Так стоял бы и его отец. Но Глонти солдат, и будь сейчас перед ним родной отец, он, Глонти, все равно должен был бы действовать, как велит приказ.
— Отряд, вперед! — крикнул Глонти срывающимся от волнения голосом и, заломив назад папаху, тронул с места коня.
Отряд двинулся. Народ не сразу понял, что значило это «вперед», и стоял не шевелясь, только Зосиме Коршиа поднял палку и крикнул:
— Остановитесь! Что вы делаете?
Отряд надвигался прямо на народ, но крестьяне все еще стояли неподвижно, и гвардейцы поневоле остановились.
— Вперед! — заорал Глонти. Он, казалось, потерял рассудок. Ему мерещилось, что на месте Зосиме стоит его родной отец. Босой, худой, измученный работой и заботами, иссушенный лихорадкой. Отец глядит на капитана удивленно, с укором. Казалось, не Зосиме, а отец говори! ему: «Что ты делаешь?» Говорит молча, без слов, и желтые от лихорадки глаза его все расширяются и расширяются. Эти глаза жгут капитана, мутят ему рассудок. «Вперед! Вперед!» — отчаявшись, кричал Глонти.
Джвебе никак не мог остановиться и повернуть назад коня. Он был в строю — он накрепко зажат справа и слева, и сзади напирает другая шеренга. Лошадь его прошла мимо отца и учителя. Джвебе снова попытался сдержать и повернуть ее, и опять ему это не удалось. Лошадь его уже было надвинулась на Маку, тут мать подхватила ее под уздцы:
— Джвебе, сын мой!
Джвебе ничего не слышал и ничего не понимал, ничего не видел — он был слеп, он был глух, он был нем. Только первый возглас капитана стоял в его ушах: «Отряд, вперед!» Задние ряды все напирали на передние. Мака не отпускала поводья, лошадь поволокла ее, женщина споткнулась и упала на свежевспаханную землю. Джвебе все еще ничего не слышал, ничего не понимал, ничего не видел. Вместе с другими гвардейцами он двигался вперед.
Мака лежала на вспаханной земле.
Гвардейцы теснили толпу к деревне. Шагом продвигались гвардейцы, шагом отходил к переправе народ. Люди спотыкались на вспаханной земле, падали и тут же вскакивали, боясь попасть под копыта лошадей, осыпая гвардейцев бранью и проклятиями.
Остались на поле лишь потерявшая сознание Мака и еще Беглар и учитель.
Учитель и Беглар неотрывно глядели друг на друга: Шалва сочувственно и укоризненно, Беглар — сурово и упрямо.
Вечерело. Тускло поблескивали ослабевшие лучи солнца на почках алычи и мирабели. Уже не щебетали на ветках птицы. Задул пахнущий морем, все еще по-зимнему холодный ветер.
Окно школы распахнуто настежь, но в классе уже нет парт — они выброшены во двор. И школьников уже нет в классе, и учителя Шалвы. В классе стоял круглый накрытый стол. За ним сидели председатель сельской общины, приземистый, рябой Миха Кириа, фельдшер Калистрат Кварцхава, лейтенант Амиран Аршба и младший лейтенант Николоз Гардабхадзе. Неподалеку от них устроился взводный Татачиа Сиордиа. Закинув ногу на ногу, он бренчал на гитаре и пел тонким бабьим голосом:
Наримана Гоцадзе, Нари люблю я! Нари, Мой любимый Нари.
На полу валялись книги, тетради, школьные чернильницы-непроливайки. Криво, на одном гвозде, висела на стене
полуразорванная карта Грузии. В классе клубился табачный дым, и красные, как бурак, лица присутствующих тоже были окутаны дымом.
Офицеров угощал председатель сельской общины Миха Кириа. Капитан Вахтанг Глонти стоял со стаканом вина в руке и, медленно покачиваясь в такт песне, без слов, хрипло подпевал взводному, не отрывая взгляда от прибитого к стене выцветшего плаката. На плакате большими черными буквами было напечатано: «Номер 5» и слова: «Голосуйте за номер 5!» Под номером и призывом был нарисован рабочий, опирающийся левой рукой о наковальню и держащий в левой руке ту же цифру пять. Слева от рабочего был нарисован крестьянин, поставивший ногу на сноп пшеничных колосьев, с серпом в левой руке и цифрой 5— в правой. У ног рабочего и крестьянина были напечатаны цифры 2, 3, 4, 6 и 8 и чуть ниже слова «Революционная партия грузинских социал-федералистов». Помимо всего этого на плакате и слева и справа были напечатаны мелким шрифтом обширные выдержки из партийной программы социал-федералистов.
— Все голоса за номер пять! Все голоса социал-федералистам!— заплетающимся языком читал Глонти. Он повернулся к столу и спросил у Кириа: — Растолкуйте мне, пожалуйста, господин председатель, сколько партий в нашей маленькой Грузии?
