Бабушка Настасья вернулась в дом,
— Ну вот и началось,— сказала она со вздохом, тяжело присаживаясь к столу.— Пашенька, ты бы добежал до пасеки, позвал деда. .А то, может, что не так обернется...
С Павликом увязалась и Кланя. Глупенькая девочка, она все еще не понимала, что должно произойти,— она радовалась тому, что возле кордона появилось много людей, стало шумно и интересно. В толпе лесорубов было несколько девушек. Их светлые и цветные кофточки яркими пятнами выделялись среди серой одежды мужиков, Кланя смотрела на них с завистью. Она как-то рассказывала Павлику, что за свою семилетнюю жизнь она только два раза была в Подлесном, и это пустое и безрадостное для Павлика село представлялось ей огромным и шумным городом. Она с восторгом вспоминала, как ночью звонили к пасхальной заутрене, как в воздухе, подсиненном ладанным дымом, колыхались позолоченные хоругви, как трогательно и душевно пел невидимый хор. Это было несколько лет назад, «когда я еще была маленькая»,— мать взяла ее на пасху с собой. Сверкающие ризы, огни свечей, колеблющиеся в душном воздухе, полные слез глаза богомолок — все это неизгладимо врезалось в память девочки, и ей казалось, что в Подлесном живут только счастливые и красивые люди...
Забегая вперед Павлика и заглядывая ему в глаза, Кланя так и сыпала словами, рассказывая о том самом удивительном в ее жизни дне, о весенней ночи, когда она за руку с матерью шла с крестным ходом вокруг призрачно белых стен церкви, а по стенам ползли, переламываясь на неровностях кирпичной кладки, темные тени людей.
— Ух до чего красиво — прямо слов никаких нету! — говорила Кланя и все забегала вперед и заглядывала Павлику в глаза.— А ты сам в церкву ходил?
Павлик покачал головой:
— Нет... У нас не было близко около дома церкви...
— Эх ты! — вздохнула Кланя.— Я вот вырасту — каждый день ходить стану.
Дед Сергей возился возле пасеки, забивая в изгородь колья, привязывал к ним ивовыми вицами новые жерди.
— Дедушка,— несмело сказал ему Павлик,— там с топорами пришли...
Не сказав ни слова, только сверкнув из-под картуза светлыми глазами, дед пошел в омшаник, вышел с берданкой и, старательно заперев дверь на замок, быстро зашагал к кордону. Павлик и Кланя шли следом, держась, однако, в отдалении,— дед был суров и неприступен.
Павлику казалось, что сейчас произойдет какое-то ужасное несчастье, что дед Сергей и Глотов будут убивать друг друга и все мужики тоже набросятся на деда, а он будет стрелять из берданки и после выстрела будет зачем-то нюхать дымящееся дуло, как он сделал это после ссоры с Глотовым. И Павлику опять представлялась разбитая голова деда, смешно перевязанная, на самой макушке которой нелепо торчал старенький высокий картуз.
Но ничего страшного на этот раз не произошло. Еще издали завидев деда, Глотов пошел ему навстречу, широко улыбаясь, только темные масленые глаза его оставались холодными и настороженными.
— А-а-а! Вот он самый, хозяин! — вскричал подрядчик, подбивая снизу вверх свои усы.— Наше вам с кисточкой, гражданин полещик! Вот, значит, и явились мы, как было договорено... А? Мы тут, видите, не дождались вас, площадочку под локомобиль, под лесораму то есть, расчищаем. У нас лишнего времени нету, нам проклажаться некогда...
Афанасий Серов, ехидно посмеиваясь в рыжую бородку, подошел и встал рядом с Глотовым. В руках у него был топор.
— Поджила голова-то, Павлыч? — спросил он.— Это тебе, стало быть, наука: не ходи без берданы в гости...
— Так ведь иной раз и бердана не поможет! — подхватил, подмигивая, Глотов.— Тут ведь дело какое? А? Глядишь, ненароком дерево на лысину свалится, а то ночью споткнешься да в яму угодишь. А?
Павлик стоял в стороне и слушал. В голосах Глотова и Серова звучало откровенное издевательство, но дед Сергей словно не замечал, не слышал его.
— Билет лесорубочный предъяви! — глухо и недобро сказал он Глотову.
— Как же! Как же! — преувеличенно засуетился тот.— Мы порядочек знаем, мы без закону никуда, ни шагу! — Усмехаясь, он полез в боковой карман пиджака, но достал оттуда сначала не документы, а большой никелированный револьвер «смит-вессон» и, поглядывая на деда Сергея, переложил револьвер в другой карман.— Это, видите ли, на всякий случай... А? А то, говорят, по лесам теперь фулиганов развелось — страсть! А билетики лесорубочные — они вот! Мы закон завсегда уважаем... Помню, вот так же в двенадцатом годе...
