Очнулся Пера Тоцилов, сунул трубку за голенище, завернулся в кабаницу и стегнул по лошадям.
В один миг остались позади и ярмарочная площадь, и кладбище, и тутовая роща; выехали на большак, справа и слева потянулись поля. Перед каждой полосой две шелковицы,— по деревьям узнают, где чья нива. Все сейчас уныло — и поля и деревья. Безлюдно на дороге, безлюдно на полях, а на оголенных шелковицах чернеют лишь мокрые ветви. Редко где увидишь на них ворону или обрывок хвоста от детского змея, бог знает откуда залетевшего и застрявшего в ветвях; листья давно уже опали, а хвост остался в виде украшения на голом дереве,— так и провисит он до следующего лета, пока не скроется в зеленой листве, среди неисчислимого множества тутовых ягод, разве только какой-нибудь проголодавшийся бродячий подмастерье, вскарабкавшийся на шелковицу (не разбирая, черная она, белая или оливковая), чтобы утолить свой голод и подкрепить силы для дальнейшего пешего странствия, снимет этот хвост, завяжет им — веревочка ведь! — свой мешок и зашагает дальше, все вдоль шелковиц, по этой же самой дороге^ где нашим путникам не повстречалась сегодня ни одна живая душа.
Попы молчат, а Пера Тоцилов, не слыша за спиной ни слова, погоняет лошадей и беседует с ними. Отец Чира, должно быть, спит, а отец Спира дремлет слегка, насколько ему позволяют заботы. Пера подбадривает лошадей, ставит им в пример вороного мартоношанина, укоряет и стыдит их за то, что не дружно тянут. После трех часов пути повозка останавливается у покосившейся и облезлой корчмы.
— Не передохнем ли малость? — спросил Пера, который не любил проезжать мимо корчмы, как мимо турецкого кладбища. Его принцип был проверен и стал широко известен, вроде хорошей пословицы: «Когда проходишь мимо креста, чей бы он ни был, перекрестись, а когда проходишь мимо кабака, какой бы он ни был, остановись!»
— Эй,— окликнул он погромче, обернувшись к седокам.— Не дадим ли малость передохнуть бедным лошадкам?
— Да не худо бы! — ответил поп Спира, который не прочь был отвлечься от назойливой вереницы мыслей, одолевших его в повозке, да и закусить ему хотелось.
Отец Спира и Пера сошли. Пера укрыл лошадей попонами, выпряг и вошел вслед за преподобным в корчму, а отец Чира остался в повозке, притворившись спящим.
Корчма — покосившаяся на один бок хибара — была пуста, только какой-то пастух-погонщик с распухшим лицом сидел за длинным еловым столом и поглядывал из-за угла, как крыса из норы; перед ним стоял стаканчик с мутной ракией; попивая, он беседовал с корчмаркой, которая тут же гладила плиссированные юбки. Он разглагольствовал о прошлых золотых днях, о высоких когда-то, а теперь низких заработках погонщиков; рассказывал,— хотя она его и не слушала, потому что слышала об этом уже сотни раз и знала все наизусть,— как выгодно было лет тридцать тому назад, когда он был еще молодым парнем, нанявшись пастухом или свинопасом, гнать крестьянских, а то и купеческих свиней в Вену на ярмарку: немало тогда побродили по свету и всякого нагляделись погонщики.
— Эй, корчмарь! — постучав, кричит Пера Тоцилов.— Зовет тебя его преподобие.
— Принеси-ка чего-нибудь Пере,— говорит отец Спи-ра,— а кстати и мне.
— Ракии, стопочку ракии,— говорит Пера,— в самый раз будет в этакий холод.
— Сейчас, сейчас! — говорит корчмарка, довольно еще красивая женщина с подвязанной щекой, бросает работу и прикладывается к руке его преподобия; она приносит им ракию — попу Спире в маленьком стаканчике, а Пере в большом.
— А где твой муж? — спрашивает ее Пера Тоцилов.
— Уехал вчера в Темишвар по делам. Готовимся!.. Будет у нас в воскресенье малость суматошно! — радостно говорит корчмарка.
— А по какому случаю суматоха? — спрашивает Пера.
— Да вот... не нашлось другого дела! — говорит она стыдливо и уходит.
— Вы, значит... скажем,— вмешивается в разговор сидящий в углу погонщик с длинными жиденькими усами (сущая развалина), которого только теперь заметили проезжие,— хотите, как путники, знать, что будет у нас здесь в воскресенье? Э, могу, если позволите, вам объяснить. Потому что я прихожусь родственником этому корчмарю, который сейчас в Темишваре. Он, значит, собирается жениться и в воскресенье справляет свадьбу.
— Что ж, это, ей-богу, неплохо! — говорит поп Спира, принимаясь за ветчину, которую захватил из повозки.
