А мне еще семь домов надо обойти. Адье! 1 — И, поцеловавшись, они расстались.
Госпожа Габриэлла пустилась по скорняцкому переулку. У калитки она застала Пелу, жену скорняка Леки,— рассердившись на что-то, она бранила учеников.
— Уж не подрались ли вы с кем? — спросила госпожа Габриэлла.
— Нет, милая... да вот без мастера с учениками сладу нет.
1 До свидания (фр.).
— Ах, только-то, а я думала, подрались — сейчас ведь, знаете, это в моду вошло даже у господ! Если уж священники дерутся...
— Какие священники? — встрепенулась Пела.
— Да попы... эти... наши.
— И кого они, говорите, побили?
— Хе, кого! Того, кто уж, наверно, не станет этим хвастаться. Будто вы не знаете! Вы — и не знаете?!
— Откуда мне знать! С тех пор как муж разъезжает по ярмаркам, я редко выхожу... и ничего не знаю.
— Верю, верю... Ну конечно, отец Чира к вам хвастаться не прибежит... Пожалуйста, дайте мне чашку воды колодезной — в горле пересохло от волнений и потрясений.
— Сделайте одолжение! Заходите, пожалуйста,— пригласила Пела, и они обе вошли во двор.
— И-их! — взвизгнула госпожа Габриэлла, испуганная лязгом цепи.
— Мила, ступай, загони Серка под амбар! — крикнула Пела ученику.— Он, знаете, терпеть не может городских и вообще обутых людей — за бродяг, должно быть, их принимает.
И в самом деле, Лекин пес почти не лаял на босых крестьян, но, завидя господина или просто обутого человека, впадал в бешенство и норовил вцепиться зубами в каблук.
— Простите,— говорит Пела,— мой Лека вот уже три недели разъезжает по ярмаркам, а я боюсь, как бы в отсутствие хозяина не забрался кто в дом, вот и спускаю с цепи собаку.
— Большое вам спасибо! Чудесная вода. Господи, сказала «вода», а сама думаю: говорят, что люди сперва напиваются, а потом уж дерутся; но, видно, кому суждено, тот и без вина и без воды в драку полезет. Вот как сейчас с отцом Чирой...
— Ах, я забыла вас спросить, кто же на него напал?..
— Да отец Спира!
— Отец Спира! Ах, страсти какие! А за что?
— Да из-за жениха... господина Перы.
— А на нашей улице говорят, будто между Юлой и господином Перой было уже раньше все договорено, еще когда он в семинарии учился... Сказывают, что на другой день после его приезда обручение состоялось.
— Э, состоялось, черта с два! А вы, милая невестушка Пела, сразу и поверили? Сплетни и больше ничего! Конечно, поп Спира был бы рад-радехонек этому, но уж больно
он прижимистый, словно грек какой, ни крейцера не пожелал дать в приданое дочке. А поп Чира, тот, право же, умнее поступил — взял да и переманил юношу. Ведь если девица на выданье да еще с изъяном, так, ей-богу, скряжничать не приходится!
— С изъяном? А нешто попова Юла с изъяном?
— А как бы вы думали?
— Да ведь она здорова как дуб!
— Э, только кажется, милая моя.
— О пресвятая и пречистая! Какой же у нее изъян?— спрашивает удивленная Пела.
— Да разве один, милая! Не знаю даже, с какого конца приняться!
— Ах, родимая, кто бы мог подумать! — недоумевает Пела.
— Прежде всего — не знает немецкого! Разве это не изъян для молодой девицы? Скажите сами!
Пела молчит, задумавшись, и ей кажется, что в самом деле это изъян.
— И еще какой изъян... еще какой, милая! Вам-то как жене мастера, не в обиду будь сказано, это, понятно, совсем не нужно, но ей, ей...
— И подрались?..
— Чуть было не проткнул его крюком, которым солому дергают... На счастье, рядом оказались господа старосты и Аркадий, пономарь, и отняли у него крюк.
