Прости меня.
Вот тогда-то Эндель и сказал, что ему нечего прощать, что она ни в чем не виновата*
Да, не всегда от самого человека зависит, как его* жится его судьба»
Ей нужно было отослать сына в Отепяэ, еще л>ч« ше — спрятать в Пярнумааских болотах, разве мало людей скрывалось таи, Не умела она предусмотреть всего, не хватило у Энделя после войны присутствия духа, твердости характера, решимости. Человек часто слаб там, где он должен быть особенно тверд духом. И потом страдает всю жизнь.
Матушка Лыхмус опять вздохнула. И снова стюардесса спросила, не плохо ли ей? Нет, не плохо. Во всяком случае, в том смысле, в каком спрашивает стюардесса. Ничего у нее не болит, И в груди не теснит. Вот только сердце колотится в горле. Но сердце не смеет остановиться. Мария должна вернуться домой* Домой и на Ристимяэ, к мужу и детям
В тот последний вечер они, наверное, еще долго беседовали бы по душам, до утра, быть может, хотя обоим следовало бы выспаться» впереди была долгая поездка на машине, а потом ей предстояло лететь в самолете, и в путь лучше отправиться отдохнувшими. Но им помешали. На лестнице послышались торопливые детские шаги, к ней на руки бросился маленький Джон и сразу же заверещал:
Кот Котович полосатый,
И они втроем досказали весь стишок до конца Так закончился их последний совместный вечер,
Эндель сказал:
— На худой конец, я мог бы и в Сибири побывать. Опять этот страх, опять этот страх и неуверенность. —- Голос у тебя совсем сел. Сходи к врачу пока не
поздно.
— Счастливо тебе доехать до дому.
— Прощай, Эндель. Больше мы с тобой не увидимся,
— Я тоже так думал. В лагере военнопленных, в английской зоне.
— Тогда тебе не было и двадцати, а мне сейчас уже за восемьдесят.
— Я очень благодарен тебе, что ты приехала. Очень благодарен.
— На мои похороны ты все равно не приедешь.
В голосе Марии не было обиды, она произнесла это немного печально, с доброй улыбкой*
Эндедь это понял.
— Кому останется наш дом?
Боже милостивый, неужели сын пригласил ее из-за дома?
Мария тут же отогнала эту мысль.
— Дом останется тебе,— ответила она тихо.
Нет, нет, Эндель позвал ее к себе не из-за дома. Так же, как ей необходимо было увидеть сына лицом к лицу, Энделю нужно было увидеть ее, свою мать. Чтобы было легче жить дальше.
Мария Лыхмус вернулась домой.
Она не спешила войти в комнату и села на скамейку под яблоней, посаженной Энделем. Чемодан от оставила на вокзале, Густав, добрый человек, принесет его завтра.
Она была счастлива, что повидала сына и его семью и что она снова дома. Здесь все как было прежде: дом, сад, фруктовые деревья, кусты и грядки. Только разрослись они по-летнему пышно. Она заметила и то, что грядки аккуратно прополоты. Пида работы не боится.
Она была счастлива, что в дороге с ней ничего не случипось.
Сквозь ветки на нее падали лучи заходящего солнца.
Кот Котович полосатый...
Голос маленького Джона был последним человеческим голосом, услышанным ею.
1979
ЧТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ПРОИЗОШЛО?
Поведение Георга Ваарика на совещании вызвало много толков — как среди тех, кто знал его близко, так и среди посторонних, слышавших и видевших его там впервые. Многих его поступок возмутил. В том числе Кивикаара, он даже спросил у Мёльдера, не знает ли тот, что случилось с Ваариком? Мёльдср пожал плечами и высказал предположение, что Ваарик, по-видимому, перетрудился, в последние годы он не давал себе спуску, Ц добавил: Ваарик жаловался ему, будто дел у него по горло, административные обязанности не оставляют времени для собственных исследований, а научная работа для него важнее всего. По натуре своей он ученый, а не администратор, но коль уж на пего надели хомут директора, то приходится везти этот воз5 на таком посту он не может работать спустя рукава. Кивикаар посоветовал Мёльдеру серьезно поговорить с Ваариком, конечно предварительно выяснив: как у него со здоровьем, может, ему следует оставить работу и заняться леченьем? Поступить так, как поступил Ваарик, способен только человек, полностью потерявший самообладание. Требовать, чтобы ему непременно дали слово, хотя было договорено, что выступать он не будет, а потом выйти на трибуну неподготовленным» без текста, нести какую-то околесицу и, не договорив, выбежать из зала! Был бы он молод и горяч, но Ваарик человек в годах, он должен уметь держать себя в руках. Мёльдер попытался еще раз вступиться за Ваарика — мягкосердечный Мёльдер всегда старается понять человека и в меру своих сил помочь ему,— но досады Кивикаара ему развеять не удалось. На Киви-каара, человека в высшей степени делового и требовательного, слова не действуют, в его глазах вес имеют только дела. А Ваарик вел себя действительно нелепо.
