— Обратитесь, мол, за помощью к империалистическим странам, советовали они вам. Не так ли? — напоминал Еквтиме и делал вид, что помирает со смеху.
— Ну, что ты видишь в этом смешного?— спрашивал взбешенный фельдшер.
— Что я вижу смешного в попрошайничестве?— удивлялся Еквтиме.— Ну, знаешь, ты начисто лишен чувства юмора.
— Просьба о помощи не попрошайничать, почтальон,— чуть не скрежеща зубами, возражал Калистрат, причем слово «почтальон» он произносил с убийственной, как ему казалось, иронией.
— Попрошайничество, фельдшер!— не уступал Еквтиме, причем слово «фельдшер» звучало, по его мнению, в сто раз убийственнее, чем «почтальон».
— Неужели тебе не приходилось слышать, что человек человеку друг, что люди...
— Мы, национал-демократы, не считаем империалистов людьми.
— А мы не считаем людьми национал-демократов.
— Тем хужё для вас.
— Вы, национал-демократы, ничего дальше своего носа не видите.
— Ах вы, попрошайки! И впрямь попрошайки!
— Еквтиме! — гневно воскликнул социал-демократ.
— Калистрат! — с угрозой прорычал национал-демократ.
И сейчас, сидя на балконе, они тоже спорили.
— Послушай... ты плохо поступил,— продолжал Еквтиме спор, начатый еще в момент встречи.— Послушай... ты сидел в классе, пил с ними... вы выбрасывали за окно парты; пьяные, вы швыряли за окно бутылки... Вы целились в учителя из револьвера. Вся деревня, вся община знает об этом вашем позорном поступке. Скажи, как ты теперь будешь глядеть в глаза людям? Ну, где у вас, меньшевиков, совесть, и сохранили ли вы хоть крупицу чести?
— Еквтиме!— вспыхнул Калистрат, и правая нога его подпрыгнула вверх.— Во-первых, не касайся моей партии. Во-вторых, я не выбрасывал парт, не швырял в окно бутылки, не целился из револьвера в этого твоего господина Кордзахиа. Что же Касается чувства стыда, то прошу прощения — бог не дал и йоты его национал-демократам. Да какие вы демократы, вы самые настоящие националисты.
— Калистрат! — гневно загремел почтмейстер.
— Еквтиме!— с угрозой взвизгнул фельдшер.
— Калистрат! — снова вскрикнул почтмейстер, но тут силы покинули его. Одну руку Еквтиме быстро прижал к животу, другую к груди. Бледный, без единой кровинки, он умоляющими глазами смотрел на фельдшера, но Калистрат делал вид, что не замечает всего этого. Он сидел непоколебимый, неподвижный, высоко подняв голову, холодный, как камень, несгибаемый, как железо, неумолимый, как тигр. Похоже было, что он и не собирается капать на сахар сердечные капли. От волнения и от обиды у фельдшера дергалось правое веко, а закинутая на ногу нога нервно подрагивала.
— Послушай... завтра, оказывается, приезжают член учредительного собрания Евгений Жваниа и председатель правления уездной общины Иродион Чхетиа,— сказал потерявший надежду на медицинскую помощь Еквтиме. Нет, не даст ему сейчас Калистрат сахара с сердечными каплями. Ну и черт с ним, и без его капель мне, слава богу, стало лучше.— Это я тебе говорю, Калистрат, ты слышишь? Завтра приезжают...
— Знаю, что приезжают,— не поднимая головы, сказал фельдшер.
— Ну, так вот... оказывается, Россия хочет объявить нам войну.
— Россия или большевики?
— Большевистская Россия... Во все уезды посланы члены учредительного собрания, и знаешь зачем?
— Знаю, для проведения мобилизации.
— Да, для проведения мобилизации. И в это время ваша хваленая народная гвардия вытворяет такое, чему позавидовали бы царские казаки,— желчно сказал национал-демократ.
— Так говорить о нашей славной народной гвардии может только большевик.
— Калистрат! — гневно загремел почтмейстер.
— Еквтиме! — с угрозой взвизгнул фельдшер.
И снова смертельная бледность проступила на лице Еквтиме,..
И в этот день тоже шел дождь. В феврале такие погоды здесь не редкость — они сулят хороший урожай. На проселке вокруг увязшего в грязи экипажа суетились гвардейцы. Взмыленные, избитые, замордованные лошади фыр
кали, вздрагивали, стонали и все же никак не могли стронуть с места застрявший экипаж. Лошади так устали, что, кажется, уже едва стоят на ногах. Обозленный кучер нетерпеливо поглядывал с козел на гвардейцев, которые, по его мнению, слишком медленно припрягали к его замученным коням своих верховых лошадей. Позади экипажа стояли четыре гвардейца и ждали команды, чтобы налечь плечом, — кони у гвардейцев сытые, сильные, но не поможешь — не вытянуть чертову колымагу.
Юрий Орлов не участвовал во всей этой суете. В отряде он был известен как «конский заступник» — не дай бог при нем обидеть коня. Вот и сейчас Юрий не отходит от загнанной упряжки — то погладит измученного коня, то скажет ему в самое ухо какое-нибудь ласковое слово. А товарищам Юрий как будто не собирается сейчас помогать, но гвардейцы не обижаются на него за это. Только взводный Татачиа Сиордиа готов наброситься на Орлова и не делает этого лишь из страха перед сидящим в экипаже начальством.
Сиордиа лебезил и ползал перед всеми начальниками чуть ли не на четвереньках и «топтал ногами» всех подчиненных. Это было его жизненным принципом.
В экипаже на задней скамье, скорчившись, сидели промокшие до ниточки член учредительного собрания Грузии Евгений Жваниа и председатель уездной общины Иродион Чхетиа, а перед ними — начальник уездного военного ведомства Варлам Хурциа и председатель сельской общины Миха Кириа. Лицо члена учредительного собрания сурово и хмуро. Если бы не неразлучные очки в руке, он бы стукнул этого подобострастного болвана Миха Кириа.
Жваниа нервно вертел очки, а другой рукой опирался на палку. Евгений Жваниа человек суеверный, и то, что они застряли в дороге, казалось ему дурным предзнаменованием. Если бы он ехал по личному делу, то непременно вернулся бы назад.
Экипаж увяз уже давно, грязь доходила до ступиц. Несколько раз пассажиры пытались выйти, но кругом была непролазная топь.
Капитан Глонти предложил Жваниа пересесть на его коня. Член учредительного собрания отказался. Не позволил он и перенести себя на руках. Но ждать больше нет сил — Жваниа надел очки и, презрительно оглядев Миха Кириа, жестко сказал ему:
— Это преступление — так запустить Дороги. Неужели вы не знаете, что бездорожье....
— Не уследили, господин Жваниа, нет мастеров,— поспешно перебил его Кириа.
— Мастеров, мастеров,— уж и вовсе разъярился Жваниа.— Во всех деревнях и городах слышишь об этом! Господин капитан,— окликнул он Глонти,— я вас последний раз спрашиваю,— долго мы еще будем здесь стоять? Вы понимаете, что это значит, или не понимаете?
— Сейчас двинемся, господин Жваниа. Сию минуту двинемся,— заверил его капитан и крикнул в темноту: — Сиордиа!
— Здесь Сиорд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44