— Ах, страсти какие! Откуда же у него крюк?
— Да в церковном дворе это случилось... в церковном дворе... А он тогда схватил кирпич да как трахнет ему по голове — так все зубы и вышиб!.. Ну, собрался в доме больного консилиум бечкерекских врачей и дал заключение: нижнюю челюсть поминай как звали! Да и бог знает, останется ли жив!
— О-о, господи, что я слышу!
— Ну, а сейчас, невестушка Пела, всего лучшего. Спешу я! До свиданья! До свиданья! — И, прощаясь уже на ходу, вдруг споткнулась у самой калитки, и от неожиданности вскрикнула: — Ах!
— Ой-ой, что с вами, вы чуть не грохнулись!
— Ах! Панталоны, чтоб они сгорели! И как раз сейчас, когда прямо вздохнуть некогда! Пела, милая моя, не до туалетов мне теперь,— пускай они у вас переночуют, а утром я за ними пришлю... Нате вот,— сказала она и торопливо сунула их Пеле.— Ах, злосчастная ты, Габриэлла! Если и дальше будет так же, как началось, ничего не донесешь
— О мать честная!.. А как... ха-ха-ха!
— Счастье еще, что не в другом доме... А что, если бы на улице беда эта приключилась, да еще на глазах у мужчин!.. Сгорела бы от сраму!.. Вот было бы представление!
— Упаси бог! Да еще при каких-нибудь охальниках, досталось бы вам завтра...
— Уф, невестушка Пела, не напоминайте мне о них. Лучше сквозь землю провалиться! Всюду торчат, черт бы их взял! Мужчины! Только подумаю, бррр!.. Да еще эти парни деревенские — чуть что заприметят, сейчас же на все село ославят. О-о, тут беды не оберешься, милая невестушка Пела!
— Чтоб они пропали!
— Только, ради бога, ни слова! Ни единого слова! Знаете, я и сама-то услыхала об этом от фрау Цвечкенмаерки. Она каждый день ко мне под вечер заявляется. Насела на меня так, что я, хочешь не хочешь, должна была слушать... А она обязательно все перепутает... Поэтому я и на десятую долю ей не верю.
— Не беспокойтесь, голубушка, знаю я, что такое тайна,— говорит Пела, провожая госпожу Габриэллу, которая мгновенно исчезла во. мраке, проклиная «ссору», из-за которой теряются нижние юбки и панталоны. Вслед за ней тут же отправилась по соседям и невестушка Пела. В дома она не входила, а останавливалась у калиток, сзывала хозяек, служанок и делилась с ними новостью. В первых трех местах она сказала, будто повреждение нанесено крюком, а в двух других впопыхах ошиблась и сказала, что железными вилами.
Госпожа Габриэлла легко и уверенно неслась по улице; в четвертом квартале она встретилась опять с фрау Цвеч-кенмаеркой, в пятом — с гречанкой Сокой, в шестом — с супругами нотариуса и кассира, а в седьмом — с госпожой аптекаршей. И эти пять энергичных женщин разнесли, подобно женам-мироносицам, весть о страшном утреннем происшествии быстрее, чем если бы все село было опутано густой телеграфной сетью. Этому способствовало еще то, что в этот день, 29 сентября, был женский праздник Кири-яка-отшельника, который праздновался в селе с тех пор, как двадцать с лишним лет тому назад, в этот день, одну женщину хватил за корытом удар. Все самым настоящим образом сбились с ног, бегая из улицы в улицу. Даже госпожа аптекарша, поначалу стеснявшаяся принять в этом участие, потому что смешно коверкала сербские слова,— даже она в конце концов ревностно взялась за дело.