Буфетчица Лийза рассказывала каждому, кому не лень было слушать, что во всем виновата она,— конечно, ей следовало дать Ваарику столько чешского пива, сколько он просил, то есть целый ящик, хотя ей и было запрещено продавать доставленное специально к совещанию пиво ящиками. Но разве могла она представить, что у Ваарика, рослого и на вид сильного и здорового мужчины, такая чувствительная душа, что отказ продать ящик пива выведет его из себя?!
Редактору Померанту было жаль Ваарика, сокурсника и одного из самых разумных авторов их издания: он не цеплялся с тупым упряхметвом за каждое свое слово, наоборот, всегда считался с замечаниями редакции, если они были дельными. По-видимому, Ваарик не щадил себя, нелегко одновременно руководить институтом и заниматься своими исследованиями, во время последнего посещения редакции Ваарик говорил, что к концу года он хочет -подвести свою диссертацию под крышу. Померант утверждал, что в день совещания синусоиды всех трех биоритмов Георга Ваарика — физического, эмоционального и интеллектуального — сошлись на нуле; в подобный, буквально критический, день, когда человек находится в таком подавленном состоянии, никому не следовало бы выступать на собраниях, более того, даже выполнять сколько-нибудь ответственные служебные обязанности. Редактор Поме-рант был фанатическим приверженцем хронобиологии. Сразу же после совещания он вычислил динамику биоритмов Ваарика.
Майт Сангсепп признался, что за выступлением Ваарика он не следил: редактировал свою статью, которую вечером нужно было отослать по почте; он даже не заметил, как Ваарик выбежал из зала. В университетские годы Ваарик не столько проводил свою линию, сколько плыл по течению, и самовлюбленным он уже был тогда. Правда, в недоброжелательности его никто не мог бы упрекнуть, просто все его внимание было сосредоточено только на себе самом. В последние годы Ваариком он почти не сталкивался, но статьи его читал, судя по статьям, Ваарик остался верным себе, то есть человеком, интуитивно чувствующим конъюнктуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Вот тогда-то Эндель и сказал, что ему нечего прощать, что она ни в чем не виновата*
Да, не всегда от самого человека зависит, как его* жится его судьба»
Ей нужно было отослать сына в Отепяэ, еще л>ч« ше — спрятать в Пярнумааских болотах, разве мало людей скрывалось таи, Не умела она предусмотреть всего, не хватило у Энделя после войны присутствия духа, твердости характера, решимости. Человек часто слаб там, где он должен быть особенно тверд духом. И потом страдает всю жизнь.
Матушка Лыхмус опять вздохнула. И снова стюардесса спросила, не плохо ли ей? Нет, не плохо. Во всяком случае, в том смысле, в каком спрашивает стюардесса. Ничего у нее не болит, И в груди не теснит. Вот только сердце колотится в горле. Но сердце не смеет остановиться. Мария должна вернуться домой* Домой и на Ристимяэ, к мужу и детям
В тот последний вечер они, наверное, еще долго беседовали бы по душам, до утра, быть может, хотя обоим следовало бы выспаться» впереди была долгая поездка на машине, а потом ей предстояло лететь в самолете, и в путь лучше отправиться отдохнувшими. Но им помешали. На лестнице послышались торопливые детские шаги, к ней на руки бросился маленький Джон и сразу же заверещал:
Кот Котович полосатый,
И они втроем досказали весь стишок до конца Так закончился их последний совместный вечер,
Эндель сказал:
— На худой конец, я мог бы и в Сибири побывать. Опять этот страх, опять этот страх и неуверенность. —- Голос у тебя совсем сел. Сходи к врачу пока не
поздно.
— Счастливо тебе доехать до дому.
— Прощай, Эндель. Больше мы с тобой не увидимся,
— Я тоже так думал. В лагере военнопленных, в английской зоне.
— Тогда тебе не было и двадцати, а мне сейчас уже за восемьдесят.
— Я очень благодарен тебе, что ты приехала. Очень благодарен.
— На мои похороны ты все равно не приедешь.
В голосе Марии не было обиды, она произнесла это немного печально, с доброй улыбкой*
Эндедь это понял.
— Кому останется наш дом?
Боже милостивый, неужели сын пригласил ее из-за дома?
Мария тут же отогнала эту мысль.
— Дом останется тебе,— ответила она тихо.
