Ею также овладело поэтическое и певучее настроение; она беспрестанно декламировала про себя эти стихи или вполголоса напевала известную песенку: «Приди, милый, дай сердцу волю; пройдись, милый, по той улице, взгляни, милый, на мое оконце». Слова эти, жалостливые и утешительные в то же время, не выходили у нее из головы.
Гораздо веселей и счастливей была в эти дни недавняя подруга Юлы — Меланья. Жених проводил с нею целые дни. Едва окончатся школьные занятия, он бежит к ним,— так приятно ему посидеть в кругу будущей своей семьи. Мама мастерит коврик из разноцветного тряпья, Меланья вышивает свою монограмму на салфетках, а Пера читает им вслух или рассказывает о своей жизни в годы ученья — о том, сколько наук он постиг, сколько раз заря заставала его за книгой, об экзаменах и их трудностях, а то вспоминает разные приключения, когда ему случалось бывать на краю гибели и на волосок от смерти. А они слушают его, затаив дыхание, и только после чудесного спасения вздыхают свободно и просят больше не рассказывать таких страшных вещей, действующих на их слабые нервы. Или втроем обсуждают план будущей квартиры и обдумывают, как расставить мебель. Окнами на улицу будут у них выходить две комнаты или одна; окнами во двор — еще две (а пожалуй, вначале достаточно и одной); потом кухня и комната для прислуги. Из столовой дверь ведет в кухню, а из кухни в чулан и в комнату для прислуги (и тогда уже всякий черт не притащится в дом). В этих комнатах они принимаются размещать обстановку: столы, стулья, кровати, диваны, шкафы, буфеты и тому подобное. Все в доме уже расставлено по местам (пока еще мысленно), неизвестно только, что делать с громоздким, весьма неказистым, но очень удобным шкафом старинного, очень старинного фасона,— был он, должно быть, времен в бозе почившей Марии Терезы, а вероятнее всего — помнил еще переселение сербов в эпоху патриарха Чарноевича, так как рассказывали, что этот шкаф неоднократно переходил из рук в руки — то к Ракоциевым куруцам ', то к монастирли-анским сербам, пока не сделался окончательно достоянием сербского народа. Девятый или десятый раз попадал он в списки вещей, предназначенных в приданое, и, бог знает, в чьих только руках он не побывал и у кого еще побывает. Судя по прочности и солидности работы, он достанется еще многим невестам и попадет во многие дома; «зуб времени», казалось, был бессилен перед ним, как зуб старика перед твердым орехом. Был он очень удобный и вместительный, но притом так неуклюж и смешон, что всякий, кому его предлагали купить, разражался смехом, вместо того чтобы осведомиться о цене. (А ведь есть предметы, от которых человек не в силах
1 К у р у ц ы — участники крестьянского восстания и национально-освободительного движения в Венгрии (1703—1711). Возглавлял движение Ференц Ракоци.
отделаться, как багдадский купец Абу Казем Тамбури у Доситея от своих старых шлепанцев!) Вот почему молодым людям приходится тратить так много времени на обсуждение, куда его поставить, чтобы он не бросался в глаза посетителям.
И как раз в этот именно вечер, в пятницу, когда они так беседовали, вошел отец Чира, волоча за собою ящик с покупками.
— А-а-а!— вырвалось у всех.
— Ну, как дела? Не ждали?— спрашивает Чира, вслед за которым ворвалась волна свежего, холодного воздуха, отчего в комнате сразу запахло сеном и навозом.
Все заволновались. Меланья тотчас бросила работу и кинулась рассматривать покупки.
— Что вы мне купили, папа? Ничего не забыли?
— Ну, Чира, как?— нетерпеливо спрашивает матушка Перса.— Получил тот по заслугам?
— Все, все, точно по инструкции купил,— отвечает Чира Меланье.
— Так как же?..— повторяет вопрос попадья.
— Потом, немного погодя... все узнаешь.
— Получил ты удовлетворение?— спрашивает матушка Перса, которая совсем недавно, недели за две, за три до этого пополнила свой и без того богатый словарь еще и этим словом.
— Да погоди ты, господи... дай отдышаться!— просит отец Чира.— Свалится человек, как говорится, с груши, и то отдувается, а каково же мне после такой дороги? Погоди...
— Ах, папа, ум готес вилен1,— возглашает Меланья, рассматривая рисовую пудру,— что вы наделали! Такая грубая пудра!
— Ну, что есть, то есть, не я ее молол! Какую заказала, такую и купил.
— Нет, душенька,— говорит матушка Перса, пробуя пудру на ощупь,— не грубая, это лицо у тебя очень нежное, потому так и кажется.
— А зачем тебе это?— спрашивает ее Пера.
— Ах, не мешайся в наши дела!— говорит Меланья, легонько и нежно ударяя его по руке.
— А разве не лучше, чтоб лицо было натуральным, каким сотворил его господь бог? — спрашивает Пера.
