2 Человек, которому Херта доверилась, рассказывал об этом каждому, кому было не лень его слушать.
3 Херта Грюнберг не преувеличивала. В городе Ht знали все обо всех.
С каждой минутой Херта чувствовала себя все лучше и лучше.
Но потом ей стало грустно. Грусть пришла неожиданно.
Гроб, стоявший между высокими подсвечниками и лавровыми деревцами, наполнил ее сердце печалью, как и тот непреложный факт, что в гробу лежит безжизненное тело Натана. Бывшая хозяйка Херты, владелица шляпного магазинчика, мадам Ааза, ей было тогда лет пятьдесят, любила ходить в церковь на похороны совершенно незнакомых людей, чтобы преисполниться очищающей душу печали2. Женская душа нуждается в возвышенных чувствах, а «в старости из них нам остается только печаль». Так говорила своим помощницам, молоденьким девушкам, мадам Ааза, модистка, обладающая абсолютным вкусом (жена городского головы и актрисы заказывали свои шляпы только у нее). Херта спросила себя, неужели она уже достигла того возраста, когда от жизни нечего больше ждать, кроме печали. Вот тогда-то ей и стало грустно. Она пожалела себя за то, что последние лет двенадцать ей пришлось жить одной. Правда, она не совсем одинока, от Натана остался сын. Тармо не было до отца никакого дела, она позвонила ему в Даугавпилс — сын был в Латвии на практике,— но Тармо сказал, что не станет тратить время и деньги на похороны чужого старикашки. Наверно, какая-нибудь девчонка вскружила ему там голову, Тармо пошел в отца. Одинокой Херта считала себя в том смысле, что она не нашла нового спутника жизни. Кое-какие связи бывали у нее, но ни одна из них не переросла в постоянную привязанность. Может быть, она была слишком разборчива, самоуверенность придавал ей дом, не все же мужчины такие, как Натан, для которого дом — добротный, облицованный терразитной штукатуркой шестикомнатный особняк3 и красивый сад в прекрасном районе среди сосен и берез — ничего не значит. Дом Херте удалось переписать на свое имя в смутное переходное время, он принадлежал все той же мадам Ааза, которая в 1944 году уехала в Швецию, поручив Херте охранять
1 Прежняя фамилия Адамсон, в девичестве — Хирмзон.
2 Подобное утверждение вполне может быть небезосновательным, вспомним о катарсисе — альфе и омеге художественной критики.
3 Во времена их совместной жизни с Натаном две комнаты в мансарде были еще" педостроены.
свое имущество, она даже оставила ей соответствую* щий документ. Вот этот-то документ Херта искусно пустила в ход. Конечно, на дом зарились многие мужчины, но Херта презирала тех, для кого имел значение только дом, она выбирала и ждала. Теперь она уже не тешила себя надеждами. Но один луч надежды все-Т#ки поблескивал Если господин Куум овдовеет, может быть, тогда ее жизнь изменится. Господин Куум, шестидесятидвухлетний, жадный до радостей жизни мастер с мясокомбината, вторая жена которого уже восьмой год мается запущенной базедовой болезнью, давно подкатывает к ней. У Куума и у самого есть дом, выстроенный им в конце пятидесятых годов; компетентные органы трижды проверяли, откуда у Куумов такие доходы и где они брали стройматериалы, но мастер с мясокомбината вышел сухим из воды; так что Куум ухаживает за ней как за женщиной, а не как за владелицей недвижимого имущества. Жалко, что Тар-мо терпеть его не может, иначе и не называет, как неотесанным мясником. Тут Херта упрекнула себя зато, что ее мысли приняли такой странный оборот, ей следовало бы думать сейчас о Натане, например о его достоинствах, которых у Натана было несколько. Особенно ценным было одно, женщины нюхом его чуяли и ходили за ним по пятам. Это было детское добродушие и отзывчивое сердце. Натан никогда не сердился, был покладистым и нетребовательным, но, когда прилипал к какой-нибудь юбке, забывал обо всем. Херте стало еще больше жалко себя.
И тут-то она в самом деле почувствовала что-то необычное. Именно теперь, а не в гардеробе и не в вестибюле. Ока услышала шепот, который медленной волной катился го залу.
Струнный квартет играл печальную мелодию. Натана струнные инструменты не интересовали. Он умел играть на скрипке, ко душу свою отдал духовым инструментам. Деревянным и медным. У Натана было две слабости — духовая музыка и женщины, но духовая музыка оставалась все-таки на первом месте. Когда Натан был в нормальном состоянии, разумеется. Увлекшись женщиной, он забывал даже о своих трубах. Длилось это недолго — месяц, иногда два. Потом он снова обретал душевный покой и вновь начинал трубить.
Бесшумно сменился почетный караул»
Кто-то склонился над Хертой.
Она медленно подняла томный взор.
Перед ней стоял Оскар Пихельгас. Он был здесь важной персоной. И со своей крашеной, черной, как вороново крыло, бородой выглядел весьма импозантно. Хотя, увы, маловат ростом.
— Приношу тысячу извинений за то, что тревожу вас в вашей печали, но мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
У Пихельгаса было очень странное выражение лица. Во всяком случае, что-то необычное в нем было.
На этот раз Херта не преувеличивала.
Пихельгас действительно был чем-то возбужден»
Явно что-то случилось.
Херта встала, да, ростом она была выше Пихельгаса. Не так чтобы на полголовы, но достаточно заметно. Ее взгляд упал на лысую макушку Пихельгаса — на розовом темени блестели две капельки пота. Херту передернуло от отвращения. Почему Пихельгас не вытрет их?
2
Оскар Пихельгас, ростом чуть ниже среднего, широкоплечий, коренастый и кривоногий, юрист с высшим образованием, год назад отпраздновавший свое пятидесятилетие, по случаю чего ему были преподнесены две картины маслом, пять гравюр, большая хрустальная ваза, комплект бокалов из чешского стекла и кресло-качалка, а предприятие выделило талон на покупку машины, действительно был раздражен. Даже несколько растерян. В замешательство его привел Неэме Акимов, инженер, внешне похожий на щуплого школьника, которого со спины из-за спадающих до плеч волос вполне можно было принять за девушку. В комнате, где собрались те, кто должен был стоять в почетном карауле, он, обращаясь к Пихельгасу, без всякого вступления выпалил:
— Вы лучше, чем кто-либо другой из наших людей, должны знать, что мы хороним чужого человека. Рост Оскара Пихельгаса был ровно 167 см,
Говоря это, Акимов даже не понизил голоса, что в аналогичной ситуации сделал бы на его месте любой воспитанный человек, он говорил своим обычным, режущим ухо, пронзительным дискантом. Во всяком случае, добрая половина собравшихся в комнате людей прекрасно слышала его.
Оскара Пихельгаса передернуло от бестактности инженера — нельзя же кричать во всеуслышание о таких деликатных вещах. Чтобы пресечь глупые слухи в зародыше, он вынужден был ответить так же громко:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82