку вот-вот отравят, как это бывало уже несколько раз раньше, когда мужики из Подлесного злились на деда Сергея. «Тогда и пасеке, и огороду, а стало быть, и нам — конец»,— вздыхала она.
Много раз мальчишки принимались обсуждать, что надо сделать, чтобы помешать работе лесорубов, чтобы приостановить истребление леса. Они мечтали, что падающим деревом убьет Глотова, который для них был олицетворением зла, им хотелось натравить на него собаку, хотелось украсть у деда берданку и откуда-нибудь из-за куста застрелить этого самодовольного человека. Но они сами понимали, что все это несбыточно, невыполнимо. А забивать гвозди в стволы деревьев они не решались, на этот раз механик обязательно догадался бы, что это не случайность, а умысел. Да это ничего и не меняло: на складе было много запасных пил.
Но однажды у Павлика мелькнула догадка — словно молния пролетела в мозгу. Проводя по нескольку часов ежедневно возле локомобиля, он не мог не заметить, как много внимания уделяют кочегар и механик поведению черной стрелки манометра; именно этот ее трепет, как казалось, управлял всей жизнью локомобиля,— это был не глаз, это было сердце машины, самая уязвимая и самая необходимая ее часть, как раз то место, куда следовало нанести удар. Да и защищено это место было только стеклом, разбить которое не представляло труда.
Невозможно рассказать, какое волнение охватило мальчишек, когда эта мысль овладела ими. Вот оно — то, что они так жадно искали, вот где был секрет спасения и победы. Теперь надо было только выбрать ночь потемнее, понадежнее, дождаться, когда у локомобиля никого не останется, и — тогда все! И как это они раньше не догадались? Ведь можно было спасти столько леса! С совершенно новым, трудно объяснимым чувством смотрели они на ненавистный локомобиль: он был уязвим, его можно было сломать.
— Только надо узнать на складе: может, у них и манометр запасной есть,— предложил Павлик.
Кое-как отделавшись от Клани, мальчишки захватили топорик и быстро пошли к мельнице. Они знали, что теперь там всегда есть человек, пилоточ Алексей,— на его обязанности лежала точка пил и охрана склада.
Когда подходили к мельничке, еще издали услышали характерное повизгивание подпилка по металлу,— Алексей точил пилы.
Укрепив зубчатый диск в специальном станке, он с утра до вечера размеренно ширкал подпилком по притупившимся о древесину зубьям пил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Выполнив поручение Глотова, они ушли до вечера на Сабаево озеро, переплыли на свой «Необитаемый остров» и сидели там в шалаше грустные, притихшие, словно больные, даже играть в робинзонов не было ни желания, ни сил.
Что же оставалось делать? Примириться со всем, сесть сложа руки и с бессильной горечью наблюдать, как одно за другим падают прекрасные деревья, как все ширится вокруг кордона безобразная пустыня, истоптанная лошадьми, вспаханная глубокими бороздами, прочерченными по земле вершинами мертвых дубов, подтаскиваемых к пилораме? Уже метров на двести, а то и на все триста отступил от кордона лес, только кое-где сиротливо зеленели пощаженные случайностью тоненькие рябинки или молодой дубок, еще не достигший рокового возраста, обрекающего его на смерть. Кучи обгорелых сучьев, потерявшая свои живые краски присохшая листва и родничок, забитый лошадиными копытами,— на все это трудно было смотреть без глубокого сердечного волнения, а иногда и без слез.
Кордон, ранее надежно укрытый зеленью леса, теперь безобразно торчал на бугре, рядом с пожарной вышкой и соснами. Кордон теперь казался уродливым, бессовестно обнаженным: стало видно, что это лишенный всякой сказочности и романтичности деревенский дом, старый, с темными стенами, с маленькими подслеповатыми окошками, с заплатанной в нескольких местах крышей. Вместе с лесом от кордона отодвинулись и птицы; теперь по утрам, на заре, не стало слышно серебряных голосов, высвистывающих ежедневный гимн нарождающемуся дню. И августовское солнце, уже, правда, притомившееся за лето, с удвоенной яростью набросилось на новую жертву, до сих пор накрепко защищенную от него зеленым ковром.
Жить на кордоне Павлику сразу стало скучно и тяжело.
Ночи тоже не приносили отдыха и покоя, мальчишки подолгу не могли уснуть, а когда засыпали, им снились тяжелые кошмарные сны: падающие дубы и локомобиль, сам, без помощи лошадей и людей, передвигающийся по лесу, и Глотов в красной, палаческой рубахе, гоняющийся за мальчишками с поломанной иззубренной пилой.