Нет, нет, Эндель позвал ее к себе не из-за дома. Так же, как ей необходимо было увидеть сына лицом к лицу, Энделю нужно было увидеть ее, свою мать. Чтобы было легче жить дальше.
Мария Лыхмус вернулась домой.
Она не спешила войти в комнату и села на скамейку под яблоней, посаженной Энделем. Чемодан от оставила на вокзале, Густав, добрый человек, принесет его завтра.
Она была счастлива, что повидала сына и его семью и что она снова дома. Здесь все как было прежде: дом, сад, фруктовые деревья, кусты и грядки. Только разрослись они по-летнему пышно. Она заметила и то, что грядки аккуратно прополоты. Пида работы не боится.
Она была счастлива, что в дороге с ней ничего не случипось.
Сквозь ветки на нее падали лучи заходящего солнца.
Кот Котович полосатый...
Голос маленького Джона был последним человеческим голосом, услышанным ею.
1979
ЧТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ПРОИЗОШЛО?
Поведение Георга Ваарика на совещании вызвало много толков — как среди тех, кто знал его близко, так и среди посторонних, слышавших и видевших его там впервые. Многих его поступок возмутил. В том числе Кивикаара, он даже спросил у Мёльдера, не знает ли тот, что случилось с Ваариком? Мёльдср пожал плечами и высказал предположение, что Ваарик, по-видимому, перетрудился, в последние годы он не давал себе спуску, Ц добавил: Ваарик жаловался ему, будто дел у него по горло, административные обязанности не оставляют времени для собственных исследований, а научная работа для него важнее всего. По натуре своей он ученый, а не администратор, но коль уж на пего надели хомут директора, то приходится везти этот воз5 на таком посту он не может работать спустя рукава. Кивикаар посоветовал Мёльдеру серьезно поговорить с Ваариком, конечно предварительно выяснив: как у него со здоровьем, может, ему следует оставить работу и заняться леченьем? Поступить так, как поступил Ваарик, способен только человек, полностью потерявший самообладание. Требовать, чтобы ему непременно дали слово, хотя было договорено, что выступать он не будет, а потом выйти на трибуну неподготовленным» без текста, нести какую-то околесицу и, не договорив, выбежать из зала! Был бы он молод и горяч, но Ваарик человек в годах, он должен уметь держать себя в руках. Мёльдер попытался еще раз вступиться за Ваарика — мягкосердечный Мёльдер всегда старается понять человека и в меру своих сил помочь ему,— но досады Кивикаара ему развеять не удалось. На Киви-каара, человека в высшей степени делового и требовательного, слова не действуют, в его глазах вес имеют только дела. А Ваарик вел себя действительно нелепо.
Буфетчица Лийза рассказывала каждому, кому не лень было слушать, что во всем виновата она,— конечно, ей следовало дать Ваарику столько чешского пива, сколько он просил, то есть целый ящик, хотя ей и было запрещено продавать доставленное специально к совещанию пиво ящиками. Но разве могла она представить, что у Ваарика, рослого и на вид сильного и здорового мужчины, такая чувствительная душа, что отказ продать ящик пива выведет его из себя?!
Редактору Померанту было жаль Ваарика, сокурсника и одного из самых разумных авторов их издания: он не цеплялся с тупым упряхметвом за каждое свое слово, наоборот, всегда считался с замечаниями редакции, если они были дельными. По-видимому, Ваарик не щадил себя, нелегко одновременно руководить институтом и заниматься своими исследованиями, во время последнего посещения редакции Ваарик говорил, что к концу года он хочет -подвести свою диссертацию под крышу. Померант утверждал, что в день совещания синусоиды всех трех биоритмов Георга Ваарика — физического, эмоционального и интеллектуального — сошлись на нуле; в подобный, буквально критический, день, когда человек находится в таком подавленном состоянии, никому не следовало бы выступать на собраниях, более того, даже выполнять сколько-нибудь ответственные служебные обязанности. Редактор Поме-рант был фанатическим приверженцем хронобиологии. Сразу же после совещания он вычислил динамику биоритмов Ваарика.
Майт Сангсепп признался, что за выступлением Ваарика он не следил: редактировал свою статью, которую вечером нужно было отослать по почте; он даже не заметил, как Ваарик выбежал из зала. В университетские годы Ваарик не столько проводил свою линию, сколько плыл по течению, и самовлюбленным он уже был тогда. Правда, в недоброжелательности его никто не мог бы упрекнуть, просто все его внимание было сосредоточено только на себе самом. В последние годы Ваариком он почти не сталкивался, но статьи его читал, судя по статьям, Ваарик остался верным себе, то есть человеком, интуитивно чувствующим конъюнктуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82