— Спасибо, что помогли бедному человеку. Очень помогли. Если что понадобится — пожалуйста, всегда к вашим услугам; а как вожу и какой у меня характер, сами видели!
Попы только рукой махнули и ничего не ответили.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
из коей любознательный читатель узнает (из разговора попа Чиры с попадьей Персой), что именно произошло у его преосвященства епископа в Темишваре и как обе попадьи восприняли этот, можно сказать, Те-мишварский мир
Никогда, должно быть, домочадцы не ожидали с таким нетерпением возвращения попов. Тяжело пришлось попадьям — и той и другой. Даже самые долгие летние дни не казались им такими длинными, как эти несколько коротких осенних дней. А ночи! Как тянулись ночи, проведенные нашими матушками в думах!
Госпожа Перса горела нетерпением, словно невеста, и была зла, как фурия. В ее сердце не оставалось ни с булавочную головку места для прощения и милосердия. Она дышала местью, и слишком далеким казался ей желанный день, день справедливого и сладостного мщения.
— Ну и намылят же ему! Ну и оболванят же, бог ты мой!— злорадно восклицала матушка Перса, разгуливая в своих ботушах по комнате и разговаривая сама с собой. Как будет она блаженно счастлива в тот день, когда отцу Спире сбреют усы м бороду и на его лице останется столько же волос, сколько у нее на ладони.— Ух, как только вспомню эту Сиду! Не дождусь дня, когда увижу ее и расквитаюсь за все. О боже, дай мне только дожить до тех пор и встретить эту толстую бестию. Тут же остановила бы ее и заговорила. «Извините,— сказала бы я,— давно мы не виделись, так давно, что я уже и не знаю, кто передо мной — вы, уважаемая госпожа Сида, или ваш супруг, господин Спира, тот самый, у которого когда-то, помню отлично, была такая замечательная борода! А сейчас, знаете, у вас обоих (никуда от этого не денешься!) такие гладкие лица, что сразу даже не отличишь!— Ха-ха-ха!— сатанинским хохотом разражается про себя матушка Перса.— Ах, рихтиг! ! О, извините, где же мои глаза? На вас нет рясы, значит вы, очевидно, госпожа Сида? Да, да, точно! Господин Спира должен одеваться как-то по-другому, ведь и ему ряса больше не полагается!» Ха-ха-ха!— смеется попадья Перса и хлопает себя по колену.— Иди ты к черту, Персида, что за дьявольщина лезет тебе в голову! Просто нехорошо. Ха-ха-ха! О мать честная, убей тебя бог!..
Картина в доме попа Спиры совсем другого рода. Сколько христианского терпения и смирения проявила матушка Сида в те дни! Еще до отъезда супруга она была, что вполне естественно, весьма взволнована и обеспокоена. Собирая его в дорогу, она, как всегда, положила ему ветчины и брынзы в повозку и посоветовала J быть сдержанным, вести себя с противником обходитель-; но, по-хорошему и даже угостить его ветчиной, ибо (напомнила матушка Сида) «он любит ветчину и всегда хвалил наши окорока» и, конечно, не сможет отказаться.;
В отсутствие отца Спиры матушка Сида по нескольку раз в день читала «Сон божьей матери», экземпляров^ десять — пятнадцать которого были зашиты в платья, сунуты в шкафы между бельем,
Верно (нем.),
лежали за иконой и в кармане старой шубы, которой в лютые морозы покрывали сверх зимней шали кислое тесто для штруделя. Перечитывала «Сон божьей матери», неустанно крестилась, следила, чтобы горели лампады, меняла фитильки и подливала масла. В те дни в доме отца Спиры всюду, куда ни повернись, теплились лампады — и висячие, и стоячие, в надтреснутых стаканах старинного фасона, какие давали в приданое лет шестьдесят тому назад: лампады горели и перед иконой святого Георгия — покровителя семьи попа Спиры, и перед иконой святых неподкупных целителей Козьмы и Дамиана — покровителей семьи матушки Сиды; одна лампада горела даже перед прекрасным Иосифом и супругой Пентефрия,— хотя они и принадлежали Ветхому завету, но, превращая в душевном смятении гравюры в икону, матушка Сида руководствовалась, должно быть, старой пословицей: «Иногда и самому черту не худо свечу поставить!»
В эти дни Сида просто преобразилась: воплощенная кротость, мягкая как воск, она никого не бранила, даже Жужу, а только советовала. «Добром,— твердила она,— всегда можно добиться больше, чем злобным криком».
— Ну-ка, Жужа, дитя мое, сбегай, если нетрудно, принеси картошки из погреба!— просила она кротко, отдавая распоряжения Жуже.
В эти дни матушка Сида непрестанно шептала молитвы, даже когда, помогая Юле и Жуже, чистила вместе с ними картофель.
— О боже, боже!— шептала матушка Сида.— Только избави нас от этой напасти — и больше подобного никогда не повторится! Больше, господи, не будем тебе досаждать!
А Юла помогала матери по хозяйству, украдкой поглядывая на ее озабоченное лицо.
Юла тоже многое претерпела в те дни. Ее мысли были только наполовину здесь, в отчем доме, у плиты, а наполовину где-то далеко, на другой улице, возле мастерской, над дверью которой висит белое полотенце и покачивается латунный тазик. Читатели догадаются, что не кто другой, как Шаца, был предметом ее мыслей, как и она была предметом размышлений Шацы. Они не виделись уже больше недели, ибо матушка Сида попросила Шацу потерпеть эти несколько дней до возвращения отца Спиры и даже не проходить по их улице. Вот почему Шацы не видать уже больше недели. И дожди прошли, и подсохло уже, и сапоги вернулись из починки, а его все нет как нет. Юла думала о нем и причесывалась в те дни так, как он любил,— от этого у нее становилось немного легче на душе. Да и Шаца порадовался, увидев это. Не мог он обуздать свое сердце, не выполнил наказа госпожи Сиды и прошелся разок по их улице,— тогда и увидел он, как красиво причесана Юла, поздоровался с ней, и она ему кивнула так мило и показала на прическу. И это до того растрогало Шацу, что он в блаженном умилении долго-долго думал о Юле и, до глубокой ночи перелистывая «Песенник», перечитал и перепел множество песен; и наконец, придя в поэтическое настроение, сочинил песню и с оказией, тайно от матушки Сиды, передал ее Юле.
В песне воспел он свою прогулку и блаженное чувство, охватившее его, когда он увидел свою красавицу в окне. Проклиная злосчастья, препятствующие их встречам, он утешал себя тем, что это не может тянуться долго, так как она помнит его, думает о нем и причесывается по его вкусу. Особенно хорош конец песни:
Волосы вы уложили Зыбью морской рядами, Локоны вы завили Мелкими завитками,— Фрайлица, вы причесались По моему желанью. Редко осуществлялись Пылких сердец мечтанья. Я ль не счастливец?
Все это — Золото кос, румянец Щек — столь прекрасного цвета... Сердце пустилось в танец, О любезная Юла! Все это будет мое! Все это будет мое!
Юла несколько раз украдкой прочла в кладовой это стихотворение и в первый же день выучила наизусть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78