Ночи стали темнее, луна стремительно шла на ущерб, крупно посоленное звездами небо поднялось выше и почернело, душный ветер стучал оконными ставнями, дребезжал стеклом, словно одинокий путник, который просился переночевать.
Через два дня после поломки пилы локомобиль перетащили от кордона вслед за отступившим лесом,— казалось, лес, испуганный, отбежал в сторону, а локомобиль догонял его, выдыхая белые горячие клубы пара, сверкая своим единственным глазом, в котором трепетала у красной черты тоненькая черная стрелка.
Первую партию клепки, несколько сот тюков, уже отвезли на пристань, чтобы отправить ее дальше,— мальчишки не знали точно куда, но знали, что куда-то очень далеко, за границу, в страны, где много винограда и где делают из него вино. Правда, Глотов, глубокомысленно морща брови, раза два принимался рассказывать лесорубам, что в новых дубовых бочках, вино получается «куда как хуже», чем в старых.
— Но ведь и то сказать надо,— важно говорил он,— одними старыми теперь не обойтись. Вина требуется много. В других-то странах — не у нас. А? Ето у нас, можно сказать, жрать нечего, а там не то хлеба, а етих вин всяких реки текучие! И хотя там революций и не было и всякая, как говорят наши товарищи, подлая кровавая буржуазия у власти пребывает, однако же вина — не в пример нашим. А? Шампанское, скажем, или там мускат.— Закрыв глаза, он умиленно целовал кончики своих пальцев.— Мечта, амброзия, горизонт!
Да, смотреть на все это было тяжело. И все-таки каждый день, как только просыпался лагерь лесорубов, мальчишек неудержимо тянуло туда, невозможно было чем-нибудь отвлечься, заняться чем-то другим, чтобы хоть на время позабыть о гибели леса. Они подходили туда, где шел лесоповал, где с глухим и уже мертвым стуком падали на землю зеленые богатыри; часами стояли возле пилорамы, загипнотизированные деловитым воем пил.
Деда они видели только издали. Он осунулся, почернел, сгорбился. Не выпуская из рук берданки, старик караулил свою пасеку и огород, с которого по ночам лесорубы воровали картошку. Домой дед не приходил, и бабушка Настя, жалея его и украдкой плача, носила ему и Пятнашу еду. Она очень боялась, что собаку вот-вот отравят, как это бывало уже несколько раз раньше, когда мужики из Подлесного злились на деда Сергея. «Тогда и пасеке, и огороду, а стало быть, и нам — конец»,— вздыхала она.
Много раз мальчишки принимались обсуждать, что надо сделать, чтобы помешать работе лесорубов, чтобы приостановить истребление леса. Они мечтали, что падающим деревом убьет Глотова, который для них был олицетворением зла, им хотелось натравить на него собаку, хотелось украсть у деда берданку и откуда-нибудь из-за куста застрелить этого самодовольного человека. Но они сами понимали, что все это несбыточно, невыполнимо. А забивать гвозди в стволы деревьев они не решались, на этот раз механик обязательно догадался бы, что это не случайность, а умысел. Да это ничего и не меняло: на складе было много запасных пил.
Но однажды у Павлика мелькнула догадка — словно молния пролетела в мозгу. Проводя по нескольку часов ежедневно возле локомобиля, он не мог не заметить, как много внимания уделяют кочегар и механик поведению черной стрелки манометра; именно этот ее трепет, как казалось, управлял всей жизнью локомобиля,— это был не глаз, это было сердце машины, самая уязвимая и самая необходимая ее часть, как раз то место, куда следовало нанести удар. Да и защищено это место было только стеклом, разбить которое не представляло труда.
Невозможно рассказать, какое волнение охватило мальчишек, когда эта мысль овладела ими. Вот оно — то, что они так жадно искали, вот где был секрет спасения и победы. Теперь надо было только выбрать ночь потемнее, понадежнее, дождаться, когда у локомобиля никого не останется, и — тогда все! И как это они раньше не догадались? Ведь можно было спасти столько леса! С совершенно новым, трудно объяснимым чувством смотрели они на ненавистный локомобиль: он был уязвим, его можно было сломать.
— Только надо узнать на складе: может, у них и манометр запасной есть,— предложил Павлик.
Кое-как отделавшись от Клани, мальчишки захватили топорик и быстро пошли к мельнице. Они знали, что теперь там всегда есть человек, пилоточ Алексей,— на его обязанности лежала точка пил и охрана склада.
Когда подходили к мельничке, еще издали услышали характерное повизгивание подпилка по металлу,— Алексей точил пилы.
Укрепив зубчатый диск в специальном станке, он с утра до вечера размеренно ширкал подпилком по притупившимся о древесину зубьям пил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55