Так сегодня, так завтра — в конце концов он до того привык, что ему и день не в день, если хоть ненадолго не заглянет к тетке Макре и не застанет в огороде Юлу, не увидит ее и не услышит. Редко случалось, чтобы он не пришел; принесет подсолнечного масла и с полдюжины бритв, сядет в огороде, точит бритвы и мурлычет себе под нос, иногда прихватит домбру и, когда Юла запоет, аккомпанирует ей на домбре. Поначалу Юла стеснялась, даже чуточку сердилась: ей казалось, что Шаца держит себя слишком вольно. «С какой это стати?!» — возмущалась Юла про себя. Но, придя на другой день и не услышав аккомпанемента, она тотчас убеждалась, что вчера просто была не в духе, ибо почему бы в конце концов не петь парню у себя в огороде под свою домбру! Сегодня она ничуть бы не рассердилась. Конечно, ей все это ни к чему, но сердиться бы она не стала. Так раздумывала Юла, работая мотыжкой, которую сделал ей по заказу отца кузнец Орестий,— работала и размышляла. Вдруг ей показалось, будто хлопнула калитка. Прислушалась — ни звука. Она положила мотыгу, подошла к забору и заглянула в щелку. Никого нет, значит показалось. А как бы хотелось послушать домбру, такое уж сегодня настроение! Еще раз заглянула в соседний огород: тишина, ни души. Чуть-чуть дует ветерок, должно быть он и хлопнул калиткой. Покачиваются виноградные листья, деревья, цветы...
— Боже мой, точно живые! — шепчет Юла и с ласковой улыбкой смотрит, как раскланиваются аистник с розой,— все ближе, ближе и, наконец, падают друг другу в объятия и целуются. Потом вырвутся из объятий и стоят, притихнув, на своих местах, словно прислушиваясь, не подсматривает ли кто за ними, и опять потихоньку склоняются друг к другу в объятия и целуются. «О-о!» — удивляется Юла.
Еще через день Юла пришла в огород после обеда, принялась полоть и, по обыкновению, запела. Песня полилась благодаря какому-то особому настроению, которое порождается молодостью и здоровьем, а вовсе не любовью, потому что Юла не была еще влюблена (хоть это и десятая глава романа). Она еще ни о ком не думала, ни о ком не мечтала ни днем, ни ночью; любила только своих цыплят да гусят, свою Милку, которую подарил ей отец еще телкой,— и Юла опускала крейцеры и сексеры, вырученные от продажи молока, в свою глиняную копилку. И все же ей было очень приятно, когда из огорода бабушки Макры послышалась домбра! До того хорошо, до того весело было полоть огород, что вместе с травой она выполола весь укроп, так что на следующий день пришлось для огуречного рассола занимать укроп у соседей и несправедливо обвинить раклинскую детвору, опустошавшую все соседские огороды. А день спустя Юла уже настолько осмелела, что затянула только что сыгранную на домбре песню. Ах, как обрадовался Шаца, услыхав, что в соседнем огороде откликаются на его песню. И только она закончила, заиграл и запел Шаца:
Чья там, чья ограда? Чьи там, чьи воротца? Чья в окне отрада, Чья любовь смеется?
Прошло совсем немного времени — меньше, чем нужно, чтобы толком прочитать «Отче наш», как из огорода попа Спиры послышалась сначала (очевидно, только для приличия) старинная песня «Ах вы, темные лужки, бережки, расскажите мне, бедняжечке», а следом за ней, словно перепев на клиросах, послышался второй куплет той самой песни, которую раньше затянул Шаца:
Мамина ограда! Мамины воротца! А моя отрада Там, в окне, смеется!
Это был как бы ответ на заданный им вопрос, по крайней мере так понял Шаца, изучивший, как уже говорилось, все лабиринты женского лукавства.
Предоставляем теперь читателям, полагаясь на их фантазию, вообразить себе (если им приходилось хоть раз
в жизни заводить роман подобным образом — через заборы и плетни), что испытывали Шаца с Юлой в ту минуту, потому что описать такое невозможно, это необходимо пережить и прочувствовать, чтобы потом вспоминать всю жизнь. Радостно было обоим, и ему и ей. «Ясно,— думал каждый из них,— это обо мне». Шаца радовался потому, что точно знал: это поет не госпожа Сида; а Юла тоже радовалась, потому что была уверена: на домбре играет не старая тетка Макра.
Так они переговаривались еще несколько дней при помощи домбры, а после уже перешли на прозу, то есть начали понемногу и разговаривать.