1 Ради бога (нем.).
— Ах, я хочу быть для тебя и белее и красивее всех, всех женщин!— говорит Меланья и украдкой гладит его по щеке.— Все вы, мужчины, нас порицаете, делая вид, что это вам не по душе, однако все с удовольствием оглядываетесь, как только заметите что-нибудь этакое...
— Ну вот...— говорит поп Чира, доставая из ящика покупки,— вот и тебе, мать: как видишь, и тебя не забыл... Впрочем, сама угадай, что я тебе привез!— требует он и прячет покупку.
— Ах, мама, сюрприз! А-а-а!
— Уж не очки ли купил?.. То ли зима и рано смеркается, то ли еще что, только стала я рано откладывать вязанье,— пригодились бы, пожалуй...
— Ах нет, мама! Зачем тебе очки? Кого тебе суждено было увидеть, ты увидела много лет назад. Ха-ха-ха!
— Уж не молитвенник ли?
— Нет, не это... Ну, не стану тебя мучить...— говорит отец Чира и протягивает ей ботуши.
— О, ботуши! Как приятно будет зимой! А сколько ты заплатил?— спросила она, измеряя их.— Пядь и три пальца в длину, пять в ширину. Как раз. Сколько стоят?
— Три с половиной.
— Ассигнациями?
— Какими ассигнациями?
— Сребра! Ах, какая досада! Обманули тебя, прохвосты! Я бы, конечно, дешевле купила... Не умеешь ты, Чира, торговаться.
— Можно вернуть, торговец обещал принять...
— Ну, пускай уж, что там!— говорит попадья и с удовольствием поглядывает на новые ботуши, сравнивая их со старыми на ногах.— А у кого ты фланель покупал?
— Э, почем я знаю! Не посмотрел на фирму.
— Поглядим, не обманули они тебя? Сколько локтей взял?
— Двадцать семь.
— И сам держал локоть?
— Еще чего, локоть держать. Довольно и того, что глядел в четыре глаза, а мерил приказчик. Двадцать семь с походом...
— Ну-ка, проверим!— говорит матушка Перса, берет локоть и мерит.— Что я сказала?.. Двадцать шесть с третью! Ну, что я сказала?.. Обмерил, прохвост!..
— А ведь как следил!
— Нужно было самому держать локоть. Воры они все; вор на воре сидит, на глазах украдут. Вот со мной такого не бывает.
— Э, не бывает! Задумают украсть, так хоть в сотню глаз гляди, не поможет! Лучше распорядись, чтобы сделали мне айнпренсуп, знобит меня что-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Гораздо веселей и счастливей была в эти дни недавняя подруга Юлы — Меланья. Жених проводил с нею целые дни. Едва окончатся школьные занятия, он бежит к ним,— так приятно ему посидеть в кругу будущей своей семьи. Мама мастерит коврик из разноцветного тряпья, Меланья вышивает свою монограмму на салфетках, а Пера читает им вслух или рассказывает о своей жизни в годы ученья — о том, сколько наук он постиг, сколько раз заря заставала его за книгой, об экзаменах и их трудностях, а то вспоминает разные приключения, когда ему случалось бывать на краю гибели и на волосок от смерти. А они слушают его, затаив дыхание, и только после чудесного спасения вздыхают свободно и просят больше не рассказывать таких страшных вещей, действующих на их слабые нервы. Или втроем обсуждают план будущей квартиры и обдумывают, как расставить мебель. Окнами на улицу будут у них выходить две комнаты или одна; окнами во двор — еще две (а пожалуй, вначале достаточно и одной); потом кухня и комната для прислуги. Из столовой дверь ведет в кухню, а из кухни в чулан и в комнату для прислуги (и тогда уже всякий черт не притащится в дом). В этих комнатах они принимаются размещать обстановку: столы, стулья, кровати, диваны, шкафы, буфеты и тому подобное. Все в доме уже расставлено по местам (пока еще мысленно), неизвестно только, что делать с громоздким, весьма неказистым, но очень удобным шкафом старинного, очень старинного фасона,— был он, должно быть, времен в бозе почившей Марии Терезы, а вероятнее всего — помнил еще переселение сербов в эпоху патриарха Чарноевича, так как рассказывали, что этот шкаф неоднократно переходил из рук в руки — то к Ракоциевым куруцам ', то к монастирли-анским сербам, пока не сделался окончательно достоянием сербского народа. Девятый или десятый раз попадал он в списки вещей, предназначенных в приданое, и, бог знает, в чьих только руках он не побывал и у кого еще побывает. Судя по прочности и солидности работы, он достанется еще многим невестам и попадет во многие дома; «зуб времени», казалось, был бессилен перед ним, как зуб старика перед твердым орехом. Был он очень удобный и вместительный, но притом так неуклюж и смешон, что всякий, кому его предлагали купить, разражался смехом, вместо того чтобы осведомиться о цене. (А ведь есть предметы, от которых человек не в силах
1 К у р у ц ы — участники крестьянского восстания и национально-освободительного движения в Венгрии (1703—1711). Возглавлял движение Ференц Ракоци.