Как комок снега, маленький и неприметный, катясь с горной вершины, превращается у ее подножия в огромную лавину и погребает под собой целые дома, так и эти толки, возникшие утром, разрослись к вечеру до того, что просто погребли дома попа Чиры и попа Спиры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Госпожа Габриэлла пустилась по скорняцкому переулку. У калитки она застала Пелу, жену скорняка Леки,— рассердившись на что-то, она бранила учеников.
— Уж не подрались ли вы с кем? — спросила госпожа Габриэлла.
— Нет, милая... да вот без мастера с учениками сладу нет.
1 До свидания (фр.).
— Ах, только-то, а я думала, подрались — сейчас ведь, знаете, это в моду вошло даже у господ! Если уж священники дерутся...
— Какие священники? — встрепенулась Пела.
— Да попы... эти... наши.
— И кого они, говорите, побили?
— Хе, кого! Того, кто уж, наверно, не станет этим хвастаться. Будто вы не знаете! Вы — и не знаете?!
— Откуда мне знать! С тех пор как муж разъезжает по ярмаркам, я редко выхожу... и ничего не знаю.
— Верю, верю... Ну конечно, отец Чира к вам хвастаться не прибежит... Пожалуйста, дайте мне чашку воды колодезной — в горле пересохло от волнений и потрясений.
— Сделайте одолжение! Заходите, пожалуйста,— пригласила Пела, и они обе вошли во двор.
— И-их! — взвизгнула госпожа Габриэлла, испуганная лязгом цепи.
— Мила, ступай, загони Серка под амбар! — крикнула Пела ученику.— Он, знаете, терпеть не может городских и вообще обутых людей — за бродяг, должно быть, их принимает.
И в самом деле, Лекин пес почти не лаял на босых крестьян, но, завидя господина или просто обутого человека, впадал в бешенство и норовил вцепиться зубами в каблук.
— Простите,— говорит Пела,— мой Лека вот уже три недели разъезжает по ярмаркам, а я боюсь, как бы в отсутствие хозяина не забрался кто в дом, вот и спускаю с цепи собаку.
— Большое вам спасибо! Чудесная вода. Господи, сказала «вода», а сама думаю: говорят, что люди сперва напиваются, а потом уж дерутся; но, видно, кому суждено, тот и без вина и без воды в драку полезет. Вот как сейчас с отцом Чирой...
— Ах, я забыла вас спросить, кто же на него напал?..
— Да отец Спира!
— Отец Спира! Ах, страсти какие! А за что?
— Да из-за жениха... господина Перы.
— А на нашей улице говорят, будто между Юлой и господином Перой было уже раньше все договорено, еще когда он в семинарии учился... Сказывают, что на другой день после его приезда обручение состоялось.
— Э, состоялось, черта с два! А вы, милая невестушка Пела, сразу и поверили? Сплетни и больше ничего! Конечно, поп Спира был бы рад-радехонек этому, но уж больно
он прижимистый, словно грек какой, ни крейцера не пожелал дать в приданое дочке. А поп Чира, тот, право же, умнее поступил — взял да и переманил юношу. Ведь если девица на выданье да еще с изъяном, так, ей-богу, скряжничать не приходится!
— С изъяном? А нешто попова Юла с изъяном?
— А как бы вы думали?
— Да ведь она здорова как дуб!
— Э, только кажется, милая моя.
— О пресвятая и пречистая! Какой же у нее изъян?— спрашивает удивленная Пела.
— Да разве один, милая! Не знаю даже, с какого конца приняться!
— Ах, родимая, кто бы мог подумать! — недоумевает Пела.
— Прежде всего — не знает немецкого! Разве это не изъян для молодой девицы? Скажите сами!
Пела молчит, задумавшись, и ей кажется, что в самом деле это изъян.
— И еще какой изъян... еще какой, милая! Вам-то как жене мастера, не в обиду будь сказано, это, понятно, совсем не нужно, но ей, ей...
— И подрались?..
— Чуть было не проткнул его крюком, которым солому дергают... На счастье, рядом оказались господа старосты и Аркадий, пономарь, и отняли у него крюк.