— Сколько свихнувщихся людей, столько и партий,— ответил Кириа и, довольный своим остроумием, оскалился.— Здравый ум сохранился только у нас, у социал-демократов, не сомневайтесь, господин капитан, только у нас.
— Ишь ты! Разве?— Глонти криво усмехнулся.— Это по вас что-то не видно, господин Кириа.
Капитан подошел к плакату, ткнул пальцем в номера и принялся считать:
— Два, три, четыре, шесть, пять...— Капитан сбился со счета.— Погодите, где же первый? — удивился капитан и принялся считать сначала. И опять сбился.— Ну и чертовщина! — рассердился он.— На весь мир хватит столько партий. Большевики под каким номером идут?
— Большевики? Большевикам пуля в лоб,— сказал Кириа и хихикнул. Он считал остроумие своим главным талантом.
Глонти вытащил из кобуры наган, прицелился в нарисованный на доске лист мирабели и выстрелил. Пуля попала в самую середину рисунка, пробила доску.
— Так, да?
— Так, так его! — расхохотался взводный Татачиа Сиордиа.
— Да, это и называется прямо в лоб,— похвалил капитана Миха Кириа.
Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе не обратили внимания на выстрел. Человеку хочется стрелять — ну и пусть себе стреляет. Человеку хочется петь — пусть поет. Спорить человеку хочется — пусть спорит, а нам какое до этого дело? Они были сейчас ко всему безразличны, офицеры народной гвардии Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе. Им уже и за столом не хотелось сидеть, но куда пойдешь... И здесь скука, и там скука, повсюду скука и скука. И потому никуда они не спешили, и ни о чем не тужили, и ничему не радовались. Так что можно сидеть и за этим столом, все равно где сидеть, и, хотя уже съедено много и выпито немало, надо от нечего делать, так сказать, со скуки, снова пить и снова есть — словом, пировать надо, если только такое скучное застолье можно назвать пиром.
— Значит, как вы говорите, прямо в лоб, господин Кириа?— обернулся Глонти к председателю общины и неожиданно направил на него дуло револьвера.
Обычно багровое лицо Миха Кириа стало бледным, как у мертвеца, оно как бы мгновенно ссохлось и уменьшилось в размере.
Он хотел крикнуть: отведи, безумец, наган,— но челюсти его словно одеревенели.
— Ишь ты! В лоб, да?— Глонти держал наган на высоте лба Миха Кириа, и палец его лежал на спусковом крючке.
Взводный Татачиа Сиордиа перестал петь и уставился на этот готовый спустить курок палец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Отряд, вперед! — крикнул Глонти срывающимся от волнения голосом и, заломив назад папаху, тронул с места коня.
Отряд двинулся. Народ не сразу понял, что значило это «вперед», и стоял не шевелясь, только Зосиме Коршиа поднял палку и крикнул:
— Остановитесь! Что вы делаете?
Отряд надвигался прямо на народ, но крестьяне все еще стояли неподвижно, и гвардейцы поневоле остановились.
— Вперед! — заорал Глонти. Он, казалось, потерял рассудок. Ему мерещилось, что на месте Зосиме стоит его родной отец. Босой, худой, измученный работой и заботами, иссушенный лихорадкой. Отец глядит на капитана удивленно, с укором. Казалось, не Зосиме, а отец говори! ему: «Что ты делаешь?» Говорит молча, без слов, и желтые от лихорадки глаза его все расширяются и расширяются. Эти глаза жгут капитана, мутят ему рассудок. «Вперед! Вперед!» — отчаявшись, кричал Глонти.
Джвебе никак не мог остановиться и повернуть назад коня. Он был в строю — он накрепко зажат справа и слева, и сзади напирает другая шеренга. Лошадь его прошла мимо отца и учителя. Джвебе снова попытался сдержать и повернуть ее, и опять ему это не удалось. Лошадь его уже было надвинулась на Маку, тут мать подхватила ее под уздцы:
— Джвебе, сын мой!
Джвебе ничего не слышал и ничего не понимал, ничего не видел — он был слеп, он был глух, он был нем. Только первый возглас капитана стоял в его ушах: «Отряд, вперед!» Задние ряды все напирали на передние. Мака не отпускала поводья, лошадь поволокла ее, женщина споткнулась и упала на свежевспаханную землю. Джвебе все еще ничего не слышал, ничего не понимал, ничего не видел. Вместе с другими гвардейцами он двигался вперед.
Мака лежала на вспаханной земле.
Гвардейцы теснили толпу к деревне. Шагом продвигались гвардейцы, шагом отходил к переправе народ. Люди спотыкались на вспаханной земле, падали и тут же вскакивали, боясь попасть под копыта лошадей, осыпая гвардейцев бранью и проклятиями.
Остались на поле лишь потерявшая сознание Мака и еще Беглар и учитель.
Учитель и Беглар неотрывно глядели друг на друга: Шалва сочувственно и укоризненно, Беглар — сурово и упрямо.
