Вот придет сюда большевистская армия — и мы в своей собственной крови захлебнемся.
— Неправду говоришь, Павле. Большевистская армия идет не воевать с нами, не покорять, а помочь нам,— сказал Начкебиа.
— Кому это нам?
— Нашему народу она идет помогать, Павле!
— Какой народ просил русскую армию о помощи? Грузины просили?
— В Красной Армии не только русские бойцы, Павле. Да и Россия теперь не царская, а ленинская,— сказал провизор.
— А мне все равно, кто придет,- сказал Павле.— Для меня они все чужие. Никто их не просит — приходите, покорите нас. Я, например, не прошу.
Вечер еще не наступил, и блеклые, желто-соломенного цвета лучи солнца еще заливали землю, но в узкой, как вагон, комнате Шалвы Кордзахиа было уже темно. Маленькая жестяная лампа с абажуром освещала только стол. На стеле рядом с портретом Жорданиа стоял теперь портрет Ленина. Лицо Ленина осенял красноватый отсвет от обожженной бумаги самодельного абажура. Ленин был в пальто с каракулевым воротником и кому-то улыбался, прищурив глаза. Этот портрет Шалва извлек из свертка, который нашли в классе его ученики.
За столом сидели Шалва и Варден, и по тому, какими уставшими выглядели оба, можно было догадаться, что сидят они за этим столом и спорят уже давно.
— Я согласен с тобой, Варден,— сказал Шалва.— Человек начинает выбирать свой путь в жизни, свое призвание, свою жизненную цель, едва лишь становится на ноги.
— Но некоторые люди в пути меняют свои взгляды и избирают другую цель,— сказал Варден.
— Меняют. Но меняют в зависимости от того, в каких условиях им приходится жить. Меняют и в зависимости от своего характера.
— Правильно, Шалва, характер имеет немалое значение. И еще бывает так, что человек меняет цель под влиянием родителей, друзей, товарищей, даже врагов... под влиянием чужих бед и удач, под влиянием любви и ненависти, личных успехов и неудач. Выбрать тот или иной путь, примкнуть к той или иной...
— Я сегодня же примкнул бы к большевистской партии,— перебил его Шалва,— если бы большевистская Россия не стремилась захватить Грузию.
— Большевистская Россия протягивает нам руку помощи, дорогой учитель, а вы повторяете чужие слова о каком- то захвате и порабощении. Если бы царь Ираклий Второй избрал другой путь и не заложил основы дружеских связей с Россией, что бы стало с нашей Грузией? Еще бы немного — и нас навсегда проглотили бы персы или османы.
Учитель молчал, разглядывая портрет Ленина, затем повернулся к Вардену:
— Варден, я повторяю, и ты можешь мне верить, что это вполне искренне,— я бы сегодня же вступил в большевистскую партию, если бы большевистская партия Грузии была не секцией большевистской партии России, а непосредственно секцией Коминтерна.
— Я хочу сказать, что без помощи Советской России Грузии трудно будет установить Советскую власть. Сами меньшевики говорят, что «Грузия для Грузии» — пустая мечта.
— Так говорят и думают пустозвоны.
— Не такие уж это пустозвоны,— покачал головой Варден.— Вы, наверное, догадываетесь, почему в Батуми стоят военные корабли Великобритании?
— Помощь Великобритании я предпочитаю помощи великодержавной России.
— Англия пришла не для помощи. Она хочет завладеть Батуми.
— Хорошо. Поверим на минуту, что Великобритания хочет завладеть Батуми. Но ведь Россия отнимает у нас всю Грузию.
Варден посмотрел на портрет Ленина, и у него возникло такое ощущение, будто вождь большевиков слушает их беседу. Внимательно слушает. Улыбается и слушает.
— Вы верите этому человеку, Шалва?
— Верю,— ответил учитель и тоже поглядел на портрет Ленина.
— Вы социал-федералист, но, судя по вашим словам, во многом солидарны с меньшевиками.
— Нет, не во многом,— возразил Шалва.
— Тогда объясните, почему рядом с портретом Ленина у вас на столе стоит портрет Жорданиа?
Шалва ответил не сразу. Подумал, прикрыв ладонью глаза, а затем спросил:
— Этот ленинский портрет принадлежит лично тебе?
— Да, — сказал Варден.
— Судя по тому, как он потерт, ты долго носил его у себя на груди. Так скажи мне, почему? Чем он тебе так дорог?
— Чем дорог? Ленин помог мне выбрать единственную верную дорогу, единственную достойную цель... А вам, видно, Жорданиа указал путь.
— Нет, не Жорданиа.
— Так почему же у вас его портрет?
— Я уважаю Жорданиа как общественного деятеля... как главу нашего грузинского государства.
— Но ведь у вас с ним разные пути. И цели разные.
