Или раньше ты навещал дочь Роберта только ради Анны?
Это даже сейчас трудно решить. Этот последний вопрос. Если бы Анну не арестовали...
Я тогда говорил себе: Анна стала пособницей бандитов. А не будь этого, ты бы лучше выполнял свой долг перед Инге?.. Иной раз кажется, что узнать самого себя — самое трудное.
Осенью сорок девятого года я получил письмо от старшей сестры Роберта. Она писала из глухой сибирской деревни, куда была выслана вместе с Инге. Они живут вдвоем. Анна где-то далеко, в совсем другом районе; она, сестра Роберта, ничего об Анне не знает и знать не хочет. Далее она сообщала в стиле бывшего судейского чиновника, что послала заявление в прокуратуру Союза с просьбой пересмотреть решение о высылке ее и Инге. Потому что она ни в чем не виновата, а Инге — тем более. Она была выслана из-за Анны, как воспитательница дочери Анны, как член семьи Анны. Но какой же она член семьи Анны? Она воспитывает дочь своего брата, коммуниста, убитого немца. В качестве свидетеля она назвала меня и теперь просит, чтобы я не отказался дать показания.
Кончив читать письмо, я сразу опять вспомнил свои слова, сказанные сентябрьским вечером 1944 года: если что-нибудь случится...
Потом поймал себя на том, что высчитываю, сколько лет Инге.
Восемь лет.
Восьмилетними мальчишками мы подружились с Робертом...
Письмо тяжело поразило меня. У меня тогда уже был сын, ждали дочку.
Я не в силах был понять, почему с сестрой Роберта так поступили. Как могут происходить подобные вещи? Арест Анны был мне понятен. Бандит есть бандит, все равно — брат он тебе или нет. Классовая борьба в первые послевоенные годы была очень острой. Помогать фашистам, укрывшимся в тайных норах,— тяжкое преступление перед трудовым народом. Я и сейчас не могу иначе смотреть на вещи. Но Инге, восьмилетняя Инге! И в чем виновата сестра Роберта?
Если что-нибудь случится...
И вот случилось. Что же я сделал, что я предпринял?.. У Инге есть все основания не признавать меня. Сестры Роберта говорили ей обо мне плохое либо вообще ничего не говорили. А сама она меня не помнит, да и не может помнить. Чужой человек, которого она видела несколько раз совсем маленькой девочкой, ей не запомнился. А ведь она тогда прикрепила себе на грудь мой орден Великой Отечественной войны... Нам обоим досталось от Анны — платьице Инге оказалось разорванным. А теперь мое имя ей ничего не сказало. Или значило слишком много... И мои слова — «я знал вашего отца» — она приняла холодно. Я не могу отделаться от мысли, что она и не хотела их слышать.
Если что-нибудь случится...
Эта фраза преследует меня. Безжалостно терзает мою совесть. Поэтому я снова и снова вижу себя в темном коридоре на улице Тихазе. Что я должен был сделать? Что?
Я побывал в республиканской прокуратуре и в Министерстве госбезопасности. Я не стал дожидаться вызова, который мне должны были прислать в связи с заявлением сестры Роберта. Правда, я пошел не сразу, а .примерно дней через десять после получения письма.
Может быть, даже две недели прошло. В свое оправдание могу сказать, что мне предстояла пятидневная командировка. Возвратившись из Нарвы, я сейчас же позвонил в соответствующие учреждения. В прокуратуре меня приняли на третий день, а в Министерстве госбезопасности, после вторичного разговора по телефону,— на шестой день. Право же, никто не может меня ни в чем упрекнуть. Ни Инге, ни старшая сестра Роберта. Кто был бы тогда в силах сделать нечто большее?
Времена были такие.
Времена...
А Роберт сделал бы больше. Он отложил бы командировку. Сейчас же кинулся бы в самые высшие инстанции. Никому не дал бы покоя, пока справедливость не была бы восстановлена. Я думаю так, но мой рассудок, с годами ставший трезвее, говорит мне, что, возможно, и Роберт оказался бы тут бессильным. Время тогда было очень сложное.
Опять — время...
А твое сердце? Не успокоилось ли оно слишком скоро? Не успокоил ли ты свою совесть общими фразами? Ни ты, ни кто другой не вправе уходить от ответственности, все сваливая на «время». Разумеется, ты можешь объяснить свою пассивность тем, что ты, дескать, многого не знал, что ты видел вокруг прекрасные достижения, которые как бы закрыли от тебя Инге и ее судьбу; что у тебя было много работы, что ты до полуночи просиживал над конспектами, что тебя загружали десятками общественных дел, что зачастую и для себя^ то времени не хватало... да мало ли еще что...
Но я помню одну давнишнюю фразу Роберта. Тот, у кого не хватает времени для себя,— золотой человек; тот, у кого не хватает времени для других,— негодяй.