Вечерело. Тускло поблескивали ослабевшие лучи солнца на почках алычи и мирабели. Уже не щебетали на ветках птицы. Задул пахнущий морем, все еще по-зимнему холодный ветер.
Окно школы распахнуто настежь, но в классе уже нет парт — они выброшены во двор. И школьников уже нет в классе, и учителя Шалвы. В классе стоял круглый накрытый стол. За ним сидели председатель сельской общины, приземистый, рябой Миха Кириа, фельдшер Калистрат Кварцхава, лейтенант Амиран Аршба и младший лейтенант Николоз Гардабхадзе. Неподалеку от них устроился взводный Татачиа Сиордиа. Закинув ногу на ногу, он бренчал на гитаре и пел тонким бабьим голосом:
Наримана Гоцадзе, Нари люблю я! Нари, Мой любимый Нари.
На полу валялись книги, тетради, школьные чернильницы-непроливайки. Криво, на одном гвозде, висела на стене
полуразорванная карта Грузии. В классе клубился табачный дым, и красные, как бурак, лица присутствующих тоже были окутаны дымом.
Офицеров угощал председатель сельской общины Миха Кириа. Капитан Вахтанг Глонти стоял со стаканом вина в руке и, медленно покачиваясь в такт песне, без слов, хрипло подпевал взводному, не отрывая взгляда от прибитого к стене выцветшего плаката. На плакате большими черными буквами было напечатано: «Номер 5» и слова: «Голосуйте за номер 5!» Под номером и призывом был нарисован рабочий, опирающийся левой рукой о наковальню и держащий в левой руке ту же цифру пять. Слева от рабочего был нарисован крестьянин, поставивший ногу на сноп пшеничных колосьев, с серпом в левой руке и цифрой 5— в правой. У ног рабочего и крестьянина были напечатаны цифры 2, 3, 4, 6 и 8 и чуть ниже слова «Революционная партия грузинских социал-федералистов». Помимо всего этого на плакате и слева и справа были напечатаны мелким шрифтом обширные выдержки из партийной программы социал-федералистов.
— Все голоса за номер пять! Все голоса социал-федералистам!— заплетающимся языком читал Глонти. Он повернулся к столу и спросил у Кириа: — Растолкуйте мне, пожалуйста, господин председатель, сколько партий в нашей маленькой Грузии?
— Сколько свихнувщихся людей, столько и партий,— ответил Кириа и, довольный своим остроумием, оскалился.— Здравый ум сохранился только у нас, у социал-демократов, не сомневайтесь, господин капитан, только у нас.
— Ишь ты! Разве?— Глонти криво усмехнулся.— Это по вас что-то не видно, господин Кириа.
Капитан подошел к плакату, ткнул пальцем в номера и принялся считать:
— Два, три, четыре, шесть, пять...— Капитан сбился со счета.— Погодите, где же первый? — удивился капитан и принялся считать сначала. И опять сбился.— Ну и чертовщина! — рассердился он.— На весь мир хватит столько партий. Большевики под каким номером идут?
— Большевики? Большевикам пуля в лоб,— сказал Кириа и хихикнул. Он считал остроумие своим главным талантом.
Глонти вытащил из кобуры наган, прицелился в нарисованный на доске лист мирабели и выстрелил. Пуля попала в самую середину рисунка, пробила доску.
— Так, да?
— Так, так его! — расхохотался взводный Татачиа Сиордиа.
— Да, это и называется прямо в лоб,— похвалил капитана Миха Кириа.
Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе не обратили внимания на выстрел. Человеку хочется стрелять — ну и пусть себе стреляет. Человеку хочется петь — пусть поет. Спорить человеку хочется — пусть спорит, а нам какое до этого дело? Они были сейчас ко всему безразличны, офицеры народной гвардии Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе. Им уже и за столом не хотелось сидеть, но куда пойдешь... И здесь скука, и там скука, повсюду скука и скука. И потому никуда они не спешили, и ни о чем не тужили, и ничему не радовались. Так что можно сидеть и за этим столом, все равно где сидеть, и, хотя уже съедено много и выпито немало, надо от нечего делать, так сказать, со скуки, снова пить и снова есть — словом, пировать надо, если только такое скучное застолье можно назвать пиром.
— Значит, как вы говорите, прямо в лоб, господин Кириа?— обернулся Глонти к председателю общины и неожиданно направил на него дуло револьвера.
Обычно багровое лицо Миха Кириа стало бледным, как у мертвеца, оно как бы мгновенно ссохлось и уменьшилось в размере.
Он хотел крикнуть: отведи, безумец, наган,— но челюсти его словно одеревенели.
— Ишь ты! В лоб, да?— Глонти держал наган на высоте лба Миха Кириа, и палец его лежал на спусковом крючке.
Взводный Татачиа Сиордиа перестал петь и уставился на этот готовый спустить курок палец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44