Пиявки впились ему в руки, в лицо, в грудь, а он до сих пор и не чувствовал этого, потому что думал только о том, как уйти от преследователей.
Варден сбросил пиявок, вышел из болота и побежал к лесу. Там, в лесу,— спасение. Но и достигнув леса, не остановился. Он шел качаясь, колени у него подкашивались, и он хватался руками за деревья; мучительно спирало дыхание — что-то стискивало горло, казалось, будто какой-то горький, как яд, комок застрял в нем. Варден с трудом откашливался, боясь, что выплюнет кровь и желчь. Но все же он шел, пока не споткнулся об какой-то корень и, теряя сознание, упал ничком.
Было уже около полудня, когда Варден очнулся. Он с большим трудом снял с себя одежду и белье, выжал их, расправил и развесил на ветвях. Закончив эту работу, принялся растирать тело, затем бегать вокруг дерева, вернее, думал, что бегает,— на самом же деле едва передвигал ноги. И все же ему удалось унять противную дрожь, удалось немного согреться.
Когда одежда подсохла, Варден оделся и медленно пошел вверх по течению реки. Как только стемнеет, он должен обязательно проникнуть в деревню. Пусть на каждом шагу там стоят гвардейцы, все равно обязан пройти. Он всегда помнил отцовское наставление: «Начатое дело нужно доводить до конца, сын. Нельзя останавливаться посреди пути. Победа человека начинается с победы над самим собой».
В деревне никто не удивлялся таким проникнутым крестьянской мудростью суждениям Беглара. Многое видел этот умный человек, много испытал дурного и хорошего, и односельчане дорожили его советами. А Варден вдвойне дорожил ими, они не раз помогали ему в его полной опасностей и лишений жизни.
У очага за низким столиком сидели Мака и Джвебе. Свет луны, проникавший в хижину сквозь распахнутую дверь, и яркое пламя очага освещали лица матери и сына и столик с угощением — желтым горячим гоми из кукурузной муки, золотистой поджаренной рыбкой, красной от бурачного сока квашеной капустой, грудой зелени и большой, белой, как сахар, головкой сыра сулугуни. Единственное, что было мелким за этим столом,— рыбешка. Миски с лобио и острым соусом сацебели были большие, стаканы и кувшины для вина — большие... Беглар не любил вещи-недомерки...
Джвебе расправлялся с материнским угощением, как долго голодавший человек,— все казалось ему необычно вкусным, и он никак не мог насытиться.
— Помнишь, мама, сколько такой рыбки ловил Варден?
— Для тебя ловил, дорогой мой мальчик.
— Помнишь, мама, как я отнимал ее у Вардена?
— Конечно, помню, сынок, как не помнить.
— А помнишь, как Варден радовался, мама, что я отбираю у него мальков?
— Помню, сынок.
— Та рыбка, что ловил Варден, была вкуснее этой, мама.
— Все, что делалось рукой Вардена, было хорошее!
— А эту рыбку кто наловил, мама?
Мальмов наловил Гванджи, но Мака сказала:
— Отец.
— Ты почему ничего не ешь, мама?
— Я потом поем, сынок.
— Ешь, мама! Сколько времени мы не сидели вместе за столом! Я так соскучился по нашему очагу, по твоим лобио и гоми, по малькам Вардена. Не плачь, мама, Варден вернется.
— Вернется...
— Мальков в самом деле наловил отец?
— В самом деле, сынок,— опять слукавила Мака. Она хотела убедить Джвебе, что отец уже не сердится на него.— Отец две ночи не спал, сынок.
— Знаю, мама!
— Он о тебе думает, сынок.
— Знаю, мама.
Джвебе налил из кувшина вина и, не переводя дыхания, выпил.
— У отцовского вина совсем особый вкус, мама.
— Все сделанное отцом не сравнится ни с чем другим, сынок.
— А Варден похож на отца, мама?
— Варден — вылитый отец, мой дорогой мальчик.
— А все же рыбка, выловленная Варденом, была вкуснее, мама.
— Боже, не сведи меня в могилу прежде, чем я увижу Вардена. Помилуй меня, боже.
— Не горюй, мама! Вернется Варден. Сколько людей уже вернулось с фронта и даже из германского плена. И Варден обязательно вернется, мама.
— Твоими устами бы мед пить, сынок. Ослепла я, ожидая Вардена.
— Вернется Варден, мама. Чует мое сердце, скоро вернется.
— О господи! Хоть бы поскорее.
— Я помню, как Варден хотел учиться в гимназии, мама.
— Очень хотел, родной мой... да вот не довелось.
— Не плачь, мама, Варден скоро вернется. Чует мое сердце, мама.
С улицы послышался выстрел.
Джвебе насторожился.
— Похоже на карабин Сиордиа.
— Кто это Сиордиа, сынок?
— Чертов сын! Чума! Вот кто такой Сиордиа.
Снова послышался выстрел, затем второй, третий.
— В кого это стреляют, сынок?