Слова, слова, слова... Порой я устаю от слов. Самые высокие, благородные слова могут привести в ярость, если ими швыряются без конца, без меры.
Но довольно сантиментов.
В прокуратуре выслушали мои пояснения и все записали. Поблагодарили, сказали, что, если к тому окажется основание и необходимость, дело Ольги Вийрпуу будет пересмотрено. Я ушел из прокуратуры с мыслью, что смогу быть Инге настоящим другом.
В Министерстве госбезопасности я тоже дал свои пояснения и показания. Сказал, что Роберт Вийрпуу был коммунист. После восстановления советской власти работал в отделе кадров Наркомата легкой промышленности. В начале войны добровольно вступил з ряды истребительного батальона. Сражался мужественно, себя не щадил, делал все, что мог. Попал в руки немцев. Был убит в тюрьме. Инге — его дочь, которую воспитывает Ольга Вийрпуу, сестра Роберта Вийрпуу. То, что Инге и Ольга Вийрпуу высланы,— ошибка. Это значит совсем сбросить со счетов труд и борьбу преданного коммуниста, честного труженика, убежденного советского патриота. Я отлично помню« что вместо «сбросить со счетов» у меня на языке верте-лись другие слова — «отнестись наплевательски...», но я почему-то передумал, не сказал так.
Следователь или оперуполномоченный — словом, какой-то работник госбезопасности (я не разбираюсь в их должностях) выслушал меня внимательно и вежливо. Возможно, он и посмеивался в душе над моими несколько высокопарными словами, но внешне ничем этого не показывал. Заметил только, как бы мимоходом, что Инге Вийрпуу — дочь Анны Вийрпуу. Знаю ли я, о том, что Анна Вийрпуу осуждена по 58-й статье, пункт такой-то и такой-то. Номер или литеру я сейчас же забыл, а статья запомнилась точно.
Замечание сотрудника Министерства госбезопасности меня не смутило. Я считал, что доказал убедительно, насколько необоснованной была высылка Инге и старшей сестры Роберта. Смутило меня другое. Меня спросили: чем я могу доказать, что Роберт Вийрпуу был убит.
Я остолбенел.
Такого вопроса я не ожидал.
В ответ я рассказал все, что знал. Что Роберт был арестован в сентябре 1941 года и расстрелян в августе 1944 года.
Затем меня спросили, где я был в августе 1944 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Это даже сейчас трудно решить. Этот последний вопрос. Если бы Анну не арестовали...
Я тогда говорил себе: Анна стала пособницей бандитов. А не будь этого, ты бы лучше выполнял свой долг перед Инге?.. Иной раз кажется, что узнать самого себя — самое трудное.
Осенью сорок девятого года я получил письмо от старшей сестры Роберта. Она писала из глухой сибирской деревни, куда была выслана вместе с Инге. Они живут вдвоем. Анна где-то далеко, в совсем другом районе; она, сестра Роберта, ничего об Анне не знает и знать не хочет. Далее она сообщала в стиле бывшего судейского чиновника, что послала заявление в прокуратуру Союза с просьбой пересмотреть решение о высылке ее и Инге. Потому что она ни в чем не виновата, а Инге — тем более. Она была выслана из-за Анны, как воспитательница дочери Анны, как член семьи Анны. Но какой же она член семьи Анны? Она воспитывает дочь своего брата, коммуниста, убитого немца. В качестве свидетеля она назвала меня и теперь просит, чтобы я не отказался дать показания.
Кончив читать письмо, я сразу опять вспомнил свои слова, сказанные сентябрьским вечером 1944 года: если что-нибудь случится...
Потом поймал себя на том, что высчитываю, сколько лет Инге.
Восемь лет.
Восьмилетними мальчишками мы подружились с Робертом...
Письмо тяжело поразило меня. У меня тогда уже был сын, ждали дочку.
Я не в силах был понять, почему с сестрой Роберта так поступили. Как могут происходить подобные вещи? Арест Анны был мне понятен. Бандит есть бандит, все равно — брат он тебе или нет. Классовая борьба в первые послевоенные годы была очень острой. Помогать фашистам, укрывшимся в тайных норах,— тяжкое преступление перед трудовым народом. Я и сейчас не могу иначе смотреть на вещи. Но Инге, восьмилетняя Инге! И в чем виновата сестра Роберта?
Если что-нибудь случится...
И вот случилось. Что же я сделал, что я предпринял?.. У Инге есть все основания не признавать меня. Сестры Роберта говорили ей обо мне плохое либо вообще ничего не говорили. А сама она меня не помнит, да и не может помнить. Чужой человек, которого она видела несколько раз совсем маленькой девочкой, ей не запомнился. А ведь она тогда прикрепила себе на грудь мой орден Великой Отечественной войны... Нам обоим досталось от Анны — платьице Инге оказалось разорванным. А теперь мое имя ей ничего не сказало. Или значило слишком много... И мои слова — «я знал вашего отца» — она приняла холодно. Я не могу отделаться от мысли, что она и не хотела их слышать.