Но дед Сергей не стал слушать дальше. Просмотрев билеты, он глубоко спрятал их в карман штанов и тяжело пошел прочь. Глотов и Серов переглянулись, захохотали.
— Кончилось царство! — сказал, облизнув губы, Серов.— Сколько лет он из православного народу жилы тянул, лешак этот!
Дед не оглянулся. Павлику показалось, что он просто не слышал. Старик шагал, глубоко вобрав в плечи голову, глядя в землю, его еще по-утреннему длинная тень ползла впереди по тропинке.
А через полчаса Павлик увидел, как упало первое дерево.
Это был довольно большой дубок, в два Павликовых обхвата. Человек шесть лесорубов, сменяя друг друга, долго возились, склонившись у подножия дерева, с трудом таская из стороны в сторону пилу, посыпая притоптанную траву светло-коричневыми опилками. Павлику казалось, что при каждом движении пилы из-под ее зубастого острия со свистом брызжут тоненькие струи желтой древесной крови.
Глотов то бегал по поляне, распоряжаясь расчисткой места под пилораму и дорогу, то останавливался возле пильщиков и, картинно подбоченясь, запрокидывая голову и выставив вперед кадык, глядел вверх, на крону дерева. Один раз одобрительно похлопал дерево рукой и с удовлетворением сказал Серову:
— Кубометра три первосортной клепки, я так понимаю. А? Но дубок не хотел поддаваться, не хотел так скоро погибать.
Когда пила на две трети вошла в ствол, ее зажало: подпиленная часть ствола осела и придавила пилу, ее невозможно было потянуть ни в ту, ни в другую сторону. Отполированные человеческими ладонями рукоятки пилы торчали из древесного ствола, чуть покачиваясь вверх и вниз, и в такт этим движениям то взблескивал, то погасал кусок видимой из ствола стали.
— Забивай клин! — распорядился Глотов.
В пропиленную щель забили большой черный железный клин — пила освободилась.
— Пошли!
Павлик, Андрейка и Кланя стояли поодаль, глядя, как пилят дерево. Павлику казалось невозможным, чтобы дерево это упало, чтобы оно опрокинулось на землю. А пила все вжикала и весело поблескивала, глубже врезаясь в ствол.
— Подрубай! — скомандовал Серов.
И два топора, словно остроугольные осколки стекла, взлетели вверх, мелькнув в прорвавшемся сквозь листву солнечном луче, резанули глаз нестерпимым блеском, и сначала коричневые куски дубовой коры, а потом — желтые щепки, будто куски живого мяса, полетели на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Ну вот и началось,— сказала она со вздохом, тяжело присаживаясь к столу.— Пашенька, ты бы добежал до пасеки, позвал деда. .А то, может, что не так обернется...
С Павликом увязалась и Кланя. Глупенькая девочка, она все еще не понимала, что должно произойти,— она радовалась тому, что возле кордона появилось много людей, стало шумно и интересно. В толпе лесорубов было несколько девушек. Их светлые и цветные кофточки яркими пятнами выделялись среди серой одежды мужиков, Кланя смотрела на них с завистью. Она как-то рассказывала Павлику, что за свою семилетнюю жизнь она только два раза была в Подлесном, и это пустое и безрадостное для Павлика село представлялось ей огромным и шумным городом. Она с восторгом вспоминала, как ночью звонили к пасхальной заутрене, как в воздухе, подсиненном ладанным дымом, колыхались позолоченные хоругви, как трогательно и душевно пел невидимый хор. Это было несколько лет назад, «когда я еще была маленькая»,— мать взяла ее на пасху с собой. Сверкающие ризы, огни свечей, колеблющиеся в душном воздухе, полные слез глаза богомолок — все это неизгладимо врезалось в память девочки, и ей казалось, что в Подлесном живут только счастливые и красивые люди...
Забегая вперед Павлика и заглядывая ему в глаза, Кланя так и сыпала словами, рассказывая о том самом удивительном в ее жизни дне, о весенней ночи, когда она за руку с матерью шла с крестным ходом вокруг призрачно белых стен церкви, а по стенам ползли, переламываясь на неровностях кирпичной кладки, темные тени людей.
— Ух до чего красиво — прямо слов никаких нету! — говорила Кланя и все забегала вперед и заглядывала Павлику в глаза.— А ты сам в церкву ходил?
Павлик покачал головой:
— Нет... У нас не было близко около дома церкви...
— Эх ты! — вздохнула Кланя.— Я вот вырасту — каждый день ходить стану.
Дед Сергей возился возле пасеки, забивая в изгородь колья, привязывал к ним ивовыми вицами новые жерди.
— Дедушка,— несмело сказал ему Павлик,— там с топорами пришли...
Не сказав ни слова, только сверкнув из-под картуза светлыми глазами, дед пошел в омшаник, вышел с берданкой и, старательно заперев дверь на замок, быстро зашагал к кордону. Павлик и Кланя шли следом, держась, однако, в отдалении,— дед был суров и неприступен.