— Да, разные. Я уже сказал, что давным-давно сам, да, сам выбрал свой путь.
— Вы мой учитель,— сказал Варден.— Простите, что я так с вами говорю... ну, не совсем почтительно, что ли. Я понимаю, что ученик не должен учить учителя.
— Нет, почему же! Это замечательно, когда ученик перерос учителя. Я не стыжусь учиться у тебя, у человека, которого прислал Ленин.
— Ну что ж, спасибо. Вот вы до моего прихода читали декрет Ленина... Я вижу, он лежит перед вами на столе... Вы поставили рядом портреты Ленина и Жорданиа, должно быть, сравнивая их пути.
— Допустим, что так было и в самом деле. Ну и что же?
— Так к какому же выводу вы пришли? Я спрашиваю вас, своего учителя... Все эти годы я помнил вас... Каждый ваш выговор, каждое поощрение... каждое слово... Я хочу до конца своей жизни уважать и любить вас. Вы были моим первым учителем. Второй — он,— Варден взглядом показал на портрет Ленина*.
Учитель долго молчал, не глядя на Вардена. Руки его лежали на раскрытом Декрете о земле — худые бледные руки, которые в минуты волнения не подчинялись ему. Потом он повернулся к Вардену и тихо проговорил:
— Ты спрашиваешь, к какому я пришел выводу?
Варден кивнул головой.
— Ну, что ж, скажу: земля принадлежит тому, чьим потом она полита.
— Прекрасный ответ, учитель! Но народная гвардия Жорданиа согнала с земли тех, чьим потом она полита.
Учитель вздохнул.
— Вы стояли на этой земле вместе с ними, вместе с народом, а мой брат, гвардеец Джвебе, прогонял с земли мать, отца, соседей, родственников.. Вы стояли, учитель, и смотрели...
Учитель опустил голову.
— В душе вы были на стороне народа, веря, что земля принадлежит тем, чьим потом она полита. Вы, социал-федералисты, даже проповедовали социализацию земли, но вы молчали, когда гвардия сгоняла с этой земли ее подлинных хозяев. Вы молчали, учитель. Давайте говорить так, словно Ленин и Жорданиа слушают нас. Один из них создал большевистскую партию, и вы готовы вступить в нее, если Грузинская компартия станет секцией Коминтерна. Так я вас понял?
— Да, так...
— В этом случае портрет Жорданиа не должен стоять на этом столе.
— Но я же сказал, что уважаю Жорданиа как общественного деятеля и главу грузинского государства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Неправду говоришь, Павле. Большевистская армия идет не воевать с нами, не покорять, а помочь нам,— сказал Начкебиа.
— Кому это нам?
— Нашему народу она идет помогать, Павле!
— Какой народ просил русскую армию о помощи? Грузины просили?
— В Красной Армии не только русские бойцы, Павле. Да и Россия теперь не царская, а ленинская,— сказал провизор.
— А мне все равно, кто придет,- сказал Павле.— Для меня они все чужие. Никто их не просит — приходите, покорите нас. Я, например, не прошу.
Вечер еще не наступил, и блеклые, желто-соломенного цвета лучи солнца еще заливали землю, но в узкой, как вагон, комнате Шалвы Кордзахиа было уже темно. Маленькая жестяная лампа с абажуром освещала только стол. На стеле рядом с портретом Жорданиа стоял теперь портрет Ленина. Лицо Ленина осенял красноватый отсвет от обожженной бумаги самодельного абажура. Ленин был в пальто с каракулевым воротником и кому-то улыбался, прищурив глаза. Этот портрет Шалва извлек из свертка, который нашли в классе его ученики.
За столом сидели Шалва и Варден, и по тому, какими уставшими выглядели оба, можно было догадаться, что сидят они за этим столом и спорят уже давно.
— Я согласен с тобой, Варден,— сказал Шалва.— Человек начинает выбирать свой путь в жизни, свое призвание, свою жизненную цель, едва лишь становится на ноги.
— Но некоторые люди в пути меняют свои взгляды и избирают другую цель,— сказал Варден.
— Меняют. Но меняют в зависимости от того, в каких условиях им приходится жить. Меняют и в зависимости от своего характера.
— Правильно, Шалва, характер имеет немалое значение. И еще бывает так, что человек меняет цель под влиянием родителей, друзей, товарищей, даже врагов... под влиянием чужих бед и удач, под влиянием любви и ненависти, личных успехов и неудач. Выбрать тот или иной путь, примкнуть к той или иной...
— Я сегодня же примкнул бы к большевистской партии,— перебил его Шалва,— если бы большевистская Россия не стремилась захватить Грузию.
— Большевистская Россия протягивает нам руку помощи, дорогой учитель, а вы повторяете чужие слова о каком- то захвате и порабощении. Если бы царь Ираклий Второй избрал другой путь и не заложил основы дружеских связей с Россией, что бы стало с нашей Грузией? Еще бы немного — и нас навсегда проглотили бы персы или османы.