— В Чучу Дихаминджиа.
— Еще не родился человек, который поймает Дихаминджиа, сынок.
Джвебе встал, надел шапку и взял стоявшее у стены ружье.
— Не уходи, Джвебе.
— Я должен идти...
— Как бы с тобой не случилось чего, сынок.
— Не бойся, мама! — сказал Джвебе, выбегая во двор.
— Будь осторожнее, Джвебе! — крикнула с порога мать.
...Перебравшийся через чей-то плетень Варден оказался в узком проулке. Он не ел уже более суток, и от голода и от усталости у него кружилась голова. Провел по груди — кожаный сверток на месте.
Когда с наступлением темноты Варден входил в деревню, он не думал, что так сразу столкнется с засадой гвардейцев. И вот — просчитался. Пронырливый, обладающий нюхом и настойчивостью Татачиа Сиордиа учуял, кажется, даже минуту, когда это произойдет. Гвардейцы пропустили Вардена к центру деревни и, замкнув вокруг него кольцо, открыли огонь, чтобы вынудить сдаться. Выхватив револьвер, Варден, не отвечая на огонь — берег патроны, побежал. Перескочив через плетень, он оказался во дворе Иване Эсебуа, оттуда попал в загон Зосиме Коршиа, а затем по перелазу в изгороди проник в виноградник Еквтиме Каличава. Пули свистели над головой. Ему давно знаком этот, свист, и, словно заранее предугадывая, откуда и когда будут стрелять, он бежал, то пригнувшись, то выпрямившись, то зигзагами.
Но преследователей сбить со следа не удавалось.
— Не уйдешь! — шипел взводный.— Татач я, Сиорд!
Деревня переполошилась. Собачий лай волнами перекатывался от одной околицы до другой. Редкие прохожие сворачивали с дороги и забегали во дворы. Хозяева поспешно запирали ворота и двери.
В кабинете председателя сельской общины ходил из угла в угол Евгений Жваниа. Заложив одну руку в карман, другой он вертел очки. Перед ним в кресле, кутаясь в накинутое пальто, сидел учитель Шалва Кордзахиа. У окна стоял Миха Кириа, курил папиросу за папиросой и, ловко пуская вверх маленькие колечки дыма, лениво провожал их взглядом. После приезда Евгения Жваниа он словно онемел. Да и говорить
ему, в общем-то, не приходилось — все врёмя говорил Жваниа, а Миха благоразумно решил: «Спросит о чем-нибудь — отвечу, а так лучше помолчать. Нечего попусту тратить слова». Ничто уже не волновало Миха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Варден сбросил пиявок, вышел из болота и побежал к лесу. Там, в лесу,— спасение. Но и достигнув леса, не остановился. Он шел качаясь, колени у него подкашивались, и он хватался руками за деревья; мучительно спирало дыхание — что-то стискивало горло, казалось, будто какой-то горький, как яд, комок застрял в нем. Варден с трудом откашливался, боясь, что выплюнет кровь и желчь. Но все же он шел, пока не споткнулся об какой-то корень и, теряя сознание, упал ничком.
Было уже около полудня, когда Варден очнулся. Он с большим трудом снял с себя одежду и белье, выжал их, расправил и развесил на ветвях. Закончив эту работу, принялся растирать тело, затем бегать вокруг дерева, вернее, думал, что бегает,— на самом же деле едва передвигал ноги. И все же ему удалось унять противную дрожь, удалось немного согреться.
Когда одежда подсохла, Варден оделся и медленно пошел вверх по течению реки. Как только стемнеет, он должен обязательно проникнуть в деревню. Пусть на каждом шагу там стоят гвардейцы, все равно обязан пройти. Он всегда помнил отцовское наставление: «Начатое дело нужно доводить до конца, сын. Нельзя останавливаться посреди пути. Победа человека начинается с победы над самим собой».
В деревне никто не удивлялся таким проникнутым крестьянской мудростью суждениям Беглара. Многое видел этот умный человек, много испытал дурного и хорошего, и односельчане дорожили его советами. А Варден вдвойне дорожил ими, они не раз помогали ему в его полной опасностей и лишений жизни.
У очага за низким столиком сидели Мака и Джвебе. Свет луны, проникавший в хижину сквозь распахнутую дверь, и яркое пламя очага освещали лица матери и сына и столик с угощением — желтым горячим гоми из кукурузной муки, золотистой поджаренной рыбкой, красной от бурачного сока квашеной капустой, грудой зелени и большой, белой, как сахар, головкой сыра сулугуни. Единственное, что было мелким за этим столом,— рыбешка. Миски с лобио и острым соусом сацебели были большие, стаканы и кувшины для вина — большие... Беглар не любил вещи-недомерки...
Джвебе расправлялся с материнским угощением, как долго голодавший человек,— все казалось ему необычно вкусным, и он никак не мог насытиться.
— Помнишь, мама, сколько такой рыбки ловил Варден?
— Для тебя ловил, дорогой мой мальчик.
