ходит в шляпе с пером цапли, а как только выйдет за город, снимает сапоги и несет их за спиной на палке. Он друг детства Шацы — от начальной школы и до четвертого класса гимназии; тогда еще закадычные друзья договорились и поклялись, что у того, кто раньше женится, другой будет дружкой на свадьбе.
Занялся прекрасный день святого Георгия, день венчания и свадебного пира. Двор попа Спиры благоухал сиренью, а все дома в селе были по случаю праздника украшены любистоком, сиренью и вербой. За последние дни все в поповском доме буквально сбились с ног: отец Спира был истый серб, он не жалел ничего, когда нужно было раскошелиться и показать, что такое попов дом. «Пускай все идет прахом, затем и наживали! — говорил он.— Не каждый же день свадьба. Не хватит у меня, найдется у еврея Лоренца!» Как от прихожан он требовал щедрости в таких случаях, так и сам в день Юлиной свадьбы не поскупился и наготовил всего. Поп Спира был одним из усердных почитателей Доситея, хоть и редко в него заглядывал; но, почитая, все же не соглашался с Доситеем, когда тот поносил сербов за мотовство на музыкантов, танцы, вино и гульбу, и упрекал его за то, что, будучи во всем прочем столь мудрым человеком, он сурово отзывался о сербской свадьбе и других веселых и чудесных обычаях. «Не был никогда женат, вот и писал такое,— оправдывал его поп Спира,— потому и сердиться на него нельзя. А пока я жив, будет так и в моем доме и во всем селе!»
И в самом деле, чего только не наготовили! Из трех комнат — большой и двух соседних — вытащили в кладовую всю мебель, оставив только столы, которые в день свадьбы будут уставлены напитками и снедью. Старое вино в погребе было проверено, и отдан приказ наполнять сосуды безотказно, пока хоть кто-нибудь из приглашенных пожелает выпить. Гулянье будет продолжаться круглые сутки, так как молодые останутся дома только через несколько недель уедут в Вену, где будет учиться Шаца.
Прибыли дружки с женихом. Очарователен был жених Шаца, настоящий сын газды! И с каким вкусом оделся — сразу видно, что учился в гимназии.
На Шаце был дорогой и красивый наряд. Душанка, жилет и брюки из белого тонкого сукна, красиво отделанные голубым гайтаном; на жилете штук тридцать серебряных пуговиц, на красном шелковом галстуке — золотом вышитый сербский герб (вышила его Юла, непрестанно думая о женихе); из-под расстегнутого до половины жилета белеет сорочка тонкого сербского полотна, расшитая спереди золотом (ее вышила и прислала Шацына сестра Яна), на ногах лакированные сапожки с золотыми розетками и кистями; на голове шляпа с воткнутой в нее веточкой ковыля, который расцвел в теплый солнечный Георгиев день и закрыл жениху всю шляпу.
За повозкой жениха — вереница других повозок. Из одной только Бачки прибыло на пароме накануне вечером девять да утром семь повозок с Шацыной родней, и еще столько же по сухопутью. Загромоздили всю улицу, и без того битком набитую любопытной толпой приглашенных и неприглашенных. Играют волынки, танцуют несколько коло во дворе и вдвое больше вдоль улицы. Выходят из дома невестины или жениховы родственники и оделяют сватов розмаринами, а лошадям в уздечки продевают тонкие рушники,— даже лошади радуются, и они приноровились и танцуют под волынку, а лучше всех — кони Рады Карабаша.
На половине невесты суета: каждую минуту кто-то входит, кто-то выходит.
Как только Шаца сошел с повозки и направился к дому, девушки-бачванки, все из Шацыной родни, запели:
Ты готов, брат Шандор? Ты готов ли? Мы идем все за твоею милой, Твоею милой, а нашей слугою, Чтоб мужа любила, нам служила.
— Хо-о-о!— встречают Шацу Юлины родичи.— Милости просим! Низка стреха, высок жених! — приветствуют его, вводят в дом и угощают всю его родню. Потом появляются музыканты и заводят коло на веранде, в ожидании, пока выйдет невеста, а вокруг невесты толпятся подружки и родственники, которые от чрезмерного усердия и услужливости больше мешают, чем помогают. Из невестиных покоев несется песня подружек, заплетающих косы невесте:
Косы начнет заплетать чужая, Рвать наотмашь, тебя проклиная,— Ой, заплачешь, Юла, затоскуешь, Терпеливую мать вспоминая: «Где ты, нежная, где ты, родная!»
— Эй, дружка, эй, давай перстень,— кричит девушка с хорошеньким веселым личиком, высунувшись сквозь приоткрытую дверь невестиных покоев.
