Он знал, что не сегодня завтра меньшевистская власть сменится большевистской. Покорный судьбе, он, как равнодушный наблюдатель, собирался постоять в сторонке и посмотреть, что из всего этого выйдет.
— Не только от своего, но и от имени правительства приношу вам извинения, господин Кордзахиа,— продолжал Евгений Жваниа начатый разговор.— Завтра-утром звонок в вашей школе зазвенит в обычное время. Я уже пожилой человек, но школьный звонок все еще радует меня, как в детстве. Он напоминает мне о многом забытом, дорогом, невозвратимом.— Жваниа остановился у стола, оперся о него рукой.— Господин Шалва... Блаженны нищие духом, ибо не ведают, что творят. Так, кажется?
Учитель не ответил. Ему не нравился патетический тон Жваниа. Но Жваниа не обращал внимания на такие пустяки.
— Войско — всегда войско,— продолжал он,— гвардией ли оно называется или как-то иначе.— Жваниа сел против Шалвы, сложив на столе белые руки с длинными тонкими пальцами.— Мы знаем, как велики ваши заслуги перед общиной, но вы можете сделать для народа еще больше. Подумайте только, какая опасность нависла над ним! К сожалению, в вашей общине большевики имеют некоторое влияние. Они сумели подбить часть крестьян на разбойничий захват чужой земли.— Жваниа встал, заложив руки в карманы.— Сегодня они захватили землю, завтра начнут грабить дома честных людей! — Жваниа искоса посмотрел на учителя, но так и не понял, слушает тот или нет.— Вы, социал-федералисты, дорожите землей как зеницей ока. И наша партия тоже понимает ее значение. Мы начали аграрную реформу. Но все мы хорошо знаем, что этого недостаточно,— у большинства крестьян все еще нет земли.
— Кто-то трудится, а кто-то ест,— тихо сказал Шалва.
— Да, вы правильно изволили заметить — кто-то трудится, а кто-то ест. Хорошо сказано, лучше сказать трудно. Да, большая часть земли все еще в руках помещиков. Действительно, мы еще так и не приступили к кардинальному решению этой важной проблемы.
— Проблемы,— усмехнулся Шалва.— Это вопрос жизни.
— Совершенно верно. Земля для крестьян вопрос жизни. К сожалению, мы еще не решили, как нужно, этот вопрос. Этим-то и пользуются большевики и в тяжелую пору вонзают нам нож в спину. Вы, социал-федералисты, большие защитники грузинской земли, изумрудной нашей земли, и я согласен с вашей партией: как зеницу ока мы должны беречь нашу грузинскую землю — каждый ее вершок.
— Земля — крестьянам.
— Прекрасно сказано! Конечно, крестьянам. Пусть вас не удивляет, что я, социал-демократ, идейный социал-демократ, в практическом вопросе о земле согласен с точкой зрения вашей партии. Земля крестьянам, только крестьянам. Вы, федералисты, говорите: социализация земли. Хорошо говорите!
— Земля крестьянская, крестьянским потом полита.
— Абсолютно верно. Земля крестьянская, крестьянским потом полита. Это поэтический образ. Уж не пишете ли вы стихи, господин учитель?
— Не понимаю вас.
— Не занимаетесь ли вы сочинением стихов, спрашиваю я,— тоном человека, которому все уже прискучило, повторил член учредительного собрания.
— Нет, не сочиняю,— холодно ответил учитель.
— Странно, почему вы удивились моему вопросу? Грузия — страна поэтов..:
— Все это мне известно, но я не поэт, господин Жваниа.
— Извините. Вы сказали, что земля должна быть крестьянской. И она скоро будет принадлежать крестьянам, если только ее не отнимут у нас... Не только пахотную землю... А всю нашу землю... Всю Грузию.
— Землю у крестьян никто не отнимает.
— Как вы сказали? Нет, вы решительно поэт. Знаете, когда я гляжу на вас, мне вспоминается Акакий Церетели.
— Почему?
— Помните: небо — бирюза, земля — изумруд... это словно сказали вы...
— Ну, знаете...
— Нет, не смогут отнять у грузинского крестьянина этот изумруд.— Жваниа видел, что учитель негодует и вот- вот взорвется, но продолжал как ни в чем не бывало: — Крестьяне единодушно откликнулись на наш призыв — они все, как один, поднимаются на защиту отчизны. Все поголовно. Я объездил несколько уездов и видел, как охотно поднимается наше крестьянство на святой бой за родину.— Эта была явная ложь, Жваниа знал это, и ему было противно, что он лжет, но правды он тоже сказать не мог.— Послезавтра мы и здесь проведем мобилизацию. Время не терпит. Каждую
минуту, каждый час мы ждем нападения большевиков. Нужно объяснить крестьянству... и это вы должны ему объяснить — какое несчастье ждет Грузию. К нашему бирюзовому небу приближаются черные тучи... Лучше вас, господин Кордзахиа, никто этого здешним крестьянам не растолкует. Мы знаем, каким огромным авторитетом пользуетесь вы во всем уезде.
