Фельдшер Калистрат Кварцхава бросил поверх очков быстрый взгляд на курок и зажмурился — председатель общины был его другом, и фельдшеру не хотелось видеть его с пробитым лбом.
Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе и на это тоже не обратили внимания; по-прежнему ко всему безучастные, они равнодушно дымили папиросами. Полжизни эти офицеры слышали стрельбу, полжизни участвовали в кровопролитиях, и мог ли их удивить еще один пробитый лоб или простреленная грудь?
«Большевикам или меньшевикам пуля в лоб?» никак не мог решить Вахтанг Глонти, все еще держа на
прицеле председателя общины. Но капитан не видел Миха. Видел он своего отца, босого, худого, изможденного работой и заботами, пожелтевшего от лихорадки. Отец глядел на капитана с удивлением и укором. «Я тут ни при чем, отец. Мне приказали — сгони их с чужой земли. Начальство мое мне приказало, что же мне было делать, отец, я ведь солдат».
Шалва вошел в распахнутые ворота. Двор школы был превращен в военный лагерь. Солдаты ставили палатки, кормили и чистили привязанных к изгороди лошадей. Перед зданием стояли пушка и пулемет, а кашевар в грязном фартуке совал в топку полевой кухни куски порубленной парты.
Несколько озябших гвардейцев играли в петухов: с выкриками «гоп, гоп!» они подскакивали друг к другу на одной ноге, нацелившись плечом или грудью на противника, и, если удар был удачным, противник падал. Это вызывало оглушительный хохот.
Учитель был поражен всей этой картиной. Он шел мимо гвардейцев, придерживая на груди накинутое на плечи пальто. Гвардейцы глядели, как ковыляет старик, кто просто так, без особого интереса, кто с некоторым любопытством, а кто и с насмешкой. А когда у самых ног учителя растянулся сбитый «петухами» долговязый гвардеец-осетин, многие рассмеялись. Учитель наклонился к упавшему, но не смог, конечно, его поднять. Куда там! Осетин с удивлением посмотрел снизу вверх на странного старика.
— Извини, дорогой, кто ты есть?— насмешливо спросил он на ломаном грузинском языке.
— Я — учитель,— растерянно пробормотал Шалва, намереваясь продолжить путь.
Осетин вскочил на ноги и преградил ему дорогу:
— Извини, пожалуйста, значит, ты учитель, а я Джамбулат. И я тебя прошу, поучи уму-разуму этого болвана,— рассмеялся осетин и показал на Болдуина.— Это он повалил Джамбулата Бестаева.
Негр был еще более дюжий, чем осетин. Белая мохнатая папаха, надвинутая на лоб, подчеркивала его черноту.
Шалва оглядел гвардейцев — он впервые видел их так близко. «И это наша народная гвардия,— подумал учитель.—
Народная». Он вздохнул, плотнее запахнулся в пальто и заковылял к школе.
Наримана Гоцадзе, Наримана Гоцадзе Я застигла, когда он Целовался...—
слышалось из его класса.
Учитель поднял голову и увидел выброшенные из школы парты. Джвебе вырывал парту из рук кашевара, а тот, держа в одной руке топор, другой тянул парту к себе.
— Пусти! — не отдавал парту Джвебе.
— Отстань от меня.
— Эта парта из моего класса.
— Плевать я хотел на твой класс!
— Пусти, говорю!— Джвебе ударил кашевара кулаком в грудь.
Кашевар качнулся и, не удержавшись, плюхнулся на землю.
— Ах ты, собака,— заревел кашевар и, вскочив, бросился с поднятым топором на Джвебе.
Джвебе увернулся, и занесенный над ним топор так вонзился в парту, что кашевар не смог его сразу выдернуть. Ругаясь, кашевар принялся тянуть его к себе, как вдруг перед ним встал учитель.
— Что ты делаешь, сынок? Зачем парты жжешь?
— А на чем же мне варить кашу?
Джвебе чувствовал себя таким виноватым, будто сам рубил и жег парты.
— Учитель...— Джвебе стянул с головы шапку.— Учитель Шалва...— тихо сказал Джвебе, прося глазами прощения.
Но Шалва был так возбужден, что не обратил на Джвебе внимания. Господи, что же это творится в школе. Нет, нет! Неправдоподобно все это! И поверить невозможно в такое!
Учитель вдруг резко, неожиданно для кашевара выхватил у него из рук топор.
Эти порубленные, разбитые парты были куплены на деньги крестьян и, что уж таиться, на деньги самого учителя. На такие же трудные, трудовые гроши построена и сама школа. Шалва ходил от двора к двору, вымаливал, выпрашивал копейки, и рубли, брал, что мог, даже у неимущих, голодал сам и других оставлял голодными. Слабый, болезненный, он собственноручно помогал каменщикам и
плотникам. Он отдал постройке школы всю свою молодость, пожертвовал полжизни ради покупки этих парт, и тут пришли варвары. Занятый школой, заботами о ней, Шалва не знал личной жизни — все эти годы он снимал комнатушку в чужом доме. Всю жизнь до самой старости — ни одного хорошего дня, и все же Шалва был доволен своим делом и жизнью, потому что была школа, были ученики.
