Разыскал жену Роберта Анну. Видел и их дочку. Она была больше похожа на мать, но что-то в ее лице напоминало отца, особенно когда она улыбалась. Веселая и шаловливая, она словно и не была ребенком военных лет.
Анна произвела на меня приятное впечатление. Она как будто стала совсем другим человеком. Или я не умел раньше ее разглядеть? Не знаю. В ней было какое-то внутреннее обаяние. Я, наверное, смотрел на нее странным взглядом, потому что она вдруг беспокойно задвигалась и натянула юбку пониже на колени. Разве мой взгляд задержался на ее коленях? Или это была женская уловка, чтобы привлечь внимание?
Я попросил Анну рассказать о Роберте. Она мало что знала. По ее словам, на следующий день после вступления немцев в Таллин Роберт пришел домой. Та ночь, наверное, была тяжелой для моего друга. Где он провел ее? Вечером корабли покидали рейд. Следил ли он за исчезающими вдали струями дыма? О чем он при этом думал? Или он и минуты не имел, чтобы взглянуть на море, все усилия были направлены к тому, чтобы скрыться? Я не смог ничего об этом узнать. Роберт не рассказывал ни сестрам, ни Анне, где он был в ту ночь. Он будто бы сказал только, что на Ласнамяги бойцы его отряда вели с немцами ожесточенную перестрелку.
Роберт, говорила Анна, остался дома и следил за развитием событий. Соседи не знали, что он сражался в истребительном батальоне. Жильцов дома ему нечего было бояться. Роберт не проявлял никакой активности. Я подумал тогда, думаю и теперь, что падение Таллина было для Роберта тяжелым ударом. Угнетало его. Таллин в руках врага — это и меня мучило. Но мне было легче. Ту ночь я провел на корабле. На корабле, который потом, правда, попал на минное поле, но все же на корабле. Кроме того, я был более закален и меня окружали боевые товарищи. А Роберт остался в Таллине. В городе, оккупированном врагом. В моем распоряжении нет ни единого факта, но я глубоко убежден, что, даже если бы Роберт, отходя под натиском фашистов, захотел попасть на корабль, он бы уже не смог. Ведь те бойцы, что вели бой с немцами на Лас-намяги и в Кадриорге, шаг за шагом отходя к городу, не все смогли погрузиться на корабли. Но, как видно, для Роберта выбраться из Таллина не было жизненно важным вопросом. Не будь он так безгранично привязан к Анне, не будь ему так дорог их будущий ребенок, он, может быть, до последней минуты искал бы пути к свободе. А может быть, он уже просто не смог прорваться к кораблям? Я не знаю, о чем думал Роберт в эти тяжкие часы безнадежности, что он предпринимал, что хотел сделать и что сделал. И Анна не смогла ответить на мои вопросы. Анна, вероятно, никогда не понимала Роберта вполне. Она так и не успела его узнать до конца. Она знала Роберта как влюбленного, как мужчину, горевшего зажженным ею огнем, но ведь этого мало. Анна повторила, что Роберт был крайне пассивен. Равнодушен ко всему. Он будто бы даже не догадался спрятать револьвер, который принес из истребительного батальона. Анна сама, без ведома Роберта, взяла револьвер и выбросила. Если бы при аресте Роберта нашли в квартире оружие, Роберта расстреляли бы на месте, а всю семью бросили бы в тюрьму. Так объяснила Анна свой поступок. Слушая ее, я подумал о том, что Анна бессознательно пыталась защитить себя и ребенка, которого ждала. А может быть, действительно надеялась и оберечь Роберта. Кто знает. Затем Анна рассказала, что они с Робертом обсуждали, как ему быть, но так ничего и не придумали. Роберт был невероятно безучастен, а она сама тоже не нашла никакого разумного совета. Я поверил ее словам тогда, верю и сейчас. Я сам в те страшные, тягостные дни едва ли был бы разумнее и энергичнее. В течение двух-трех недель было схвачено большинство коммунистов, оставленных партией в подполье для организации народного сопротивления. Я уже знал об этом, когда Анна рассказывала мне о Роберте. Мой друг, оставшись один и утратив связи, оказался в еще худшем положении. Ему бы уехать из Таллина, уехать куда-нибудь, где его не знали! Или хотя бы попытаться это сделать. Так я тогда подумал. Сказал и Анне, но она ничего на это не ответила. Только добавила, что на двенадцатый день за Робертом пришли. С тех пор она своего мужа больше не видела.
А Роберт так и не увидел свою дочь, подумал я.
Передачи для Роберта принимали. И письма. По словам Анны, сделали все возможное, добиваясь его освобождения, безрезультатно: то, что Роберт был членом партии и воевал в истребительном батальоне, было установлено. Анна считала, что он и не старался это скрыть. Мне это кажемся вполне вероятным. Роберт не умел хитрить. Он был безгранично честен и смел. Да й опыта у него не было,— как вести себя в полиции, перед гитлеровскими следователями.
Анна подчеркнула, что на Роберта донесли. Человек, которого он накануне видел на улице. Роберт, хотя и был бездеятелен и вял, все же через несколько дней заявил, что должен пойти по делу. Куда, он не сказал. Они, близкие, его отговаривали выходить на улицу, потому что во время оккупации было ужас сколько доносов. Каждую ночь арестовывали десятки и сотни людей, особенно вначале. Но Роберт не послушал ни ее, Анну, ни своих сестер. Вернувшись, он рассказал, что встретил на Пярнуском шоссе одного своего Сотрудника по наркомату, некоего Теннуса или Кеннус. Тот знал, что Роберт коммунист и что он вступил в истребительный батальон. Так якобы говорил Роберт. Слушая рассказ Анны, я думал о том, что этот Теннус или Кеннус (такой фамилии я не помню, наверное, Анна что-то перепутала) принадлежал к числу людей, старавшихся выдвинуться путем предательства. Такого сорта деятели при всякой власти всплывают на поверхность. Или же это был один из тех, кто выжидал подходящего момента, чтобы снова заковать в цепи трудовой народ, в 1940 году свободно расправивший плечи.
Еще Анна рассказала, что получила от Роберта несколько писем. Что он писал?— спросил я. И можно ли прочесть эти письма? Анна ответила, что там были только стихи, она охотно дала бы мне почитать, но они не сохранились. Она говорила это равнодушно, даже с какой-то досадой.
Мне было неприятно, что Анна так говорит о стихах Роберта. Я все больше убеждался, что Анна не понимала Роберта по-настоящему.
А Роберт Анну?
Когда я снова отбыл на фронт, мы с Анной несколько раз писали друг другу. И вернувшись из Курляндии, я иногда навещал Анну и ее девочку. Но однажды мне сообщили, что Анна арестована.
В эту минуту я словно услышал свой собственный голос: «Если что-нибудь случится...» И потом: «Да нет, ждать ничего не надо».
В тот день со мною говорила младшая сестра Роберта.
А как бы я смотрел в глаза старшей сестре?
Так я думаю теперь. И то, что я слышал свой собственный голос,— тоже, пожалуй, мне представляется только сейчас. В первые послевоенные годы я многое понимал иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82