Мне не следовало ехать в Англию. Нужно было быть смелее и самостоятельнее. Теперь-то я это понимаю. Теперь... А в сорок пятом и шестом я ничего не понимал. Я был растерян и запуган, поплыл по течению. Я верил всему, что говорили, страх стал моим хозяином. Я даже боялся написать вам, боялся за себя и за вас.
Каждое слово Энделя запало в душу магушки Лыхмус, каждое слово, сказанное сыном. Она тоже успокаивала сына, говорила, что не винит его ни в чем.
— Мама, ты говоришь неправду,— грустно вымолвил Эндель.— В первый же день я понял по твоим глазам ты меня обвиняешь. В том, что я остался на чужбине.
В последний вечер Эндель приуныл. Он уже ничем не старался прихвастнуть — ни купленным в рассрочку жом, ни машиной, ни тем, что он foreman и на заводе уважают, и вряд ли он в Эстонии жил бы лучше.
В тот вечер они второй раз всей семьей ужинали большой комнате, а не на кухне, как обычно. В день прибытия они тоже ели в комнате. Ясно, что Эндео и Алисе нелегко было усадить за стол старших детей. Харри и Мэри предпочитали проводить свободнее вне дома, они уже не хотели подчиняться. Особенно Харри, который заявил, что скоро он жить отдельно. Казалось, будто времени у него каждым днем становится все меньше и меньше. Вот в тот раз он торопливо обгрыз крыло индейки, что ему чертовски некогда, и встал из-за стола то совсем не понравилось Энделю. Мэри выдержала элене, но, как только расправилась с пудингом и она. Вильям, Джейн и Джон досидели до конца, мальчики даже попросили к пудингу добавки.
Вильям всегда ел с аппетитом, мальчик рос, Джон примеру брата. За столом маленький Джои, путая английские и эстонские слова, сказал ей, что как он вырастет и закончит колледж, приедет к ба-ушке в гости. Эстония ведь не дальше Америки, хвастается, что поедет в Америку, но его туда. Матушка Лыхмус знала, что слова последыша колледже не пустая болтовня, Эндель решил хоть ребенку дать высшее образование. Из Вильяма не будет, кто-нибудь из младших — Джейн или —должны получить образование. В возрасте Вильяма Эндель мечтал о садоводческой коле, из детей Марии Эндель больше других деревьями и кустами, говорил, что будет штудировать ботанику и выучится на садовника. Джейн добавки не хотела, она просто так сидела вместе и всматривалась в бабушку ласковым, заботливым взглядом. Джейн тревожилась о ней, Марии. Джейн наблюдательная и отзывчивая девочка, она первая заметила, что здоровье бабушки стало пошаливать. В тот они опять пошли вместе в магазин. Они всегда покупали в одном и том же магазине, где все товары в жестяных коробках, стеклянных банках, в полиэтиленовой, целлофановой, картонной или старомодной бумажной упаковке. Джейн тараторила что-то о курице и беконе, Мария не все понимала. Кажется, внучка говорила о том, что они всегда едят курицу, будто другого мяса и нет; странно, что маме и папе не надоест курятина. Что правда, то правда, ели они в основном кур. Сначала матушка Лыхмус думала, что это признак зажиточности, но когда она сама стала ходить по магазинам, то поняла, что птичье мясо здесь дешевле говядины и бекона. Торгуя на рынке, она научилась обращать внимание на такие вещи. В магазине ей вдруг стало дурно, сперва сердце горячим комом подступило к горлу, раза два как-то странно трепыхнулось, а потом совсем остановилось, она испугалась, упадет. Наверное, она побледнела, иначе почему бы Джейн схватила ее за руку и испуганно спросила, что с ней? К счастью, приступ быстро прошел, зато ночью сердце колотилось судорожно и куда дольше, ночью она глотала привезенные с собой таблетки и микстуру, ночью ей стало страшно. Джейн рассказала родителям, что в магазине бабушка побледнела, как покойник. Марии это передал Эндель. Джейн сочувствовала ей всем сердцем, в этом Мария не сомневалась. По лицу невестки Мария ничего не могла понять, вряд ли Алисе будет ее не хватать.
Если невестка и впрямь боялась из-за Энделя, то теперь хотя бы этого ей больше бояться не придется, подумала Мария Лыхмус, усаживаясь поудобнее. Левая рука словно отнялась. Она опустила спинку кресла еще ниже, до упора.
Эндель уговаривал ее отложить отъезд. Напомнил, что в день приезда она говорила о трех месяцах. Пьь тался ей втолковать, что утомительное путешествие в самолете и на поезде вредно для больного сердца, походила бы она тут к врачу, подлечила бы свое сердце, а потом бы уж и ехала. Она ответила, что чем дольше она задержится, тем труднее ей будет в дороге. И тогда сын произнес слова, которые ее взволновали, но и огорчили.
— Ты могла бы... остаться у нас.
— Ты это всерьез? — спросила она, оторопев.
— У тебя там больше никого нет.
— Что бы сказал твой отец, если бы он сейчас услышал тебя?
— Разве тебе не все равно, где ты...
Эидель не высказал мысль до конца, он сам испугался своих слов.
Она ответила ему так, как ей подсказывало сердце:
— Нет, сын, не все равно. Мое последнее место на Ристимяэ, рядом с отцом.
— Рядом с отцом, Астой и Харри,— вымолвил Эндель, и в его словах прозвучала глубокая грусть. Такая глубокая и искренняя, что матушка Лыхмус поняла: что бы там сын ни говорил, его гнетет тоска по родине. И именно эта тоска по отчему краю заставляет его оправдываться, вкладывает в его уста чужие слова.— Рядом с отцом, Астой и Харри,— повторил Эндель и добавил: — Кристьян покоится в чужой земле.
Вот такой он и есть — человек. Не успеет открыть свою душу и тут же начинает оправдываться. Она, Мария, тихо промолвила:
— Чтобы посетить могилу Кристьяна, не нужны заграничный паспорт и таможенный контроль.
Что и говорить, сказано это было резковато, но не всегда ведь удается прикусить язык.
На это Эндель долго ничего не отвечал. Потом признался:
— А я так и останусь на чужбине. Ты приехала звать меня домой, иначе ты не приехала бы вообще. Я догадался об этом, когда ты стала разучивать с Джоном эстонские стишки. Прости меня, мама, но я не могу поступить так, как хотел бы. Уже более двух десятилетий, намного больше, скоро уже исполнится четверть века, а я так и не смог сделать того, что хотел бы сделать. Не могу и сейчас. Ничего не поделаешь, мама,— Эндель кивнул головой в сторону второго этажа, где все дети, кроме Харри, спали, даже Мэри,— они англичане. Англичане, ты понимаешь это?
— Они люди, сын,— ответила она.— Дай бог, чтобы они могли быть людьми и остаться ими. Всегда и повсюду... Чтобы им никогда не пришлось поступать против своей воли... Чтобы у них все было хорошо. Чтобы им никогда не пришлось узнать, что такое страх. Чтобы в этой стране они не чувствовали себя чужими, как им чувствуешь себя ты.
— Ты осуждаешь меня.
— Мне нужно было спрятать тебя. И как же это я позволила тебе уйти? Прости меня, по моей вине ты вынужден жить с растерзанным сердцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82