Порубленные, разбитые валялись перед учителем парты. Кто сочтет, сколько учеников сидели за ними, сколько крестьянских ребят выучились грамоте. А сейчас эти парты выброшены из класса, их сжигают в топке полевой кухни, а из класса доносятся пьяные выкрики.
Учитель двинулся к лестнице. Топор остался у него в руках, но он не заметил этого. Гвардеец, стоявший у дверей класса, преградил путь незнакомцу с топором и знаком приказал ему остановиться. А когда учитель не понял этого его приказа, часовой взвыл, застучал ногами, вскинул винтовку.
Шалва подумал, что гвардеец притворяется немым, чтобы, как и его товарищи, посмеяться над старым человеком, но движения гвардейца, вой и пылкость его тут же развеяли подозрение Шалвы. Нет, он и в самом деле немой. Шалва остановился, не зная, как объяснить немому гвардейцу, что это его класс, что он здешний учитель.
Нариман Гоцадзе, Нариман Гоцадзе За поцелуй дает червонец.
Джвебе незаметно пошел за учителем и из-за его спины жестами показал немому: пусти, мол. Немой понял товарища, улыбнулся Шалве и, отобрав у него топор, разрешил пройти в класс. Он даже сам открыл дверь перед Шалвой. Из класса вырвалась песня и табачный дым. Шалва перешагнул порог и остановился. Немой притворил за ним дверь.
Учителю сразу бросились в глаза пробитая пулей доска, разбросанные на полу книги, тетради, чернильницы, пьяные лица сидящих за столом, капитан с поднятым револьвером и мертвенно-бледный председатель общины.
— Социал-демократы говорят, что такой раздел земли — гибель для нашего народа,— продолжал Глонти комментировать изложенную на плакате партийную программу социал-федералистов.— У нас так мало земли, утверждают они,
что ее не хватает и грузинским крестьянам. Так говорят господа социал-федералисты...— Какая-то мысль осветила лицо капитана, и он отвел наган от лба председателя общины Миха Кириа и прицелился в пятый номер: — Ишь ты, опять земля! Не хватает ее грузинскому народу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе и на это тоже не обратили внимания; по-прежнему ко всему безучастные, они равнодушно дымили папиросами. Полжизни эти офицеры слышали стрельбу, полжизни участвовали в кровопролитиях, и мог ли их удивить еще один пробитый лоб или простреленная грудь?
«Большевикам или меньшевикам пуля в лоб?» никак не мог решить Вахтанг Глонти, все еще держа на
прицеле председателя общины. Но капитан не видел Миха. Видел он своего отца, босого, худого, изможденного работой и заботами, пожелтевшего от лихорадки. Отец глядел на капитана с удивлением и укором. «Я тут ни при чем, отец. Мне приказали — сгони их с чужой земли. Начальство мое мне приказало, что же мне было делать, отец, я ведь солдат».
Шалва вошел в распахнутые ворота. Двор школы был превращен в военный лагерь. Солдаты ставили палатки, кормили и чистили привязанных к изгороди лошадей. Перед зданием стояли пушка и пулемет, а кашевар в грязном фартуке совал в топку полевой кухни куски порубленной парты.
Несколько озябших гвардейцев играли в петухов: с выкриками «гоп, гоп!» они подскакивали друг к другу на одной ноге, нацелившись плечом или грудью на противника, и, если удар был удачным, противник падал. Это вызывало оглушительный хохот.
Учитель был поражен всей этой картиной. Он шел мимо гвардейцев, придерживая на груди накинутое на плечи пальто. Гвардейцы глядели, как ковыляет старик, кто просто так, без особого интереса, кто с некоторым любопытством, а кто и с насмешкой. А когда у самых ног учителя растянулся сбитый «петухами» долговязый гвардеец-осетин, многие рассмеялись. Учитель наклонился к упавшему, но не смог, конечно, его поднять. Куда там! Осетин с удивлением посмотрел снизу вверх на странного старика.
— Извини, дорогой, кто ты есть?— насмешливо спросил он на ломаном грузинском языке.
— Я — учитель,— растерянно пробормотал Шалва, намереваясь продолжить путь.
Осетин вскочил на ноги и преградил ему дорогу:
— Извини, пожалуйста, значит, ты учитель, а я Джамбулат. И я тебя прошу, поучи уму-разуму этого болвана,— рассмеялся осетин и показал на Болдуина.— Это он повалил Джамбулата Бестаева.