— А берет он вот эту самую, что здесь гладила и туда вышла,— и пастух указывает чубуком на дверь, куда вышла корчмарка.— Такая честная душа, что, как говорится, хоть через газеты ищи, не найдешь подобной, не женщина, а сокровище! — продолжает пастух, потом встает и быстро наливает себе стакан ракии.
— Я здесь, знаете, как родной, потому и не церемонюсь, сам себя обслуживаю. Это для меня бальзам и, так сказать, единственная услада. Ну, помогаю им, как своим: ведь попадаются люди, которым выпить охота, а платить неохота, вот я и не даю, приглядываю по-родственному, так сказать, берегу хозяйское добро, как свое собственное.
— Что ж, доброе дело, доброе дело! — замечает поп Спира и, продолжая завтракать, угощает Перу.
— Она-то валашка, а мой Миша серб, как и я, да и весь наш род; а ее зовут Тинкуца, попросту говоря Тинка. Живет она с Мишей уже лет одиннадцать, с тех пор как прогнал он ту словачку, что до нее здесь была. Ну, а сейчас на него налетели из округа и объявили: либо пусть он женится, либо отправят ее по этапу в Лугош, на место жительства.
— Ах так? — бросает поп Спира.
— Она в слезы, а ему, конечно, жалко. Жили, как говорится, столько лет, словно венчанные, ну, конечно, до этого допустить нельзя, и опять же не таковский он человек! Вот он и говорит: «Э, будет не так, как достославный округ приказывает, а как я хочу!» И сейчас, как я вам давеча уже сказал, на этой неделе венчаются. Вот гладит, к свадьбе готовится. Готовится, бедняжка, и бог знает до чего радуется!.. Да и он, почитай, уж неделю ее не колотил — все по случаю венчания.
— И следует, правильно! — говорит Пера Тоцилов.— Людям следует венчаться: не скоты, так сказать, чтобы невенчанными жить... На что бы, к примеру, вот их преподобия жили, если бы никто не венчался? Как говорится: рука руку моет!.. Всякого бог чем-то наделил и, как говорят, к чему-то предназначил. Вот, к примеру, ты обслуживаешь гостей, а я извозничаю, а они женятся, а их преподобия венчают... Всяк своим делом занят и, скажем, свою пользу имеет. Не дано каждому все делать.
— Еще будет тут и комедия и всякая чертовщина,— продолжает погонщик, с опаской наливая себе снова стаканчик ракии,— без того не обойдется, если не спадет щека! Распухла — видели? Пришлось завязать щеку: болит у нее зуб, а кажется, будто кто ударил. А на этой неделе никто, как говорится, даже мизинчиком ее не тронул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
В один миг остались позади и ярмарочная площадь, и кладбище, и тутовая роща; выехали на большак, справа и слева потянулись поля. Перед каждой полосой две шелковицы,— по деревьям узнают, где чья нива. Все сейчас уныло — и поля и деревья. Безлюдно на дороге, безлюдно на полях, а на оголенных шелковицах чернеют лишь мокрые ветви. Редко где увидишь на них ворону или обрывок хвоста от детского змея, бог знает откуда залетевшего и застрявшего в ветвях; листья давно уже опали, а хвост остался в виде украшения на голом дереве,— так и провисит он до следующего лета, пока не скроется в зеленой листве, среди неисчислимого множества тутовых ягод, разве только какой-нибудь проголодавшийся бродячий подмастерье, вскарабкавшийся на шелковицу (не разбирая, черная она, белая или оливковая), чтобы утолить свой голод и подкрепить силы для дальнейшего пешего странствия, снимет этот хвост, завяжет им — веревочка ведь! — свой мешок и зашагает дальше, все вдоль шелковиц, по этой же самой дороге^ где нашим путникам не повстречалась сегодня ни одна живая душа.
Попы молчат, а Пера Тоцилов, не слыша за спиной ни слова, погоняет лошадей и беседует с ними. Отец Чира, должно быть, спит, а отец Спира дремлет слегка, насколько ему позволяют заботы. Пера подбадривает лошадей, ставит им в пример вороного мартоношанина, укоряет и стыдит их за то, что не дружно тянут. После трех часов пути повозка останавливается у покосившейся и облезлой корчмы.
— Не передохнем ли малость? — спросил Пера, который не любил проезжать мимо корчмы, как мимо турецкого кладбища. Его принцип был проверен и стал широко известен, вроде хорошей пословицы: «Когда проходишь мимо креста, чей бы он ни был, перекрестись, а когда проходишь мимо кабака, какой бы он ни был, остановись!»
— Эй,— окликнул он погромче, обернувшись к седокам.— Не дадим ли малость передохнуть бедным лошадкам?
— Да не худо бы! — ответил поп Спира, который не прочь был отвлечься от назойливой вереницы мыслей, одолевших его в повозке, да и закусить ему хотелось.
Отец Спира и Пера сошли. Пера укрыл лошадей попонами, выпряг и вошел вслед за преподобным в корчму, а отец Чира остался в повозке, притворившись спящим.