— Помнишь, мама, как я отнимал ее у Вардена?
— Конечно, помню, сынок, как не помнить.
— А помнишь, как Варден радовался, мама, что я отбираю у него мальков?
— Помню, сынок.
— Та рыбка, что ловил Варден, была вкуснее этой, мама.
— Все, что делалось рукой Вардена, было хорошее!
— А эту рыбку кто наловил, мама?
Мальмов наловил Гванджи, но Мака сказала:
— Отец.
— Ты почему ничего не ешь, мама?
— Я потом поем, сынок.
— Ешь, мама! Сколько времени мы не сидели вместе за столом! Я так соскучился по нашему очагу, по твоим лобио и гоми, по малькам Вардена. Не плачь, мама, Варден вернется.
— Вернется...
— Мальков в самом деле наловил отец?
— В самом деле, сынок,— опять слукавила Мака. Она хотела убедить Джвебе, что отец уже не сердится на него.— Отец две ночи не спал, сынок.
— Знаю, мама!
— Он о тебе думает, сынок.
— Знаю, мама.
Джвебе налил из кувшина вина и, не переводя дыхания, выпил.
— У отцовского вина совсем особый вкус, мама.
— Все сделанное отцом не сравнится ни с чем другим, сынок.
— А Варден похож на отца, мама?
— Варден — вылитый отец, мой дорогой мальчик.
— А все же рыбка, выловленная Варденом, была вкуснее, мама.
— Боже, не сведи меня в могилу прежде, чем я увижу Вардена. Помилуй меня, боже.
— Не горюй, мама! Вернется Варден. Сколько людей уже вернулось с фронта и даже из германского плена. И Варден обязательно вернется, мама.
— Твоими устами бы мед пить, сынок. Ослепла я, ожидая Вардена.
— Вернется Варден, мама. Чует мое сердце, скоро вернется.
— О господи! Хоть бы поскорее.
— Я помню, как Варден хотел учиться в гимназии, мама.
— Очень хотел, родной мой... да вот не довелось.
— Не плачь, мама, Варден скоро вернется. Чует мое сердце, мама.
С улицы послышался выстрел.
Джвебе насторожился.
— Похоже на карабин Сиордиа.
— Кто это Сиордиа, сынок?
— Чертов сын! Чума! Вот кто такой Сиордиа.
Снова послышался выстрел, затем второй, третий.
— В кого это стреляют, сынок?
— В Чучу Дихаминджиа.
— Еще не родился человек, который поймает Дихаминджиа, сынок.
Джвебе встал, надел шапку и взял стоявшее у стены ружье.
— Не уходи, Джвебе.
— Я должен идти...
— Как бы с тобой не случилось чего, сынок.
— Не бойся, мама! — сказал Джвебе, выбегая во двор.
— Будь осторожнее, Джвебе! — крикнула с порога мать.
...Перебравшийся через чей-то плетень Варден оказался в узком проулке. Он не ел уже более суток, и от голода и от усталости у него кружилась голова. Провел по груди — кожаный сверток на месте.
Когда с наступлением темноты Варден входил в деревню, он не думал, что так сразу столкнется с засадой гвардейцев. И вот — просчитался. Пронырливый, обладающий нюхом и настойчивостью Татачиа Сиордиа учуял, кажется, даже минуту, когда это произойдет. Гвардейцы пропустили Вардена к центру деревни и, замкнув вокруг него кольцо, открыли огонь, чтобы вынудить сдаться. Выхватив револьвер, Варден, не отвечая на огонь — берег патроны, побежал. Перескочив через плетень, он оказался во дворе Иване Эсебуа, оттуда попал в загон Зосиме Коршиа, а затем по перелазу в изгороди проник в виноградник Еквтиме Каличава. Пули свистели над головой. Ему давно знаком этот, свист, и, словно заранее предугадывая, откуда и когда будут стрелять, он бежал, то пригнувшись, то выпрямившись, то зигзагами.
Но преследователей сбить со следа не удавалось.
— Не уйдешь! — шипел взводный.— Татач я, Сиорд!
Деревня переполошилась. Собачий лай волнами перекатывался от одной околицы до другой. Редкие прохожие сворачивали с дороги и забегали во дворы. Хозяева поспешно запирали ворота и двери.
В кабинете председателя сельской общины ходил из угла в угол Евгений Жваниа. Заложив одну руку в карман, другой он вертел очки. Перед ним в кресле, кутаясь в накинутое пальто, сидел учитель Шалва Кордзахиа. У окна стоял Миха Кириа, курил папиросу за папиросой и, ловко пуская вверх маленькие колечки дыма, лениво провожал их взглядом. После приезда Евгения Жваниа он словно онемел. Да и говорить
ему, в общем-то, не приходилось — все врёмя говорил Жваниа, а Миха благоразумно решил: «Спросит о чем-нибудь — отвечу, а так лучше помолчать. Нечего попусту тратить слова». Ничто уже не волновало Миха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44