Замордовал их член учредительного собрания. И поспать некогда, и поесть некогда, все дела и дела.
— Похоже, все в порядке,— сказал председатель.
Капитан поглядел на часы.
— Ровно восемь.
— Значит, пора,— сказал Кириа.
Глонти поднял руку и ударил в колокол. Над деревней поплыл веселый звон.
...В узкой, длинной, как вагон, комнате сидел за столом учитель и читал газету «Эртоба». Крупные, броские заголовки сообщали и призывали: «Военные порядки в телефонно- телеграфной сети», «Товарищи рабочие! Беритесь за оружие и пополняйте ряды народной гвардии и армии!», «Призыв председателя правительства Ноя Жорданиа». Учитель отложил «Эртобу» в сторону, взял газету «Сакартвелос республика» и принялся читать сводку генерального штаба. Она начиналась словами: «Грузинский пролетариат защищает границы своей страны и будет бороться за идеалы демократии й социализма!»
Учитель отложил и эту газету. И вдруг насторожился. В комнату проник голос школьного колокола. Учитель поспешно встал и отворил окно — в комнату ворвался веселый, праздничный звон. Тридцать лет слышит его Шалва и все тридцать лет радуется ему. Учитель почувствовал, как вливаются в его измученное, уставшее сердце сила и бодрость. Он забыл о газетах, которые только что так волновали его, забыл обо всем, что терзало в это утро его мозг и душу. Осталось только одно: надо начинать урок. Учитель снял со стены шапку, взял со стола тетради и поспешил в школу.
Ожила притихшая, запуганная деревня, захлопали калитки и двери домов, послышался оживленный гомон школьников. Вот бежит по улице Гудза Коршиа, а его догоняю- Утуйа Тодуа и Кучура Кучаа. Сбежал по лестнице с сумкой в руке Гванджи Букиа.
— Подожди, сынок, куда бежишь, не поев? — крикнула ему вдогонку Мака.
— Оставь его! Не помрет до полдника,— сказал Боглар. Он тоже прислушался к школьному колоколу. На коленях его лежал лемех, и Беглар точил ето. «Снова прозвучал школьный звонок, и ты снова будешь пахать заречную землю»,— мысленно сказал он лемеху.
По улице бежали дети, .У одних через плечо была перекинута сумка, другие прижимали книжки и тетради к груди, а кто сунул их за пояс. Лица у ребят радостные, смеющиеся — деревенские дети всегда идут на урок к учителю Шалве как на праздник, а сегодняшний урок — тем более праздничный.
Дед Зосиме Коршиа стоит у ворот своего дома и, ковыряя землю палкой, с улыбкой смотрит на детей. Рядом с ним Кочойа.
— Испугались они, дедушка Зосиме,— сказал Кочойа.
— Что ты сказал?
— Испугались, говорю...
— Кто испугался, сынок?
— Гвардейцы. Так вычистили, так прибрали школу... разве что языком не вылизали, а так все сделали.
Зосиме с интересом оглядел Кочойа, с таким интересом, что даже перестал ковырять землю.
— Жаль, что твой отец не знал грамоты, был бы он большим человеком. Бо-олыним! — Зосиме прислушался к школьному колоколу.— Этот звук Авксенти, наверное, услышит и в могиле. Учись, сынок, неученый человек что бык со сломанным рогом. Неуч сядет на камень — все одно что камень к камню прибавился.
Кочойа Коршиа окончил двухклассную школу, а про должать учебу у бедняка-сироты не было средств. И как только с пареньком заговаривали об учебе, он переводил разговор на другое. И сейчас тоже не пожелал вести разговор об этом.
— Земля все равно будет нашей, дедушка Зосиме,— сказал Кочойа.
— Кто это сказал, сынок?
— Беглар Букиа сказал.
— Что ж, Беглар мог это сказать. Это на него похоже,
— А Беглару сказали другие, дедушка Зосиме.
— Кто другие, сынок?
— А другим — еще другие.
— А тем кто сказал, сынок?
— А еще другие, еще другие, еще другие.
— Кто все же, сынок? Кто первый сказал?
— Тот человек, дед...
— Какой человек, сынок?
— Который в России, Ленин.
Первым в класс вбежал Гванджи. Его обычно желтое, будто ржавое, лицо порозовело, и глаза — всегда такие печальные — сияли. Гванджи остановился перед партами, удивляясь, что класс такой же, как и прежде. Мальчик подошел к своей парте и, когда хотел сесть, наступил ногой на заброшенный сюда Варденом сверток. Гванджи поднял его. Что это? У нас в классе прежде ничего похожего не было. Значит, это забыли гвардейцы. Интересно все же, что это так аккуратно обернуто кожей? Надо посмотреть. Гванджи принялся развязывать тесемку, но тут в класс ворвались с шумом, толкая друг друга, ребята.
Гванджи спрятал сверток в парту.
— А мне сказали, что все в классе разбито,— удивился кто-то из ребят.