Корчма — покосившаяся на один бок хибара — была пуста, только какой-то пастух-погонщик с распухшим лицом сидел за длинным еловым столом и поглядывал из-за угла, как крыса из норы; перед ним стоял стаканчик с мутной ракией; попивая, он беседовал с корчмаркой, которая тут же гладила плиссированные юбки. Он разглагольствовал о прошлых золотых днях, о высоких когда-то, а теперь низких заработках погонщиков; рассказывал,— хотя она его и не слушала, потому что слышала об этом уже сотни раз и знала все наизусть,— как выгодно было лет тридцать тому назад, когда он был еще молодым парнем, нанявшись пастухом или свинопасом, гнать крестьянских, а то и купеческих свиней в Вену на ярмарку: немало тогда побродили по свету и всякого нагляделись погонщики.
— Эй, корчмарь! — постучав, кричит Пера Тоцилов.— Зовет тебя его преподобие.
— Принеси-ка чего-нибудь Пере,— говорит отец Спи-ра,— а кстати и мне.
— Ракии, стопочку ракии,— говорит Пера,— в самый раз будет в этакий холод.
— Сейчас, сейчас! — говорит корчмарка, довольно еще красивая женщина с подвязанной щекой, бросает работу и прикладывается к руке его преподобия; она приносит им ракию — попу Спире в маленьком стаканчике, а Пере в большом.
— А где твой муж? — спрашивает ее Пера Тоцилов.
— Уехал вчера в Темишвар по делам. Готовимся!.. Будет у нас в воскресенье малость суматошно! — радостно говорит корчмарка.
— А по какому случаю суматоха? — спрашивает Пера.
— Да вот... не нашлось другого дела! — говорит она стыдливо и уходит.
— Вы, значит... скажем,— вмешивается в разговор сидящий в углу погонщик с длинными жиденькими усами (сущая развалина), которого только теперь заметили проезжие,— хотите, как путники, знать, что будет у нас здесь в воскресенье? Э, могу, если позволите, вам объяснить. Потому что я прихожусь родственником этому корчмарю, который сейчас в Темишваре. Он, значит, собирается жениться и в воскресенье справляет свадьбу.
— Что ж, это, ей-богу, неплохо! — говорит поп Спира, принимаясь за ветчину, которую захватил из повозки.
— А берет он вот эту самую, что здесь гладила и туда вышла,— и пастух указывает чубуком на дверь, куда вышла корчмарка.— Такая честная душа, что, как говорится, хоть через газеты ищи, не найдешь подобной, не женщина, а сокровище! — продолжает пастух, потом встает и быстро наливает себе стакан ракии.
— Я здесь, знаете, как родной, потому и не церемонюсь, сам себя обслуживаю. Это для меня бальзам и, так сказать, единственная услада. Ну, помогаю им, как своим: ведь попадаются люди, которым выпить охота, а платить неохота, вот я и не даю, приглядываю по-родственному, так сказать, берегу хозяйское добро, как свое собственное.
— Что ж, доброе дело, доброе дело! — замечает поп Спира и, продолжая завтракать, угощает Перу.
— Она-то валашка, а мой Миша серб, как и я, да и весь наш род; а ее зовут Тинкуца, попросту говоря Тинка. Живет она с Мишей уже лет одиннадцать, с тех пор как прогнал он ту словачку, что до нее здесь была. Ну, а сейчас на него налетели из округа и объявили: либо пусть он женится, либо отправят ее по этапу в Лугош, на место жительства.
— Ах так? — бросает поп Спира.
— Она в слезы, а ему, конечно, жалко. Жили, как говорится, столько лет, словно венчанные, ну, конечно, до этого допустить нельзя, и опять же не таковский он человек! Вот он и говорит: «Э, будет не так, как достославный округ приказывает, а как я хочу!» И сейчас, как я вам давеча уже сказал, на этой неделе венчаются. Вот гладит, к свадьбе готовится. Готовится, бедняжка, и бог знает до чего радуется!.. Да и он, почитай, уж неделю ее не колотил — все по случаю венчания.
— И следует, правильно! — говорит Пера Тоцилов.— Людям следует венчаться: не скоты, так сказать, чтобы невенчанными жить... На что бы, к примеру, вот их преподобия жили, если бы никто не венчался? Как говорится: рука руку моет!.. Всякого бог чем-то наделил и, как говорят, к чему-то предназначил. Вот, к примеру, ты обслуживаешь гостей, а я извозничаю, а они женятся, а их преподобия венчают... Всяк своим делом занят и, скажем, свою пользу имеет. Не дано каждому все делать.
— Еще будет тут и комедия и всякая чертовщина,— продолжает погонщик, с опаской наливая себе снова стаканчик ракии,— без того не обойдется, если не спадет щека! Распухла — видели? Пришлось завязать щеку: болит у нее зуб, а кажется, будто кто ударил. А на этой неделе никто, как говорится, даже мизинчиком ее не тронул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78