отделаться, как багдадский купец Абу Казем Тамбури у Доситея от своих старых шлепанцев!) Вот почему молодым людям приходится тратить так много времени на обсуждение, куда его поставить, чтобы он не бросался в глаза посетителям.
И как раз в этот именно вечер, в пятницу, когда они так беседовали, вошел отец Чира, волоча за собою ящик с покупками.
— А-а-а!— вырвалось у всех.
— Ну, как дела? Не ждали?— спрашивает Чира, вслед за которым ворвалась волна свежего, холодного воздуха, отчего в комнате сразу запахло сеном и навозом.
Все заволновались. Меланья тотчас бросила работу и кинулась рассматривать покупки.
— Что вы мне купили, папа? Ничего не забыли?
— Ну, Чира, как?— нетерпеливо спрашивает матушка Перса.— Получил тот по заслугам?
— Все, все, точно по инструкции купил,— отвечает Чира Меланье.
— Так как же?..— повторяет вопрос попадья.
— Потом, немного погодя... все узнаешь.
— Получил ты удовлетворение?— спрашивает матушка Перса, которая совсем недавно, недели за две, за три до этого пополнила свой и без того богатый словарь еще и этим словом.
— Да погоди ты, господи... дай отдышаться!— просит отец Чира.— Свалится человек, как говорится, с груши, и то отдувается, а каково же мне после такой дороги? Погоди...
— Ах, папа, ум готес вилен1,— возглашает Меланья, рассматривая рисовую пудру,— что вы наделали! Такая грубая пудра!
— Ну, что есть, то есть, не я ее молол! Какую заказала, такую и купил.
— Нет, душенька,— говорит матушка Перса, пробуя пудру на ощупь,— не грубая, это лицо у тебя очень нежное, потому так и кажется.
— А зачем тебе это?— спрашивает ее Пера.
— Ах, не мешайся в наши дела!— говорит Меланья, легонько и нежно ударяя его по руке.
— А разве не лучше, чтоб лицо было натуральным, каким сотворил его господь бог? — спрашивает Пера.
1 Ради бога (нем.).
— Ах, я хочу быть для тебя и белее и красивее всех, всех женщин!— говорит Меланья и украдкой гладит его по щеке.— Все вы, мужчины, нас порицаете, делая вид, что это вам не по душе, однако все с удовольствием оглядываетесь, как только заметите что-нибудь этакое...
— Ну вот...— говорит поп Чира, доставая из ящика покупки,— вот и тебе, мать: как видишь, и тебя не забыл... Впрочем, сама угадай, что я тебе привез!— требует он и прячет покупку.
— Ах, мама, сюрприз! А-а-а!
— Уж не очки ли купил?.. То ли зима и рано смеркается, то ли еще что, только стала я рано откладывать вязанье,— пригодились бы, пожалуй...
— Ах нет, мама! Зачем тебе очки? Кого тебе суждено было увидеть, ты увидела много лет назад. Ха-ха-ха!
— Уж не молитвенник ли?
— Нет, не это... Ну, не стану тебя мучить...— говорит отец Чира и протягивает ей ботуши.
— О, ботуши! Как приятно будет зимой! А сколько ты заплатил?— спросила она, измеряя их.— Пядь и три пальца в длину, пять в ширину. Как раз. Сколько стоят?
— Три с половиной.
— Ассигнациями?
— Какими ассигнациями?
— Сребра! Ах, какая досада! Обманули тебя, прохвосты! Я бы, конечно, дешевле купила... Не умеешь ты, Чира, торговаться.
— Можно вернуть, торговец обещал принять...
— Ну, пускай уж, что там!— говорит попадья и с удовольствием поглядывает на новые ботуши, сравнивая их со старыми на ногах.— А у кого ты фланель покупал?
— Э, почем я знаю! Не посмотрел на фирму.
— Поглядим, не обманули они тебя? Сколько локтей взял?
— Двадцать семь.
— И сам держал локоть?
— Еще чего, локоть держать. Довольно и того, что глядел в четыре глаза, а мерил приказчик. Двадцать семь с походом...
— Ну-ка, проверим!— говорит матушка Перса, берет локоть и мерит.— Что я сказала?.. Двадцать шесть с третью! Ну, что я сказала?.. Обмерил, прохвост!..
— А ведь как следил!
— Нужно было самому держать локоть. Воры они все; вор на воре сидит, на глазах украдут. Вот со мной такого не бывает.
— Э, не бывает! Задумают украсть, так хоть в сотню глаз гляди, не поможет! Лучше распорядись, чтобы сделали мне айнпренсуп, знобит меня что-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78