Павлику казалось, что сейчас произойдет какое-то ужасное несчастье, что дед Сергей и Глотов будут убивать друг друга и все мужики тоже набросятся на деда, а он будет стрелять из берданки и после выстрела будет зачем-то нюхать дымящееся дуло, как он сделал это после ссоры с Глотовым. И Павлику опять представлялась разбитая голова деда, смешно перевязанная, на самой макушке которой нелепо торчал старенький высокий картуз.
Но ничего страшного на этот раз не произошло. Еще издали завидев деда, Глотов пошел ему навстречу, широко улыбаясь, только темные масленые глаза его оставались холодными и настороженными.
— А-а-а! Вот он самый, хозяин! — вскричал подрядчик, подбивая снизу вверх свои усы.— Наше вам с кисточкой, гражданин полещик! Вот, значит, и явились мы, как было договорено... А? Мы тут, видите, не дождались вас, площадочку под локомобиль, под лесораму то есть, расчищаем. У нас лишнего времени нету, нам проклажаться некогда...
Афанасий Серов, ехидно посмеиваясь в рыжую бородку, подошел и встал рядом с Глотовым. В руках у него был топор.
— Поджила голова-то, Павлыч? — спросил он.— Это тебе, стало быть, наука: не ходи без берданы в гости...
— Так ведь иной раз и бердана не поможет! — подхватил, подмигивая, Глотов.— Тут ведь дело какое? А? Глядишь, ненароком дерево на лысину свалится, а то ночью споткнешься да в яму угодишь. А?
Павлик стоял в стороне и слушал. В голосах Глотова и Серова звучало откровенное издевательство, но дед Сергей словно не замечал, не слышал его.
— Билет лесорубочный предъяви! — глухо и недобро сказал он Глотову.
— Как же! Как же! — преувеличенно засуетился тот.— Мы порядочек знаем, мы без закону никуда, ни шагу! — Усмехаясь, он полез в боковой карман пиджака, но достал оттуда сначала не документы, а большой никелированный револьвер «смит-вессон» и, поглядывая на деда Сергея, переложил револьвер в другой карман.— Это, видите ли, на всякий случай... А? А то, говорят, по лесам теперь фулиганов развелось — страсть! А билетики лесорубочные — они вот! Мы закон завсегда уважаем... Помню, вот так же в двенадцатом годе...
Но дед Сергей не стал слушать дальше. Просмотрев билеты, он глубоко спрятал их в карман штанов и тяжело пошел прочь. Глотов и Серов переглянулись, захохотали.
— Кончилось царство! — сказал, облизнув губы, Серов.— Сколько лет он из православного народу жилы тянул, лешак этот!
Дед не оглянулся. Павлику показалось, что он просто не слышал. Старик шагал, глубоко вобрав в плечи голову, глядя в землю, его еще по-утреннему длинная тень ползла впереди по тропинке.
А через полчаса Павлик увидел, как упало первое дерево.
Это был довольно большой дубок, в два Павликовых обхвата. Человек шесть лесорубов, сменяя друг друга, долго возились, склонившись у подножия дерева, с трудом таская из стороны в сторону пилу, посыпая притоптанную траву светло-коричневыми опилками. Павлику казалось, что при каждом движении пилы из-под ее зубастого острия со свистом брызжут тоненькие струи желтой древесной крови.
Глотов то бегал по поляне, распоряжаясь расчисткой места под пилораму и дорогу, то останавливался возле пильщиков и, картинно подбоченясь, запрокидывая голову и выставив вперед кадык, глядел вверх, на крону дерева. Один раз одобрительно похлопал дерево рукой и с удовлетворением сказал Серову:
— Кубометра три первосортной клепки, я так понимаю. А? Но дубок не хотел поддаваться, не хотел так скоро погибать.
Когда пила на две трети вошла в ствол, ее зажало: подпиленная часть ствола осела и придавила пилу, ее невозможно было потянуть ни в ту, ни в другую сторону. Отполированные человеческими ладонями рукоятки пилы торчали из древесного ствола, чуть покачиваясь вверх и вниз, и в такт этим движениям то взблескивал, то погасал кусок видимой из ствола стали.
— Забивай клин! — распорядился Глотов.
В пропиленную щель забили большой черный железный клин — пила освободилась.
— Пошли!
Павлик, Андрейка и Кланя стояли поодаль, глядя, как пилят дерево. Павлику казалось невозможным, чтобы дерево это упало, чтобы оно опрокинулось на землю. А пила все вжикала и весело поблескивала, глубже врезаясь в ствол.
— Подрубай! — скомандовал Серов.
И два топора, словно остроугольные осколки стекла, взлетели вверх, мелькнув в прорвавшемся сквозь листву солнечном луче, резанули глаз нестерпимым блеском, и сначала коричневые куски дубовой коры, а потом — желтые щепки, будто куски живого мяса, полетели на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55