Дружка выходит из коло и отправляется за невестой. И он красиво разодет, а на шляпе большое перо цапли, как и подобает студенту-юристу. Выводят невесту и провожают к повозке, в которую запряжены самые лучшие и самые ретивые кони. Невеста просто прелестна: голубые глаза, совсем как небо георгиева дня, взгляд торжественный и прекрасный, как сегодняшний праздник.
И пока родичи еще возились и топтались около невесты, оправляя какие-то шпильки и булавки, подружки и крестьянские девушки запели плач:
Не тужи, красавица Юла, Слез горючих не роняй, невеста. Завтра мама по тебе заплачет, Как подружки по воду сберутся, Сберутся, под окном защебечут, Спутницу всегдашнюю покличут: «Пошли по воду, девушка Юла, Пошли, Юла, по студеную воду!»
Что в ответ подружки те услышат? То ли: «Юла с кувшинами вышла», То ли: «Юла с кувшином вернулась», То ли: «Юла еще не проснулась». Вот и выйдет на улицу мама, Выйдет побеседовать и скажет: «Вы берите Юлины кувшины, Юла по воду утром ходила Не для матери, а для свекрови. Ни водицы, ни Юлы-девицы!»
И сразу глаза налились слезами и у старых и молодых, а пуще всего у Юлиных подружек. Сами смеются, а слезы текут по белым личикам. Заплакали и Юла, и матушка Сида, й тетка Макра; все утирают носы и глаза. А Нича-сторож — в сапогах и куртке с гайтанами и розмарином — утешает девиц:
Да чего вы плачете? Придет и ваш черед! Пускай плачут бабы да старухи, потому что с ними этого больше не случится, а вам ждать осталось только до кукурузы! Не перевелись еще, слава богу, женихи!
И девушки смеются сквозь слезы.
Невеста садится в повозку рядом с дружкой. Старший сват приказывает трогать. Защелкали кнуты, и повозки вперегонки понеслись одна за другой. Мчатся стремительно, бешено — все живое разбежалось с улицы, к^ры и гуси разлетелись во все стороны перед этой неудержимой лавиной свадебного поезда со скачущими по бокам крестьянскими парнями. Как вихрь пронеслись по улице и мгновенно исчезли, не стало ни повозок, ни парней, ни девушек; цветы, перья и ковыль — все мгновенно скрылось вдали. Последняя повозка катит не спеша, погоняют коней полегоньку. В повозке сидят две сватьи — матушка Сида и тетка Макра, обе в шелковых платьях; попадья в каком-то капюшоне, каких автор давно уже не видывал даже на старинных гравюрах, а тетка Макра в шелковом платке; сидят, плачут и утешают друг друга, а то и молча проливают слезы,— не успеют смахнуть одну, набегает другая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Занялся прекрасный день святого Георгия, день венчания и свадебного пира. Двор попа Спиры благоухал сиренью, а все дома в селе были по случаю праздника украшены любистоком, сиренью и вербой. За последние дни все в поповском доме буквально сбились с ног: отец Спира был истый серб, он не жалел ничего, когда нужно было раскошелиться и показать, что такое попов дом. «Пускай все идет прахом, затем и наживали! — говорил он.— Не каждый же день свадьба. Не хватит у меня, найдется у еврея Лоренца!» Как от прихожан он требовал щедрости в таких случаях, так и сам в день Юлиной свадьбы не поскупился и наготовил всего. Поп Спира был одним из усердных почитателей Доситея, хоть и редко в него заглядывал; но, почитая, все же не соглашался с Доситеем, когда тот поносил сербов за мотовство на музыкантов, танцы, вино и гульбу, и упрекал его за то, что, будучи во всем прочем столь мудрым человеком, он сурово отзывался о сербской свадьбе и других веселых и чудесных обычаях. «Не был никогда женат, вот и писал такое,— оправдывал его поп Спира,— потому и сердиться на него нельзя. А пока я жив, будет так и в моем доме и во всем селе!»
И в самом деле, чего только не наготовили! Из трех комнат — большой и двух соседних — вытащили в кладовую всю мебель, оставив только столы, которые в день свадьбы будут уставлены напитками и снедью. Старое вино в погребе было проверено, и отдан приказ наполнять сосуды безотказно, пока хоть кто-нибудь из приглашенных пожелает выпить. Гулянье будет продолжаться круглые сутки, так как молодые останутся дома только через несколько недель уедут в Вену, где будет учиться Шаца.
Прибыли дружки с женихом. Очарователен был жених Шаца, настоящий сын газды! И с каким вкусом оделся — сразу видно, что учился в гимназии.
На Шаце был дорогой и красивый наряд. Душанка, жилет и брюки из белого тонкого сукна, красиво отделанные голубым гайтаном; на жилете штук тридцать серебряных пуговиц, на красном шелковом галстуке — золотом вышитый сербский герб (вышила его Юла, непрестанно думая о женихе); из-под расстегнутого до половины жилета белеет сорочка тонкого сербского полотна, расшитая спереди золотом (ее вышила и прислала Шацына сестра Яна), на ногах лакированные сапожки с золотыми розетками и кистями; на голове шляпа с воткнутой в нее веточкой ковыля, который расцвел в теплый солнечный Георгиев день и закрыл жениху всю шляпу.
