Не хватало только панталон, гетр и короткого жилета, а на месте шейного платка болтался криво повязанный галстук. Пузырящиеся на коленях старые брюки, траченный молью свитер и стоптанные шлепанцы выглядели странно рядом с диккенсовскими золотыми часами на брелке.
Закончив осмотр, Кензи перевела взгляд на картины.
Им не было числа.
Штабелями в рост человека они теснились у стен.
Занимали, развешанные в веселом беспорядке, все стены до самого потолка.
И даже пронзительный свет от голых, без абажура, ламп не мог скрыть их удивительного очарования и внутренней энергии.
– О Господи! – завороженно прошептала Кензи. – Рубенс! Помпео Батони... Ганс Мемлинг... Гирландайо... Дюрер... Маттиас Грюнвальд...
Она потрясенно пожирала глазами эти сокровища – от немецкой готики до итальянского Возрождения, от голландцев VII века до французов XVIII. Да за любое из этих полотен хранители Лувра, «Метрополитена», музея Гетти жизни не пожалеют – ни своей, ни чужой.
Кензи медленно повернулась к мистеру Вагсби.
– А ведь снаружи и не скажешь...
– В том-то и штука, – лукаво подмигнул ей мистер Вагсби. – Но пошли дальше.
И, знаком предложив ей следовать за ним, он повел Кензи вверх по красивой винтовой лестнице. Посредине крытой террасы он остановился и ткнул пальцем в огромное полотно на стене.
– Вижу, вы в нашем деле разбираетесь. И все же... Кому, на ваш взгляд, принадлежит эта картина? Торопиться некуда. Думайте, сколько вам угодно.
– Гм... – Кензи было ясно, что ее экзаменуют, и, сложив на груди руки, она для начала решила посмотреть на картину издали.
Обнаруживая следы влияния различных итальянских школ, полотно представляло сады Аркадии, где веселые нимфы вместе с дамами в неоклассическом одеянии танцевали вокруг по-девичьи красивого обнаженного Аполлона. На первый взгляд картина вполне могла принадлежать кисти Рафаэля или Пуссена. Но Кензи сразу догадалась, что все не так просто.
Постояв минуту-другую, она подошла ближе, внимательно вглядываясь в потрескавшийся живописный слой, и даже попробовала его на ощупь.
Так прошло минут пять, после чего Кензи вернулась к застывшему в ожидании мистеру Вагсби и вновь пристально вгляделась в полотно.
Откашлялась и уверенно заявила:
– Антон Рафаэль Менгс.
– Здорово! – просиял мистер Вагсби. – Вы приняты. Когда сможете приступить?
Так началось ее трехлетнее пребывание у Вагсби, которое дало Кензи больше, чем все университеты, вместе взятые. У них образовалось нечто вроде семьи – толстый коротышка и подвижная, живая молодая женщина, охотно берущая у него уроки.
В первый же день мистер Вагсби объяснил Кензи, зачем она ему нужна.
– Вы будете моими глазами.
Он так это сформулировал, совершенно спокойно добавив, что страдает неизлечимой болезнью сетчатки.
Кензи так расстроилась, что, наоборот, ему пришлось ее утешать.
– Ну, ну, детка, это еще не конец света. Пусть даже и так, какой толк лить слезы? Все равно не поможет. И еще. Подумайте, если бы вы были на моем месте, неужели бы вас не раздражали постоянные причитания?
Кензи согласно кивнула.
– Ко всему, знаете ли, привыкаешь, – добавил мистер Вагсби. – Словом, самое меньшее, что мне от вас нужно, – хорошее настроение.
После этих слов Кензи буквально влюбилась в старика.
Познания у него были поистине энциклопедические, и Кензи впитывала все жадно, как губка. Уже первый осмотр картин старых мастеров, выставленных на продажу, совершенно ее потряс.
– Эти так называемые эксперты – настоящие кретины! – пыхтел Вагсби. – Вы только посмотрите на этот натюрморт. Никакой это не Шарден. Тут слишком много красок. Шарден куда поэтичнее, мягче, скупее.
Или:
– И это они приписывают Стаббсу? Чушь! Лошадь какая-то анемичная, вот-вот упадет. Ни малейшего намека на Леонардову анатомию. А ведь Стаббс как никто знал строение животных, он годами их анатомировал...
И еще:
– А вот это действительно Делакруа, притом из лучших, и попомните мое слово, эта картина уйдет за баснословные деньги.
Кензи смотрела, слушала, запоминала.
Вскоре ей пришлось убедиться, что клиенты мистера Вагсби – публика действительно избранная. Родовитые богачи, подобно паломникам, стекались в его галерею – и покупали, покупали, покупали...