За окном раздался выстрел. Евгений Жваниа остановился и поднял голову.
— Что это, Кириа? — обернулся он к председателю сельской общины.
Миха Кириа нехотя оторвал взгляд от маленьких красивых колец дыма и ответил беззаботно:
— Разбойника ловят, господин Жваниа.
— Какого разбойника? — Член учредительного собрания надел очки и поглядел на Миха Кириа.
— Чучу Дихаминджиа.
— Нашли время ловить разбойников. Страна готовится к решительным испытаниям, а вы гоняетесь за каким-то воришкой.
— Это не мы, а гвардейцы. И должен вам сказать — это опасный разбойник.
— Нет для нас разбойников страшнее, чем большевики. Скажите Глонти, чтобы он сейчас же прекратил весь этот шум. Чтобы я не слышал ни одного выстрела. Вы слышите, Кириа?
— Слышу.
— Завтра-послезавтра мы должны начать мобилизацию, и в это время устраивают пальбу... Чучу Дихаминджиа... Что вы скажете, господин Кордзахиа, разве нам сейчас до этого?
Учитель не ответил.
Один за другим прогремели выстрелы у самого дома сельской общины...
Собрав последние силы, Варден перелез через плетень, огораживающий школьный двор. Может, в школе ему удастся укрыться? Вот лестница, вот распахнутое окно его класса, в котором он еще вчера, да, вчера, учился. В своем классе Варден и укроется, укроется за тем же книжным шкафом, за которым укрывался, играя с ребятами в прятки. До лестницы шагов двадцать, но уже слышится бабий, пискливый голос Татачиа Сиордиа:
— Сюда, ребята! Здесь он, проклятый!
Варден вытащил из-за пазухи завернутый в кожу, перетянутый тесьмой сверток и забросил его в окно школы. Это было последнее, что он, теряя остаток сил еще мог сделать. Варден уже знал, что не уйдет от преследователей... Но сердце человека никогда не теряет надежду. Он попытается, он все- таки попробует снова перелезть через плетень... За плетнем высокие заросли... Он немного отлежится в них, и, может быть, его не заметят. Наверняка не заметят. А ему нужно лишь перевести дыхание и чуточку, совсем чуточку отдохнуть. И тогда уж никаким гвардейцам его не догнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Не только от своего, но и от имени правительства приношу вам извинения, господин Кордзахиа,— продолжал Евгений Жваниа начатый разговор.— Завтра-утром звонок в вашей школе зазвенит в обычное время. Я уже пожилой человек, но школьный звонок все еще радует меня, как в детстве. Он напоминает мне о многом забытом, дорогом, невозвратимом.— Жваниа остановился у стола, оперся о него рукой.— Господин Шалва... Блаженны нищие духом, ибо не ведают, что творят. Так, кажется?
Учитель не ответил. Ему не нравился патетический тон Жваниа. Но Жваниа не обращал внимания на такие пустяки.
— Войско — всегда войско,— продолжал он,— гвардией ли оно называется или как-то иначе.— Жваниа сел против Шалвы, сложив на столе белые руки с длинными тонкими пальцами.— Мы знаем, как велики ваши заслуги перед общиной, но вы можете сделать для народа еще больше. Подумайте только, какая опасность нависла над ним! К сожалению, в вашей общине большевики имеют некоторое влияние. Они сумели подбить часть крестьян на разбойничий захват чужой земли.— Жваниа встал, заложив руки в карманы.— Сегодня они захватили землю, завтра начнут грабить дома честных людей! — Жваниа искоса посмотрел на учителя, но так и не понял, слушает тот или нет.— Вы, социал-федералисты, дорожите землей как зеницей ока. И наша партия тоже понимает ее значение. Мы начали аграрную реформу. Но все мы хорошо знаем, что этого недостаточно,— у большинства крестьян все еще нет земли.
— Кто-то трудится, а кто-то ест,— тихо сказал Шалва.
— Да, вы правильно изволили заметить — кто-то трудится, а кто-то ест. Хорошо сказано, лучше сказать трудно. Да, большая часть земли все еще в руках помещиков. Действительно, мы еще так и не приступили к кардинальному решению этой важной проблемы.
— Проблемы,— усмехнулся Шалва.— Это вопрос жизни.
— Совершенно верно. Земля для крестьян вопрос жизни. К сожалению, мы еще не решили, как нужно, этот вопрос. Этим-то и пользуются большевики и в тяжелую пору вонзают нам нож в спину. Вы, социал-федералисты, большие защитники грузинской земли, изумрудной нашей земли, и я согласен с вашей партией: как зеницу ока мы должны беречь нашу грузинскую землю — каждый ее вершок.