— Скажите, фрайлица, вы каждый день так прилежно работаете? — осмелев, спрашивает однажды Шаца.
Юла молча продолжает работать. Короткая пауза.
— Фрайла Юлиана,— не унимается Шаца,— вы, говорю, всегда такая прилежная... хе-хе, как сегодня?
— А вам какое дело? — бросает Юла, продолжая окапывать.
— А вам кто-нибудь помогает?
— Это вас нисколько не касается! — отвечает Юла, разбивая ком земли.
— Хе, а может, и касается! — говорит Шаца.
— А почему же это вас касается?
— Да вы же устанете, фрайла Юла! Вот даже вспотели... а потом простудитесь и...
— Ну и пускай простужусь!
— Но ведь можно и разболеться!
— Э, не очень меня это беспокоит — и разболеюсь!
— Но ведь этак можно и умереть!
— И пускай умру... есть, слава богу, кому обо мне погоревать. Или, может, вы будете меня оплакивать? — говорит Юла и перестает мотыжить.
— И еще как! Я-то как раз и буду больше всех печалиться!.. С головы до пят в траур оденусь, фрайла Юла, право же! Не знаете вы еще, фрайла Юла, какой я чувствительный...
— И-их! Какой же вы дерзкий! — Юла бросает работу и смотрит в упор на Шацу.— Как вам не стыдно! Убирайтесь сейчас же от этой щели! Ма... Сейчас позову маму.
Снова наступает пауза. Юла продолжает мотыжить; она очень сердита и упрекает себя за то, что пустилась в разговоры.
«Он меня будет жалеть! — повторяет про себя Юла.— Как вам это нравится? Бездельник этакий! Но я ответила ему как следует!.. Ушел! — Однако Юла все же прислушивается к тому, что происходит в соседнем огороде.— Ох, спина! Не моя будто! — И оперлась на мотыгу, чтобы немного передохнуть.— Небось не пикнешь, парикмахе-ришка несчастный!»
А из соседнего огорода послышались сначала звуки домбры, а затем и песня:
Эх, да лечь бы мне да умереть бы,— Только так, чтобы не видеть смерти, А увидеть, кто по мне поплачет. Мать меня родимая оплачет, Девушка родимая оплачет. На год слез у матери достанет, Девушка неделю плакать станет, Да милей мне эта вот неделя, Чем сто лет печали материнской'
— И-их, ну и нахал! — прошептала Юла, когда он запел, однако внимательно до конца прослушала песню.— Настоящий нахал! — потом вздохнула и принялась снова окапывать.— Разве это парикмахер?.. Бездельник он! — говорит Юла и мотыжит все подряд, что под руку попадется.
— Фрайла Юла,— снова решается Шаца заговорить прозой,— а вы не устали?.. Хотите помогу?
— Да отстаньте вы от меня! Чего пристали! — огрызается Юла.
— Разве я что плохое сказал?! Предложил только помочь немного. Если я, ваш ближайший сосед, не помогу, то кто же еще?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Боже мой, точно живые! — шепчет Юла и с ласковой улыбкой смотрит, как раскланиваются аистник с розой,— все ближе, ближе и, наконец, падают друг другу в объятия и целуются. Потом вырвутся из объятий и стоят, притихнув, на своих местах, словно прислушиваясь, не подсматривает ли кто за ними, и опять потихоньку склоняются друг к другу в объятия и целуются. «О-о!» — удивляется Юла.
Еще через день Юла пришла в огород после обеда, принялась полоть и, по обыкновению, запела. Песня полилась благодаря какому-то особому настроению, которое порождается молодостью и здоровьем, а вовсе не любовью, потому что Юла не была еще влюблена (хоть это и десятая глава романа). Она еще ни о ком не думала, ни о ком не мечтала ни днем, ни ночью; любила только своих цыплят да гусят, свою Милку, которую подарил ей отец еще телкой,— и Юла опускала крейцеры и сексеры, вырученные от продажи молока, в свою глиняную копилку. И все же ей было очень приятно, когда из огорода бабушки Макры послышалась домбра! До того хорошо, до того весело было полоть огород, что вместе с травой она выполола весь укроп, так что на следующий день пришлось для огуречного рассола занимать укроп у соседей и несправедливо обвинить раклинскую детвору, опустошавшую все соседские огороды. А день спустя Юла уже настолько осмелела, что затянула только что сыгранную на домбре песню. Ах, как обрадовался Шаца, услыхав, что в соседнем огороде откликаются на его песню. И только она закончила, заиграл и запел Шаца:
Чья там, чья ограда? Чьи там, чьи воротца? Чья в окне отрада, Чья любовь смеется?