Учитель молчал, разглядывая портрет Ленина, затем повернулся к Вардену:
— Варден, я повторяю, и ты можешь мне верить, что это вполне искренне,— я бы сегодня же вступил в большевистскую партию, если бы большевистская партия Грузии была не секцией большевистской партии России, а непосредственно секцией Коминтерна.
— Я хочу сказать, что без помощи Советской России Грузии трудно будет установить Советскую власть. Сами меньшевики говорят, что «Грузия для Грузии» — пустая мечта.
— Так говорят и думают пустозвоны.
— Не такие уж это пустозвоны,— покачал головой Варден.— Вы, наверное, догадываетесь, почему в Батуми стоят военные корабли Великобритании?
— Помощь Великобритании я предпочитаю помощи великодержавной России.
— Англия пришла не для помощи. Она хочет завладеть Батуми.
— Хорошо. Поверим на минуту, что Великобритания хочет завладеть Батуми. Но ведь Россия отнимает у нас всю Грузию.
Варден посмотрел на портрет Ленина, и у него возникло такое ощущение, будто вождь большевиков слушает их беседу. Внимательно слушает. Улыбается и слушает.
— Вы верите этому человеку, Шалва?
— Верю,— ответил учитель и тоже поглядел на портрет Ленина.
— Вы социал-федералист, но, судя по вашим словам, во многом солидарны с меньшевиками.
— Нет, не во многом,— возразил Шалва.
— Тогда объясните, почему рядом с портретом Ленина у вас на столе стоит портрет Жорданиа?
Шалва ответил не сразу. Подумал, прикрыв ладонью глаза, а затем спросил:
— Этот ленинский портрет принадлежит лично тебе?
— Да, — сказал Варден.
— Судя по тому, как он потерт, ты долго носил его у себя на груди. Так скажи мне, почему? Чем он тебе так дорог?
— Чем дорог? Ленин помог мне выбрать единственную верную дорогу, единственную достойную цель... А вам, видно, Жорданиа указал путь.
— Нет, не Жорданиа.
— Так почему же у вас его портрет?
— Я уважаю Жорданиа как общественного деятеля... как главу нашего грузинского государства.
— Но ведь у вас с ним разные пути. И цели разные.
— Да, разные. Я уже сказал, что давным-давно сам, да, сам выбрал свой путь.
— Вы мой учитель,— сказал Варден.— Простите, что я так с вами говорю... ну, не совсем почтительно, что ли. Я понимаю, что ученик не должен учить учителя.
— Нет, почему же! Это замечательно, когда ученик перерос учителя. Я не стыжусь учиться у тебя, у человека, которого прислал Ленин.
— Ну что ж, спасибо. Вот вы до моего прихода читали декрет Ленина... Я вижу, он лежит перед вами на столе... Вы поставили рядом портреты Ленина и Жорданиа, должно быть, сравнивая их пути.
— Допустим, что так было и в самом деле. Ну и что же?
— Так к какому же выводу вы пришли? Я спрашиваю вас, своего учителя... Все эти годы я помнил вас... Каждый ваш выговор, каждое поощрение... каждое слово... Я хочу до конца своей жизни уважать и любить вас. Вы были моим первым учителем. Второй — он,— Варден взглядом показал на портрет Ленина*.
Учитель долго молчал, не глядя на Вардена. Руки его лежали на раскрытом Декрете о земле — худые бледные руки, которые в минуты волнения не подчинялись ему. Потом он повернулся к Вардену и тихо проговорил:
— Ты спрашиваешь, к какому я пришел выводу?
Варден кивнул головой.
— Ну, что ж, скажу: земля принадлежит тому, чьим потом она полита.
— Прекрасный ответ, учитель! Но народная гвардия Жорданиа согнала с земли тех, чьим потом она полита.
Учитель вздохнул.
— Вы стояли на этой земле вместе с ними, вместе с народом, а мой брат, гвардеец Джвебе, прогонял с земли мать, отца, соседей, родственников.. Вы стояли, учитель, и смотрели...
Учитель опустил голову.
— В душе вы были на стороне народа, веря, что земля принадлежит тем, чьим потом она полита. Вы, социал-федералисты, даже проповедовали социализацию земли, но вы молчали, когда гвардия сгоняла с этой земли ее подлинных хозяев. Вы молчали, учитель. Давайте говорить так, словно Ленин и Жорданиа слушают нас. Один из них создал большевистскую партию, и вы готовы вступить в нее, если Грузинская компартия станет секцией Коминтерна. Так я вас понял?
— Да, так...
— В этом случае портрет Жорданиа не должен стоять на этом столе.
— Но я же сказал, что уважаю Жорданиа как общественного деятеля и главу грузинского государства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44