— Земля — крестьянам.
— Прекрасно сказано! Конечно, крестьянам. Пусть вас не удивляет, что я, социал-демократ, идейный социал-демократ, в практическом вопросе о земле согласен с точкой зрения вашей партии. Земля крестьянам, только крестьянам. Вы, федералисты, говорите: социализация земли. Хорошо говорите!
— Земля крестьянская, крестьянским потом полита.
— Абсолютно верно. Земля крестьянская, крестьянским потом полита. Это поэтический образ. Уж не пишете ли вы стихи, господин учитель?
— Не понимаю вас.
— Не занимаетесь ли вы сочинением стихов, спрашиваю я,— тоном человека, которому все уже прискучило, повторил член учредительного собрания.
— Нет, не сочиняю,— холодно ответил учитель.
— Странно, почему вы удивились моему вопросу? Грузия — страна поэтов..:
— Все это мне известно, но я не поэт, господин Жваниа.
— Извините. Вы сказали, что земля должна быть крестьянской. И она скоро будет принадлежать крестьянам, если только ее не отнимут у нас... Не только пахотную землю... А всю нашу землю... Всю Грузию.
— Землю у крестьян никто не отнимает.
— Как вы сказали? Нет, вы решительно поэт. Знаете, когда я гляжу на вас, мне вспоминается Акакий Церетели.
— Почему?
— Помните: небо — бирюза, земля — изумруд... это словно сказали вы...
— Ну, знаете...
— Нет, не смогут отнять у грузинского крестьянина этот изумруд.— Жваниа видел, что учитель негодует и вот- вот взорвется, но продолжал как ни в чем не бывало: — Крестьяне единодушно откликнулись на наш призыв — они все, как один, поднимаются на защиту отчизны. Все поголовно. Я объездил несколько уездов и видел, как охотно поднимается наше крестьянство на святой бой за родину.— Эта была явная ложь, Жваниа знал это, и ему было противно, что он лжет, но правды он тоже сказать не мог.— Послезавтра мы и здесь проведем мобилизацию. Время не терпит. Каждую
минуту, каждый час мы ждем нападения большевиков. Нужно объяснить крестьянству... и это вы должны ему объяснить — какое несчастье ждет Грузию. К нашему бирюзовому небу приближаются черные тучи... Лучше вас, господин Кордзахиа, никто этого здешним крестьянам не растолкует. Мы знаем, каким огромным авторитетом пользуетесь вы во всем уезде.
За окном раздался выстрел. Евгений Жваниа остановился и поднял голову.
— Что это, Кириа? — обернулся он к председателю сельской общины.
Миха Кириа нехотя оторвал взгляд от маленьких красивых колец дыма и ответил беззаботно:
— Разбойника ловят, господин Жваниа.
— Какого разбойника? — Член учредительного собрания надел очки и поглядел на Миха Кириа.
— Чучу Дихаминджиа.
— Нашли время ловить разбойников. Страна готовится к решительным испытаниям, а вы гоняетесь за каким-то воришкой.
— Это не мы, а гвардейцы. И должен вам сказать — это опасный разбойник.
— Нет для нас разбойников страшнее, чем большевики. Скажите Глонти, чтобы он сейчас же прекратил весь этот шум. Чтобы я не слышал ни одного выстрела. Вы слышите, Кириа?
— Слышу.
— Завтра-послезавтра мы должны начать мобилизацию, и в это время устраивают пальбу... Чучу Дихаминджиа... Что вы скажете, господин Кордзахиа, разве нам сейчас до этого?
Учитель не ответил.
Один за другим прогремели выстрелы у самого дома сельской общины...
Собрав последние силы, Варден перелез через плетень, огораживающий школьный двор. Может, в школе ему удастся укрыться? Вот лестница, вот распахнутое окно его класса, в котором он еще вчера, да, вчера, учился. В своем классе Варден и укроется, укроется за тем же книжным шкафом, за которым укрывался, играя с ребятами в прятки. До лестницы шагов двадцать, но уже слышится бабий, пискливый голос Татачиа Сиордиа:
— Сюда, ребята! Здесь он, проклятый!
Варден вытащил из-за пазухи завернутый в кожу, перетянутый тесьмой сверток и забросил его в окно школы. Это было последнее, что он, теряя остаток сил еще мог сделать. Варден уже знал, что не уйдет от преследователей... Но сердце человека никогда не теряет надежду. Он попытается, он все- таки попробует снова перелезть через плетень... За плетнем высокие заросли... Он немного отлежится в них, и, может быть, его не заметят. Наверняка не заметят. А ему нужно лишь перевести дыхание и чуточку, совсем чуточку отдохнуть. И тогда уж никаким гвардейцам его не догнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44