Если что-нибудь случится...
Эта фраза преследует меня. Безжалостно терзает мою совесть. Поэтому я снова и снова вижу себя в темном коридоре на улице Тихазе. Что я должен был сделать? Что?
Я побывал в республиканской прокуратуре и в Министерстве госбезопасности. Я не стал дожидаться вызова, который мне должны были прислать в связи с заявлением сестры Роберта. Правда, я пошел не сразу, а .примерно дней через десять после получения письма.
Может быть, даже две недели прошло. В свое оправдание могу сказать, что мне предстояла пятидневная командировка. Возвратившись из Нарвы, я сейчас же позвонил в соответствующие учреждения. В прокуратуре меня приняли на третий день, а в Министерстве госбезопасности, после вторичного разговора по телефону,— на шестой день. Право же, никто не может меня ни в чем упрекнуть. Ни Инге, ни старшая сестра Роберта. Кто был бы тогда в силах сделать нечто большее?
Времена были такие.
Времена...
А Роберт сделал бы больше. Он отложил бы командировку. Сейчас же кинулся бы в самые высшие инстанции. Никому не дал бы покоя, пока справедливость не была бы восстановлена. Я думаю так, но мой рассудок, с годами ставший трезвее, говорит мне, что, возможно, и Роберт оказался бы тут бессильным. Время тогда было очень сложное.
Опять — время...
А твое сердце? Не успокоилось ли оно слишком скоро? Не успокоил ли ты свою совесть общими фразами? Ни ты, ни кто другой не вправе уходить от ответственности, все сваливая на «время». Разумеется, ты можешь объяснить свою пассивность тем, что ты, дескать, многого не знал, что ты видел вокруг прекрасные достижения, которые как бы закрыли от тебя Инге и ее судьбу; что у тебя было много работы, что ты до полуночи просиживал над конспектами, что тебя загружали десятками общественных дел, что зачастую и для себя^ то времени не хватало... да мало ли еще что...
Но я помню одну давнишнюю фразу Роберта. Тот, у кого не хватает времени для себя,— золотой человек; тот, у кого не хватает времени для других,— негодяй.
Слова, слова, слова... Порой я устаю от слов. Самые высокие, благородные слова могут привести в ярость, если ими швыряются без конца, без меры.
Но довольно сантиментов.
В прокуратуре выслушали мои пояснения и все записали. Поблагодарили, сказали, что, если к тому окажется основание и необходимость, дело Ольги Вийрпуу будет пересмотрено. Я ушел из прокуратуры с мыслью, что смогу быть Инге настоящим другом.
В Министерстве госбезопасности я тоже дал свои пояснения и показания. Сказал, что Роберт Вийрпуу был коммунист. После восстановления советской власти работал в отделе кадров Наркомата легкой промышленности. В начале войны добровольно вступил з ряды истребительного батальона. Сражался мужественно, себя не щадил, делал все, что мог. Попал в руки немцев. Был убит в тюрьме. Инге — его дочь, которую воспитывает Ольга Вийрпуу, сестра Роберта Вийрпуу. То, что Инге и Ольга Вийрпуу высланы,— ошибка. Это значит совсем сбросить со счетов труд и борьбу преданного коммуниста, честного труженика, убежденного советского патриота. Я отлично помню« что вместо «сбросить со счетов» у меня на языке верте-лись другие слова — «отнестись наплевательски...», но я почему-то передумал, не сказал так.
Следователь или оперуполномоченный — словом, какой-то работник госбезопасности (я не разбираюсь в их должностях) выслушал меня внимательно и вежливо. Возможно, он и посмеивался в душе над моими несколько высокопарными словами, но внешне ничем этого не показывал. Заметил только, как бы мимоходом, что Инге Вийрпуу — дочь Анны Вийрпуу. Знаю ли я, о том, что Анна Вийрпуу осуждена по 58-й статье, пункт такой-то и такой-то. Номер или литеру я сейчас же забыл, а статья запомнилась точно.
Замечание сотрудника Министерства госбезопасности меня не смутило. Я считал, что доказал убедительно, насколько необоснованной была высылка Инге и старшей сестры Роберта. Смутило меня другое. Меня спросили: чем я могу доказать, что Роберт Вийрпуу был убит.
Я остолбенел.
Такого вопроса я не ожидал.
В ответ я рассказал все, что знал. Что Роберт был арестован в сентябре 1941 года и расстрелян в августе 1944 года.
Затем меня спросили, где я был в августе 1944 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82