Прошло совсем немного времени — меньше, чем нужно, чтобы толком прочитать «Отче наш», как из огорода попа Спиры послышалась сначала (очевидно, только для приличия) старинная песня «Ах вы, темные лужки, бережки, расскажите мне, бедняжечке», а следом за ней, словно перепев на клиросах, послышался второй куплет той самой песни, которую раньше затянул Шаца:
Мамина ограда! Мамины воротца! А моя отрада Там, в окне, смеется!
Это был как бы ответ на заданный им вопрос, по крайней мере так понял Шаца, изучивший, как уже говорилось, все лабиринты женского лукавства.
Предоставляем теперь читателям, полагаясь на их фантазию, вообразить себе (если им приходилось хоть раз
в жизни заводить роман подобным образом — через заборы и плетни), что испытывали Шаца с Юлой в ту минуту, потому что описать такое невозможно, это необходимо пережить и прочувствовать, чтобы потом вспоминать всю жизнь. Радостно было обоим, и ему и ей. «Ясно,— думал каждый из них,— это обо мне». Шаца радовался потому, что точно знал: это поет не госпожа Сида; а Юла тоже радовалась, потому что была уверена: на домбре играет не старая тетка Макра.
Так они переговаривались еще несколько дней при помощи домбры, а после уже перешли на прозу, то есть начали понемногу и разговаривать.
— Скажите, фрайлица, вы каждый день так прилежно работаете? — осмелев, спрашивает однажды Шаца.
Юла молча продолжает работать. Короткая пауза.
— Фрайла Юлиана,— не унимается Шаца,— вы, говорю, всегда такая прилежная... хе-хе, как сегодня?
— А вам какое дело? — бросает Юла, продолжая окапывать.
— А вам кто-нибудь помогает?
— Это вас нисколько не касается! — отвечает Юла, разбивая ком земли.
— Хе, а может, и касается! — говорит Шаца.
— А почему же это вас касается?
— Да вы же устанете, фрайла Юла! Вот даже вспотели... а потом простудитесь и...
— Ну и пускай простужусь!
— Но ведь можно и разболеться!
— Э, не очень меня это беспокоит — и разболеюсь!
— Но ведь этак можно и умереть!
— И пускай умру... есть, слава богу, кому обо мне погоревать. Или, может, вы будете меня оплакивать? — говорит Юла и перестает мотыжить.
— И еще как! Я-то как раз и буду больше всех печалиться!.. С головы до пят в траур оденусь, фрайла Юла, право же! Не знаете вы еще, фрайла Юла, какой я чувствительный...
— И-их! Какой же вы дерзкий! — Юла бросает работу и смотрит в упор на Шацу.— Как вам не стыдно! Убирайтесь сейчас же от этой щели! Ма... Сейчас позову маму.
Снова наступает пауза. Юла продолжает мотыжить; она очень сердита и упрекает себя за то, что пустилась в разговоры.
«Он меня будет жалеть! — повторяет про себя Юла.— Как вам это нравится? Бездельник этакий! Но я ответила ему как следует!.. Ушел! — Однако Юла все же прислушивается к тому, что происходит в соседнем огороде.— Ох, спина! Не моя будто! — И оперлась на мотыгу, чтобы немного передохнуть.— Небось не пикнешь, парикмахе-ришка несчастный!»
А из соседнего огорода послышались сначала звуки домбры, а затем и песня:
Эх, да лечь бы мне да умереть бы,— Только так, чтобы не видеть смерти, А увидеть, кто по мне поплачет. Мать меня родимая оплачет, Девушка родимая оплачет. На год слез у матери достанет, Девушка неделю плакать станет, Да милей мне эта вот неделя, Чем сто лет печали материнской'
— И-их, ну и нахал! — прошептала Юла, когда он запел, однако внимательно до конца прослушала песню.— Настоящий нахал! — потом вздохнула и принялась снова окапывать.— Разве это парикмахер?.. Бездельник он! — говорит Юла и мотыжит все подряд, что под руку попадется.
— Фрайла Юла,— снова решается Шаца заговорить прозой,— а вы не устали?.. Хотите помогу?
— Да отстаньте вы от меня! Чего пристали! — огрызается Юла.
— Разве я что плохое сказал?! Предложил только помочь немного. Если я, ваш ближайший сосед, не помогу, то кто же еще?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78