— Да и мне говорили, что все парты пожгли.
— И доску пробили пулей.
Ребята подошли к доске — на ней ничего не было заметно.
— Сожгли только одну парту — ту, за которой сидели Готойа и Маци.
— А вместо нее поставили стул.
— Маци, ты сядешь нее стул учителя.
— Нет, ты, Готойа, сядешь на стул.
— А вы тощие, поместитесь оба.
— Боже, какой почет вам выпал!
— Оказывается, учитель Шалва пожаловался правительству.
— Член правительства приехал, учитель ему и пожаловался.
— Учитель, говорят, устроил капитану Глонти и Миха Кириа черный день.
Гванджи и Гудза в разговор этот не вмешивались. Стараясь, чтоб остальные ребята этого не заметили, они ощупывали спрятанный в парте сверток и никак не могли понять, что в нем.
— На оружие не похоже,— прошептал Гудза.
— Может, патроны?
— Да нет, как будто бумаги.
Шалва вошел в класс так, как входил обычно, словно ничего и не случилось в школе. Он даже не посмотрел на доску и на парты.
— Здравствуйте, дети!
— Здравствуйте, учитель!
— Садитесь!
Дети сели.
Гванджи и Гудза переглянулись — что же все-таки делать со свертком?
— Отдадим учителю,— шепнул другу Гванджи.
— Да, так будет лучше,— согласился Гудза.
Гванджи встал:
— Учитель, вот что мы нашли под партой.
— Покажи! — сказал учитель.
Гванджи протянул сверток. Шалва взял его не глядя, положил на стол.
Дети были удивлены: неужели учителю не интересно узнать, что в свертке? Ну и нрав у нашего учителя — пока идет урок, его ничего, кроме урока, не интересует.
— Сядь, Букиа! — сказал учитель.— Ну-ка, вспомним,
дети, на чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Шалва и украдкой поглядел на доску.
Листа мирабели, который он нарисовал мелом на прошлом уроке, уже не было, но не было видно и пробоины.
— Так, на чем же мы остановились?
— Вы спросили, когда у нас начинается пахота,— сказал Маци, вставая.
Учитель нахмурил лоб. Пахота! Он не хотел сейчас о ней думать. Пахота. Перед глазами учителя встало поле Чичуа, гвардейцы, напирающие на толпу, изогнутая бровь капитана и его щегольски закрученные усы, встало перед его глазами и виноватое лицо Джвебе, его рука с нагайкой, и искаженное горем лицо упавшей на борозду Маки, и упрямое и суровое лицо Беглара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Похоже, все в порядке,— сказал председатель.
Капитан поглядел на часы.
— Ровно восемь.
— Значит, пора,— сказал Кириа.
Глонти поднял руку и ударил в колокол. Над деревней поплыл веселый звон.
...В узкой, длинной, как вагон, комнате сидел за столом учитель и читал газету «Эртоба». Крупные, броские заголовки сообщали и призывали: «Военные порядки в телефонно- телеграфной сети», «Товарищи рабочие! Беритесь за оружие и пополняйте ряды народной гвардии и армии!», «Призыв председателя правительства Ноя Жорданиа». Учитель отложил «Эртобу» в сторону, взял газету «Сакартвелос республика» и принялся читать сводку генерального штаба. Она начиналась словами: «Грузинский пролетариат защищает границы своей страны и будет бороться за идеалы демократии й социализма!»
Учитель отложил и эту газету. И вдруг насторожился. В комнату проник голос школьного колокола. Учитель поспешно встал и отворил окно — в комнату ворвался веселый, праздничный звон. Тридцать лет слышит его Шалва и все тридцать лет радуется ему. Учитель почувствовал, как вливаются в его измученное, уставшее сердце сила и бодрость. Он забыл о газетах, которые только что так волновали его, забыл обо всем, что терзало в это утро его мозг и душу. Осталось только одно: надо начинать урок. Учитель снял со стены шапку, взял со стола тетради и поспешил в школу.
Ожила притихшая, запуганная деревня, захлопали калитки и двери домов, послышался оживленный гомон школьников. Вот бежит по улице Гудза Коршиа, а его догоняю- Утуйа Тодуа и Кучура Кучаа. Сбежал по лестнице с сумкой в руке Гванджи Букиа.
— Подожди, сынок, куда бежишь, не поев? — крикнула ему вдогонку Мака.
— Оставь его! Не помрет до полдника,— сказал Боглар. Он тоже прислушался к школьному колоколу. На коленях его лежал лемех, и Беглар точил ето. «Снова прозвучал школьный звонок, и ты снова будешь пахать заречную землю»,— мысленно сказал он лемеху.
По улице бежали дети, .У одних через плечо была перекинута сумка, другие прижимали книжки и тетради к груди, а кто сунул их за пояс. Лица у ребят радостные, смеющиеся — деревенские дети всегда идут на урок к учителю Шалве как на праздник, а сегодняшний урок — тем более праздничный.