— Ах, страсти какие! Откуда же у него крюк?
— Да в церковном дворе это случилось... в церковном дворе... А он тогда схватил кирпич да как трахнет ему по голове — так все зубы и вышиб!.. Ну, собрался в доме больного консилиум бечкерекских врачей и дал заключение: нижнюю челюсть поминай как звали! Да и бог знает, останется ли жив!
— О-о, господи, что я слышу!
— Ну, а сейчас, невестушка Пела, всего лучшего. Спешу я! До свиданья! До свиданья! — И, прощаясь уже на ходу, вдруг споткнулась у самой калитки, и от неожиданности вскрикнула: — Ах!
— Ой-ой, что с вами, вы чуть не грохнулись!
— Ах! Панталоны, чтоб они сгорели! И как раз сейчас, когда прямо вздохнуть некогда! Пела, милая моя, не до туалетов мне теперь,— пускай они у вас переночуют, а утром я за ними пришлю... Нате вот,— сказала она и торопливо сунула их Пеле.— Ах, злосчастная ты, Габриэлла! Если и дальше будет так же, как началось, ничего не донесешь
— О мать честная!.. А как... ха-ха-ха!
— Счастье еще, что не в другом доме... А что, если бы на улице беда эта приключилась, да еще на глазах у мужчин!.. Сгорела бы от сраму!.. Вот было бы представление!
— Упаси бог! Да еще при каких-нибудь охальниках, досталось бы вам завтра...
— Уф, невестушка Пела, не напоминайте мне о них. Лучше сквозь землю провалиться! Всюду торчат, черт бы их взял! Мужчины! Только подумаю, бррр!.. Да еще эти парни деревенские — чуть что заприметят, сейчас же на все село ославят. О-о, тут беды не оберешься, милая невестушка Пела!
— Чтоб они пропали!
— Только, ради бога, ни слова! Ни единого слова! Знаете, я и сама-то услыхала об этом от фрау Цвечкенмаерки. Она каждый день ко мне под вечер заявляется. Насела на меня так, что я, хочешь не хочешь, должна была слушать... А она обязательно все перепутает... Поэтому я и на десятую долю ей не верю.
— Не беспокойтесь, голубушка, знаю я, что такое тайна,— говорит Пела, провожая госпожу Габриэллу, которая мгновенно исчезла во. мраке, проклиная «ссору», из-за которой теряются нижние юбки и панталоны. Вслед за ней тут же отправилась по соседям и невестушка Пела. В дома она не входила, а останавливалась у калиток, сзывала хозяек, служанок и делилась с ними новостью. В первых трех местах она сказала, будто повреждение нанесено крюком, а в двух других впопыхах ошиблась и сказала, что железными вилами.
Госпожа Габриэлла легко и уверенно неслась по улице; в четвертом квартале она встретилась опять с фрау Цвеч-кенмаеркой, в пятом — с гречанкой Сокой, в шестом — с супругами нотариуса и кассира, а в седьмом — с госпожой аптекаршей. И эти пять энергичных женщин разнесли, подобно женам-мироносицам, весть о страшном утреннем происшествии быстрее, чем если бы все село было опутано густой телеграфной сетью. Этому способствовало еще то, что в этот день, 29 сентября, был женский праздник Кири-яка-отшельника, который праздновался в селе с тех пор, как двадцать с лишним лет тому назад, в этот день, одну женщину хватил за корытом удар. Все самым настоящим образом сбились с ног, бегая из улицы в улицу. Даже госпожа аптекарша, поначалу стеснявшаяся принять в этом участие, потому что смешно коверкала сербские слова,— даже она в конце концов ревностно взялась за дело.
Как комок снега, маленький и неприметный, катясь с горной вершины, превращается у ее подножия в огромную лавину и погребает под собой целые дома, так и эти толки, возникшие утром, разрослись к вечеру до того, что просто погребли дома попа Чиры и попа Спиры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78