Негр был еще более дюжий, чем осетин. Белая мохнатая папаха, надвинутая на лоб, подчеркивала его черноту.
Шалва оглядел гвардейцев — он впервые видел их так близко. «И это наша народная гвардия,— подумал учитель.—
Народная». Он вздохнул, плотнее запахнулся в пальто и заковылял к школе.
Наримана Гоцадзе, Наримана Гоцадзе Я застигла, когда он Целовался...—
слышалось из его класса.
Учитель поднял голову и увидел выброшенные из школы парты. Джвебе вырывал парту из рук кашевара, а тот, держа в одной руке топор, другой тянул парту к себе.
— Пусти! — не отдавал парту Джвебе.
— Отстань от меня.
— Эта парта из моего класса.
— Плевать я хотел на твой класс!
— Пусти, говорю!— Джвебе ударил кашевара кулаком в грудь.
Кашевар качнулся и, не удержавшись, плюхнулся на землю.
— Ах ты, собака,— заревел кашевар и, вскочив, бросился с поднятым топором на Джвебе.
Джвебе увернулся, и занесенный над ним топор так вонзился в парту, что кашевар не смог его сразу выдернуть. Ругаясь, кашевар принялся тянуть его к себе, как вдруг перед ним встал учитель.
— Что ты делаешь, сынок? Зачем парты жжешь?
— А на чем же мне варить кашу?
Джвебе чувствовал себя таким виноватым, будто сам рубил и жег парты.
— Учитель...— Джвебе стянул с головы шапку.— Учитель Шалва...— тихо сказал Джвебе, прося глазами прощения.
Но Шалва был так возбужден, что не обратил на Джвебе внимания. Господи, что же это творится в школе. Нет, нет! Неправдоподобно все это! И поверить невозможно в такое!
Учитель вдруг резко, неожиданно для кашевара выхватил у него из рук топор.
Эти порубленные, разбитые парты были куплены на деньги крестьян и, что уж таиться, на деньги самого учителя. На такие же трудные, трудовые гроши построена и сама школа. Шалва ходил от двора к двору, вымаливал, выпрашивал копейки, и рубли, брал, что мог, даже у неимущих, голодал сам и других оставлял голодными. Слабый, болезненный, он собственноручно помогал каменщикам и
плотникам. Он отдал постройке школы всю свою молодость, пожертвовал полжизни ради покупки этих парт, и тут пришли варвары. Занятый школой, заботами о ней, Шалва не знал личной жизни — все эти годы он снимал комнатушку в чужом доме. Всю жизнь до самой старости — ни одного хорошего дня, и все же Шалва был доволен своим делом и жизнью, потому что была школа, были ученики.
Порубленные, разбитые валялись перед учителем парты. Кто сочтет, сколько учеников сидели за ними, сколько крестьянских ребят выучились грамоте. А сейчас эти парты выброшены из класса, их сжигают в топке полевой кухни, а из класса доносятся пьяные выкрики.
Учитель двинулся к лестнице. Топор остался у него в руках, но он не заметил этого. Гвардеец, стоявший у дверей класса, преградил путь незнакомцу с топором и знаком приказал ему остановиться. А когда учитель не понял этого его приказа, часовой взвыл, застучал ногами, вскинул винтовку.
Шалва подумал, что гвардеец притворяется немым, чтобы, как и его товарищи, посмеяться над старым человеком, но движения гвардейца, вой и пылкость его тут же развеяли подозрение Шалвы. Нет, он и в самом деле немой. Шалва остановился, не зная, как объяснить немому гвардейцу, что это его класс, что он здешний учитель.
Нариман Гоцадзе, Нариман Гоцадзе За поцелуй дает червонец.
Джвебе незаметно пошел за учителем и из-за его спины жестами показал немому: пусти, мол. Немой понял товарища, улыбнулся Шалве и, отобрав у него топор, разрешил пройти в класс. Он даже сам открыл дверь перед Шалвой. Из класса вырвалась песня и табачный дым. Шалва перешагнул порог и остановился. Немой притворил за ним дверь.
Учителю сразу бросились в глаза пробитая пулей доска, разбросанные на полу книги, тетради, чернильницы, пьяные лица сидящих за столом, капитан с поднятым револьвером и мертвенно-бледный председатель общины.
— Социал-демократы говорят, что такой раздел земли — гибель для нашего народа,— продолжал Глонти комментировать изложенную на плакате партийную программу социал-федералистов.— У нас так мало земли, утверждают они,
что ее не хватает и грузинским крестьянам. Так говорят господа социал-федералисты...— Какая-то мысль осветила лицо капитана, и он отвел наган от лба председателя общины Миха Кириа и прицелился в пятый номер: — Ишь ты, опять земля! Не хватает ее грузинскому народу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44