Дед Зосиме Коршиа стоит у ворот своего дома и, ковыряя землю палкой, с улыбкой смотрит на детей. Рядом с ним Кочойа.
— Испугались они, дедушка Зосиме,— сказал Кочойа.
— Что ты сказал?
— Испугались, говорю...
— Кто испугался, сынок?
— Гвардейцы. Так вычистили, так прибрали школу... разве что языком не вылизали, а так все сделали.
Зосиме с интересом оглядел Кочойа, с таким интересом, что даже перестал ковырять землю.
— Жаль, что твой отец не знал грамоты, был бы он большим человеком. Бо-олыним! — Зосиме прислушался к школьному колоколу.— Этот звук Авксенти, наверное, услышит и в могиле. Учись, сынок, неученый человек что бык со сломанным рогом. Неуч сядет на камень — все одно что камень к камню прибавился.
Кочойа Коршиа окончил двухклассную школу, а про должать учебу у бедняка-сироты не было средств. И как только с пареньком заговаривали об учебе, он переводил разговор на другое. И сейчас тоже не пожелал вести разговор об этом.
— Земля все равно будет нашей, дедушка Зосиме,— сказал Кочойа.
— Кто это сказал, сынок?
— Беглар Букиа сказал.
— Что ж, Беглар мог это сказать. Это на него похоже,
— А Беглару сказали другие, дедушка Зосиме.
— Кто другие, сынок?
— А другим — еще другие.
— А тем кто сказал, сынок?
— А еще другие, еще другие, еще другие.
— Кто все же, сынок? Кто первый сказал?
— Тот человек, дед...
— Какой человек, сынок?
— Который в России, Ленин.
Первым в класс вбежал Гванджи. Его обычно желтое, будто ржавое, лицо порозовело, и глаза — всегда такие печальные — сияли. Гванджи остановился перед партами, удивляясь, что класс такой же, как и прежде. Мальчик подошел к своей парте и, когда хотел сесть, наступил ногой на заброшенный сюда Варденом сверток. Гванджи поднял его. Что это? У нас в классе прежде ничего похожего не было. Значит, это забыли гвардейцы. Интересно все же, что это так аккуратно обернуто кожей? Надо посмотреть. Гванджи принялся развязывать тесемку, но тут в класс ворвались с шумом, толкая друг друга, ребята.
Гванджи спрятал сверток в парту.
— А мне сказали, что все в классе разбито,— удивился кто-то из ребят.
— Да и мне говорили, что все парты пожгли.
— И доску пробили пулей.
Ребята подошли к доске — на ней ничего не было заметно.
— Сожгли только одну парту — ту, за которой сидели Готойа и Маци.
— А вместо нее поставили стул.
— Маци, ты сядешь нее стул учителя.
— Нет, ты, Готойа, сядешь на стул.
— А вы тощие, поместитесь оба.
— Боже, какой почет вам выпал!
— Оказывается, учитель Шалва пожаловался правительству.
— Член правительства приехал, учитель ему и пожаловался.
— Учитель, говорят, устроил капитану Глонти и Миха Кириа черный день.
Гванджи и Гудза в разговор этот не вмешивались. Стараясь, чтоб остальные ребята этого не заметили, они ощупывали спрятанный в парте сверток и никак не могли понять, что в нем.
— На оружие не похоже,— прошептал Гудза.
— Может, патроны?
— Да нет, как будто бумаги.
Шалва вошел в класс так, как входил обычно, словно ничего и не случилось в школе. Он даже не посмотрел на доску и на парты.
— Здравствуйте, дети!
— Здравствуйте, учитель!
— Садитесь!
Дети сели.
Гванджи и Гудза переглянулись — что же все-таки делать со свертком?
— Отдадим учителю,— шепнул другу Гванджи.
— Да, так будет лучше,— согласился Гудза.
Гванджи встал:
— Учитель, вот что мы нашли под партой.
— Покажи! — сказал учитель.
Гванджи протянул сверток. Шалва взял его не глядя, положил на стол.
Дети были удивлены: неужели учителю не интересно узнать, что в свертке? Ну и нрав у нашего учителя — пока идет урок, его ничего, кроме урока, не интересует.
— Сядь, Букиа! — сказал учитель.— Ну-ка, вспомним,
дети, на чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Шалва и украдкой поглядел на доску.
Листа мирабели, который он нарисовал мелом на прошлом уроке, уже не было, но не было видно и пробоины.
— Так, на чем же мы остановились?
— Вы спросили, когда у нас начинается пахота,— сказал Маци, вставая.
Учитель нахмурил лоб. Пахота! Он не хотел сейчас о ней думать. Пахота. Перед глазами учителя встало поле Чичуа, гвардейцы, напирающие на толпу, изогнутая бровь капитана и его щегольски закрученные усы, встало перед его глазами и виноватое лицо Джвебе, его рука с нагайкой, и искаженное горем лицо упавшей на борозду Маки, и упрямое и суровое лицо Беглара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44