За повозкой жениха — вереница других повозок. Из одной только Бачки прибыло на пароме накануне вечером девять да утром семь повозок с Шацыной родней, и еще столько же по сухопутью. Загромоздили всю улицу, и без того битком набитую любопытной толпой приглашенных и неприглашенных. Играют волынки, танцуют несколько коло во дворе и вдвое больше вдоль улицы. Выходят из дома невестины или жениховы родственники и оделяют сватов розмаринами, а лошадям в уздечки продевают тонкие рушники,— даже лошади радуются, и они приноровились и танцуют под волынку, а лучше всех — кони Рады Карабаша.
На половине невесты суета: каждую минуту кто-то входит, кто-то выходит.
Как только Шаца сошел с повозки и направился к дому, девушки-бачванки, все из Шацыной родни, запели:
Ты готов, брат Шандор? Ты готов ли? Мы идем все за твоею милой, Твоею милой, а нашей слугою, Чтоб мужа любила, нам служила.
— Хо-о-о!— встречают Шацу Юлины родичи.— Милости просим! Низка стреха, высок жених! — приветствуют его, вводят в дом и угощают всю его родню. Потом появляются музыканты и заводят коло на веранде, в ожидании, пока выйдет невеста, а вокруг невесты толпятся подружки и родственники, которые от чрезмерного усердия и услужливости больше мешают, чем помогают. Из невестиных покоев несется песня подружек, заплетающих косы невесте:
Косы начнет заплетать чужая, Рвать наотмашь, тебя проклиная,— Ой, заплачешь, Юла, затоскуешь, Терпеливую мать вспоминая: «Где ты, нежная, где ты, родная!»
— Эй, дружка, эй, давай перстень,— кричит девушка с хорошеньким веселым личиком, высунувшись сквозь приоткрытую дверь невестиных покоев.
Дружка выходит из коло и отправляется за невестой. И он красиво разодет, а на шляпе большое перо цапли, как и подобает студенту-юристу. Выводят невесту и провожают к повозке, в которую запряжены самые лучшие и самые ретивые кони. Невеста просто прелестна: голубые глаза, совсем как небо георгиева дня, взгляд торжественный и прекрасный, как сегодняшний праздник.
И пока родичи еще возились и топтались около невесты, оправляя какие-то шпильки и булавки, подружки и крестьянские девушки запели плач:
Не тужи, красавица Юла, Слез горючих не роняй, невеста. Завтра мама по тебе заплачет, Как подружки по воду сберутся, Сберутся, под окном защебечут, Спутницу всегдашнюю покличут: «Пошли по воду, девушка Юла, Пошли, Юла, по студеную воду!»
Что в ответ подружки те услышат? То ли: «Юла с кувшинами вышла», То ли: «Юла с кувшином вернулась», То ли: «Юла еще не проснулась». Вот и выйдет на улицу мама, Выйдет побеседовать и скажет: «Вы берите Юлины кувшины, Юла по воду утром ходила Не для матери, а для свекрови. Ни водицы, ни Юлы-девицы!»
И сразу глаза налились слезами и у старых и молодых, а пуще всего у Юлиных подружек. Сами смеются, а слезы текут по белым личикам. Заплакали и Юла, и матушка Сида, й тетка Макра; все утирают носы и глаза. А Нича-сторож — в сапогах и куртке с гайтанами и розмарином — утешает девиц:
Да чего вы плачете? Придет и ваш черед! Пускай плачут бабы да старухи, потому что с ними этого больше не случится, а вам ждать осталось только до кукурузы! Не перевелись еще, слава богу, женихи!
И девушки смеются сквозь слезы.
Невеста садится в повозку рядом с дружкой. Старший сват приказывает трогать. Защелкали кнуты, и повозки вперегонки понеслись одна за другой. Мчатся стремительно, бешено — все живое разбежалось с улицы, к^ры и гуси разлетелись во все стороны перед этой неудержимой лавиной свадебного поезда со скачущими по бокам крестьянскими парнями. Как вихрь пронеслись по улице и мгновенно исчезли, не стало ни повозок, ни парней, ни девушек; цветы, перья и ковыль — все мгновенно скрылось вдали. Последняя повозка катит не спеша, погоняют коней полегоньку. В повозке сидят две сватьи — матушка Сида и тетка Макра, обе в шелковых платьях; попадья в каком-то капюшоне, каких автор давно уже не видывал даже на старинных гравюрах, а тетка Макра в шелковом платке; сидят, плачут и утешают друг друга, а то и молча проливают слезы,— не успеют смахнуть одну, набегает другая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78