И скупцом Вагсби отнюдь не был. Через полгода Кензи получила солидную прибавку к жалованью и смогла снять новую квартиру, где она до сих пор и жила. Но куда важнее денег были знания. И еще – маленькие фокусы при продаже картин, которые Вагсби освоил за полвека занятий этим делом. Она научилась распознавать подделки. Умела теперь отличать благородную патину веков от красок, нанесенных с помощью феноформаделина, растворенного в бензине или скипидаре; овладела разнообразными техническими приемами: использовала ультрафиолетовые лучи, рентгеноскопию, научилась соскребать тончайший слой краски для последующего лабораторного анализа.
А главное, что почерпнула Кензи у мистера Вагсби, – страсть к живописи. От него Кензи научилась видеть в картине не только сочетание красок или исторические сюжеты, но и живое отражение теплого, человеческого бытия.
В могилу Вагсби в конце концов свела не слепота, а рак. Доктора дали ему полгода.
Кензи помогла ему закрыть магазин, распродав предварительно все содержимое. А он втайне от своей помощницы связался со своим старым знакомцем Споттсом, благодаря которому Кензи и получила место в отделе полотен старых мастеров «Бергли».
Она оставалась с ним до конца.
Незадолго до смерти мистер Вагсби признался, что до нее он отсеял двадцать восемь претендентов.
– Представляете, – слабо проговорил он, – вы единственная, кто угадал в авторе той картины Менгса!
Кензи ласково погладила его по восковой щеке.
– Но я бы взял вас в любом случае, – продолжал он. – Стоило вам только войти ко мне и осмотреться, как я сразу понял, что живопись... она у вас в крови... это ваша жизнь.
Оба улыбнулись. Ресницы у мистера Вагсби затрепетали, и он отошел. Кензи торжественно поцеловала его в лоб и закрыла ему глаза.
Так закончилась эта глава ее жизни и началась новая.
Довольно оглядывая себя в зеркало, Кензи сделала нечто вроде танцевального па, и как раз в эту минуту раздался звонок. Она поспешно разгладила платье, повязала шарфик и пулей вылетела в крохотный холл.
– Кто там?
– Это Споттс, – раздался искаженный внутренней связью голос.
– Поднимайтесь. – Кензи открыла сверху дверь в подъезд.
Появившись через несколько минут, Споттс изумленно воззрился на девушку.
– Вот это да!
– А что такое?
– Как это что? Никогда не видел вас такой красавицей!
Кензи была польщена.
– Да и я никогда не видела вас таким элегантным, сэр. Фрак вам к лицу. Выпьете чего-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Закончив осмотр, Кензи перевела взгляд на картины.
Им не было числа.
Штабелями в рост человека они теснились у стен.
Занимали, развешанные в веселом беспорядке, все стены до самого потолка.
И даже пронзительный свет от голых, без абажура, ламп не мог скрыть их удивительного очарования и внутренней энергии.
– О Господи! – завороженно прошептала Кензи. – Рубенс! Помпео Батони... Ганс Мемлинг... Гирландайо... Дюрер... Маттиас Грюнвальд...
Она потрясенно пожирала глазами эти сокровища – от немецкой готики до итальянского Возрождения, от голландцев VII века до французов XVIII. Да за любое из этих полотен хранители Лувра, «Метрополитена», музея Гетти жизни не пожалеют – ни своей, ни чужой.
Кензи медленно повернулась к мистеру Вагсби.
– А ведь снаружи и не скажешь...
– В том-то и штука, – лукаво подмигнул ей мистер Вагсби. – Но пошли дальше.
И, знаком предложив ей следовать за ним, он повел Кензи вверх по красивой винтовой лестнице. Посредине крытой террасы он остановился и ткнул пальцем в огромное полотно на стене.
– Вижу, вы в нашем деле разбираетесь. И все же... Кому, на ваш взгляд, принадлежит эта картина? Торопиться некуда. Думайте, сколько вам угодно.
– Гм... – Кензи было ясно, что ее экзаменуют, и, сложив на груди руки, она для начала решила посмотреть на картину издали.
Обнаруживая следы влияния различных итальянских школ, полотно представляло сады Аркадии, где веселые нимфы вместе с дамами в неоклассическом одеянии танцевали вокруг по-девичьи красивого обнаженного Аполлона. На первый взгляд картина вполне могла принадлежать кисти Рафаэля или Пуссена. Но Кензи сразу догадалась, что все не так просто.
Постояв минуту-другую, она подошла ближе, внимательно вглядываясь в потрескавшийся живописный слой, и даже попробовала его на ощупь.
Так прошло минут пять, после чего Кензи вернулась к застывшему в ожидании мистеру Вагсби и вновь пристально вгляделась в полотно.
Откашлялась и уверенно заявила:
– Антон Рафаэль Менгс.
