— Корова в хлеву и поросенок в закуту?
— Свиней не держу.
— Лошаденок в конюшне?
— «Москвич» в гараже.
— О машине я и думал. Как заработок?
— В среднем.
— Двести в месяц получается?
— Выходит.
— Может, и триста?
— В хороший год и побольше.
— Тракторист?
— Шофер и тракторист. В последнее время больше на тракторе, осенью на комбайне.
— Я так и думал. Простой колхозник столько не заработает.
— Простых колхозников скоро и не будет. Таких, которые только грабли и вилы держать умеют... Да, суп это мне. Салат из свежих огурцов тоже. Будьте добры, принесите минеральной воды... Благодарю.
— Видите, вот и перепутал.
— Кто работает, у того бывает. Без минеральной воды я не могу пить водку, жжет.
— Пройда он крепкий. За его столом нельзя хватать лишку, карманы вычистит... Так, значит, простых колхозников скоро не будет. Хлеборобское сословие вымрет,
— Не то что вымрет. Преобразуется...
— Трактористы, комбайнеры, механики, электрики, машинная дойка, агрономы, зоотехники... Раньше в деревнях и трактора-то не было, а справлялись ведь.
— В деревнях было полно людей.
— В том-то и закавыка. Люди убежали из деревни в город, пусть теперь машины и вывозят из беды... Наверное, можно начинать, вы свой боржом получили. На здоровье!
— На здоровье.
— Перевернули мир с ног на голову.
— Ах, тепловатая.
— А я что говорил! Официант растяпа. И другие бы холодной не принесли, времена, кбгда водочку подавали на льду, давно минули. Раньше посетитель был господином, теперь им стал официант, все наоборот.
— Водка теплая, суп холодный.
— В кабаке я суп никогда не заказываю.
— Сухомятка надоела. Временами надо и суп есть.
— Ресторанное пойло только желудок портит.
— Я допью. Прозит!
— Я бы не стал спешить.
— По приезде в Таллин всегда зашиваюсь со временем.
— А у меня есть время? Нет. Я просто беру его. Человек не жук навозный, чтобы только копаться. Его величество должен возвышаться над трудом, а не наоборот.
— У вас, видно, хорошая работа, ежели позволяет по желанию распоряжаться временем.
— А из вас что, в колхозе нормами и премиями жилы тянут?
— А когда спящему коту в рот мышь вбежала? Шницель хулить не приходится.
— Эту блямбу из рубленого мяса? А вы, смотрю я, неприхотливы. Мы все стали нетребовательными. Нетребовательными и на все согласными... Знаете, закажите себе еще, одному пить как-то не по себе. Габриэль, моему соседу еще сто. И мне тоже.
— Не многовато будет?
— Мы не гривастые и бородатые мальчонки, которым сто — двести граммов отбивают разум... Впрочем, я тоже шофер, ездил на «ГАЗах», на «ЗИЛах» и «МАЗах». Сейчас на ассенизационной машине. В старину людей моего занятия называли говновозами, теперь величают нежно; один говорит шофер-оператор» другой называет ассенизатором.
— Работа есть работа.
— В наше время все называют по-другому, это и есть продвижение и прогресс.
— Ну, черпаками вы тоже больше не черпаете, опускаете шланг и включаете насос. Вроде бы прогресс.
— В принципе разницы нет, черпаком или шлангом. И у меня выходят свои двести — триста, была бы охота, легко выгнал бы и четыреста — пятьсот, пригородные домовладельцы приходят и молят. Во рту все время отдает дерьмом, и даже тут, сейчас. Сказал грубо, я не терплю похабства и сам не похабничаю, но порой перекипает через край. Выпьем!
— Выпьем! Эта уже похолоднее. Подберите новую машину, если теперешняя не нравится. Чего себя мучить? Сидели за баранкой на разных машинах, такого, как вы, всюду с руками-ногами возьмут. Приходите в деревню.
— В деревню? Хя-хя-хя... Разрешите заметить, что в принципе, я снова говорю — в принципе, нет разницы, шофер ли ты ассенизатор или тракторист-комбайнер. Все равно крутись как белка в колесе, все равно слушайся чьего-то слова и выполняй распоряжения, работаешь ты в городе или в деревне. Должен делать, что скажут, никогда не сможешь поступить, как сам хочешь. Разве вы не чувствуете порой отвращения к тому, что вынуждены делать?
— Отвращения? Нет, этого нет. Злость — да, но не отвращение. Когда без продыху и месяц и два без выходных с раннего утра до поздней ночи остаешься с трактором или комбайном в поле и земля начинает кружиться перед тобой, то действительно готов послать все ко всем чертям. И все равно клянешь дождливую погоду, которая не дает работать, и при первой возможности снова лезешь на машину. Со злостью, черной злостью, но не с отвращением.
— А я что говорил?
— Работу надо делать. Всегда было так и теперь тоже.
— Больше всего работа нуждается в хозяйском глазе.
— Весной и осенью поле не ждет.
— Еще раз говорю: главное — хозяйский глаз. Поверьте, я знаю, что говорю.
— Я с этим не спорю. Хозяйский глаз — это чтобы все работы были выполнены в срок. И хорошо выполнены.
— Хозяева умели вести хозяйство. Тогда не требовалось газетами и по радио побуждать хуторянина пахать и сеять, сено косить или хлеб убирать... Вот черт, вместо малосольных дали соленых...
. — Вы, кажется, очень привередливы.
— Просто я умею хотеть. Человек, который не видел лучшего, не в состоянии хотеть. Ему подай все равно что, он со всем согласен.
— Вы спрашивали, деревенский ли я человек, позвольте и мне узнать: вы урожденный горожанин?
— Я из рода исконных хуторян.
— Давно в городе?
Больше тридцати лет, года на два-три больше.
— Мне было чертовски грустно перебираться из деревни в город.
— И я не ликовал, но я человек принципа, если уехать, то и остаться. Да и не с голыми руками ехал. Все, что можно было взять с собой, увез. Даже дрова из своего леса.
— Убежали в город от колхозов?
— Так же, как и вы.
— Если бы я бежал от колхозов, я бы сейчас в колхозе не жил.
— Я тоже не бежал. Бежать — вообще не то слово, я не бежал, а просто переселился в город. Как сотни других хуторян до и после меня. Между прочим, это, говорят, прогресс. Чем меньше людей живет в деревне, тем больший прогресс, вы не слышали?
— Большой у вас был хутор?
— А, чего там теперь! Что было, то было. Во всяком случае, земли имелось столько, что осенью сорокового от нее отрезали добрый кусок, а осенью сорок первого вернули все назад.
— Пустили новоземельца в расход? Говорите прямо, если пустили или других на это толкали, я с вами пить не стану.
— Ого! Мужик вы крутой... Спокойно наливайте свою рюмку, на моих руках крови нет. У меня было два батрака, один постоянно, другой — на лето, от Юрьева дня до Михайлова. Годовой постарше и поумнее, на землю не зарился, может, и хотел ее, но боялся, гром войны уже разносился. Тот, который очень хотел иметь землю, временный, что ли, этот был молодым и нетерпеливым, вступил в истребительный батальон, где-то у Таллина в районе Лехмья отдал богу душу. Так что можете пить спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82