– Здорово! – просиял мистер Вагсби. – Вы приняты. Когда сможете приступить?
Так началось ее трехлетнее пребывание у Вагсби, которое дало Кензи больше, чем все университеты, вместе взятые. У них образовалось нечто вроде семьи – толстый коротышка и подвижная, живая молодая женщина, охотно берущая у него уроки.
В первый же день мистер Вагсби объяснил Кензи, зачем она ему нужна.
– Вы будете моими глазами.
Он так это сформулировал, совершенно спокойно добавив, что страдает неизлечимой болезнью сетчатки.
Кензи так расстроилась, что, наоборот, ему пришлось ее утешать.
– Ну, ну, детка, это еще не конец света. Пусть даже и так, какой толк лить слезы? Все равно не поможет. И еще. Подумайте, если бы вы были на моем месте, неужели бы вас не раздражали постоянные причитания?
Кензи согласно кивнула.
– Ко всему, знаете ли, привыкаешь, – добавил мистер Вагсби. – Словом, самое меньшее, что мне от вас нужно, – хорошее настроение.
После этих слов Кензи буквально влюбилась в старика.
Познания у него были поистине энциклопедические, и Кензи впитывала все жадно, как губка. Уже первый осмотр картин старых мастеров, выставленных на продажу, совершенно ее потряс.
– Эти так называемые эксперты – настоящие кретины! – пыхтел Вагсби. – Вы только посмотрите на этот натюрморт. Никакой это не Шарден. Тут слишком много красок. Шарден куда поэтичнее, мягче, скупее.
Или:
– И это они приписывают Стаббсу? Чушь! Лошадь какая-то анемичная, вот-вот упадет. Ни малейшего намека на Леонардову анатомию. А ведь Стаббс как никто знал строение животных, он годами их анатомировал...
И еще:
– А вот это действительно Делакруа, притом из лучших, и попомните мое слово, эта картина уйдет за баснословные деньги.
Кензи смотрела, слушала, запоминала.
Вскоре ей пришлось убедиться, что клиенты мистера Вагсби – публика действительно избранная. Родовитые богачи, подобно паломникам, стекались в его галерею – и покупали, покупали, покупали...
И скупцом Вагсби отнюдь не был. Через полгода Кензи получила солидную прибавку к жалованью и смогла снять новую квартиру, где она до сих пор и жила. Но куда важнее денег были знания. И еще – маленькие фокусы при продаже картин, которые Вагсби освоил за полвека занятий этим делом. Она научилась распознавать подделки. Умела теперь отличать благородную патину веков от красок, нанесенных с помощью феноформаделина, растворенного в бензине или скипидаре; овладела разнообразными техническими приемами: использовала ультрафиолетовые лучи, рентгеноскопию, научилась соскребать тончайший слой краски для последующего лабораторного анализа.
А главное, что почерпнула Кензи у мистера Вагсби, – страсть к живописи. От него Кензи научилась видеть в картине не только сочетание красок или исторические сюжеты, но и живое отражение теплого, человеческого бытия.
В могилу Вагсби в конце концов свела не слепота, а рак. Доктора дали ему полгода.
Кензи помогла ему закрыть магазин, распродав предварительно все содержимое. А он втайне от своей помощницы связался со своим старым знакомцем Споттсом, благодаря которому Кензи и получила место в отделе полотен старых мастеров «Бергли».
Она оставалась с ним до конца.
Незадолго до смерти мистер Вагсби признался, что до нее он отсеял двадцать восемь претендентов.
– Представляете, – слабо проговорил он, – вы единственная, кто угадал в авторе той картины Менгса!
Кензи ласково погладила его по восковой щеке.
– Но я бы взял вас в любом случае, – продолжал он. – Стоило вам только войти ко мне и осмотреться, как я сразу понял, что живопись... она у вас в крови... это ваша жизнь.
Оба улыбнулись. Ресницы у мистера Вагсби затрепетали, и он отошел. Кензи торжественно поцеловала его в лоб и закрыла ему глаза.
Так закончилась эта глава ее жизни и началась новая.
Довольно оглядывая себя в зеркало, Кензи сделала нечто вроде танцевального па, и как раз в эту минуту раздался звонок. Она поспешно разгладила платье, повязала шарфик и пулей вылетела в крохотный холл.
– Кто там?
– Это Споттс, – раздался искаженный внутренней связью голос.
– Поднимайтесь. – Кензи открыла сверху дверь в подъезд.
Появившись через несколько минут, Споттс изумленно воззрился на девушку.
– Вот это да!
– А что такое?
– Как это что? Никогда не видел вас такой красавицей!
Кензи была польщена.
– Да и я никогда не видела вас таким элегантным, сэр. Фрак вам к лицу. Выпьете чего-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146