Оценка фактов жизни как
значительных или незначительных зависит не столько от того, какую роль они
на самом деле сыграли в жизни автора, сколько от того, какой вес им
придается общественным мнением в нынешней ситуации. Если автор поддается
влиянию общественного мнения, он так или иначе вынуждается на путь создания
ложной картины своей собственной жизни. Например, я очень рано стал
антисталинистом. Разумеется, мне было кое-что известно о сталинских
репрессиях в то время. Но не так уж много. Основная информация об этом стала
доступной лишь в послесталинские годы, когда мой антисталинизм потерял для
меня смысл. Зная, какое значение сейчас придается этим репрессиям в
описаниях советской истории и советского общества, я мог бы на эту тему
написать много десятков страниц. И тогда для читателей мой антисталинизм
сегодня показался бы совершенно обоснованным, само собой разумеющимся. Но
это была бы грубая историческая ложь. В формировании моего антисталинизма
факты репрессий не играли почти никакой роли. Я был сам подвергнут репрессии
за мой антисталинизм, сложившийся совсем по другим причинам. Те гонения,
которым я подвергался за мой антисталинизм, не добавили абсолютно ничего
нового в мои умонастроения. Более того, я не воспринимал их как
несправедливость. Факты личной жизни, способствовавшие формированию моих
антисталинистских умонастроений, в глазах современного общественного мнения
выглядели бы настолько ничтожными, что упоминание о них вызвало бы лишь
недоверие и насмешку. Кто, например, примет всерьез то, что моя фамилия -
Зиновьев - внесла свою долю в это. Меня за нее в детской среде постоянно
называли [8] "врагом народа", вынуждая уже в детских играх на роль человека,
противостоящего коллективу и всему обществу. В реальной истории порою
огромные причины проявляются в ничтожных фактах, а грандиозные факты
проявляют ничтожные причины.
ОТНОШЕНИЕ К БУМАГАМ
Я никогда не вел дневников и не хранил личных документов, кроме самых
необходимых. Порою я оказывался в ситуациях, когда касающиеся меня документы
исчезали или мне самому приходилось уничтожать их или фальсифицировать,
чтобы уцелеть. Я не был уверен в том, что проживу достаточно долго. Было
несколько случаев, когда моя жизнь могла оборваться помимо моей воли. Да я и
сам не раз задумывался над тем, чтобы покончить с жизнью, становившейся
тогда невыносимо тяжелой и терявшей всякую ценность. Мне тогда грезилась
мрачная картина, как после моей смерти чужие люди выбрасывают на помойку
оставшийся от меня бумажный хлам, и эта картина удерживала меня от
накопления бумаг всякого рода. К тому же мне время от времени приходилось
уничтожать накапливавшиеся рукописи в интересах самосохранения. Тот архив,
который все-таки образовался у меня в Москве, был главным образом научного и
литературного характера. Он частично пропал, частично попал в лапы органов
государственной безопасности, частично оказался так хорошо спрятанным, что я
лишился доступа к нему.
Моя жизнь складывалась так, что я чуть ли не до пятидесяти лет не имел не
то что своего рабочего кабинета, но даже письменного стола. Принцип "все мое
ношу с собой" был для меня не фигуральным латинским изречением, а
практическим правилом жизни. Я воспринимал свою жизнь как непрерывный поход.
Каждая вещь, которая мне не казалась жизненно необходимой, действовала на
меня как излишний груз, и я безжалостно расставался с нею. Это целиком и
полностью относилось и к бумагам. Порою это даже принимало патологические
формы. Однажды я был в гостях у моего знакомого, опубликовавшего несколько
статей и брошюру по социологии. Он мне показал шкафы, битком набитые
документальными материалами, которые [9] он собирал в течение многих лет и
на основе обобщения которых сочинил свои статьи и брошюру. Вернувшись домой,
я уничтожил до последнего листочка все те материалы, которые я собирал,
работая над своей социологической теорией. На другой день я пожалел об этом:
кое-какие материалы пришлось добывать заново, причем уже с гораздо большими
усилиями.
При написании этой книги я использовал свою память и мои собственные
опубликованные сочинения, написанные точно так же по памяти. Публикуя их, я
никогда не претендовал на то, чтобы занять какое-то место в бесчисленной
армии советологов, политологов, социологов и прочих лиц, так или иначе
занятых проблемами советского общества и вообще коммунизма. Я просто сообщал
моим потенциальным читателям то, что мне в течение моей жизни удалось лично
узнать о советском обществе и коммунизме, наблюдая и изучая его
непосредственно, как эмпирически данное явление. Поэтому в моих книгах и
статьях полностью отсутствует то, что в науке принято называть "научным
аппаратом" и что должно свидетельствовать об эрудиции и компетентности
автора. Я это делал не из пренебрежения к другим авторам, писавшим на темы о
коммунизме, а просто в силу условий моей жизни и работы, далеко не
благоприятных для научного педантизма. Я просто не имел возможности
обзавестись таким "научным аппаратом". Да он мне и не требовался. Во время
жизни в России материал для наблюдения был в изобилии перед моими глазами.
Работы других авторов, которые мне приходилось читать, ничего не давали мне
для понимания этого материала или даже мешали, отвлекая внимание в
направлении проблем, чуждых изучавшемуся мною материалу.
В этой книге точно так же будут отсутствовать ссылки на источники и
документы, обычные в мемуарной литературе. Это, конечно, большой недостаток
книги. Но я, к сожалению, не мог его избежать. Я не смог даже
воспользоваться теми, касающимися меня материалами, которые появлялись в
западной прессе. Ко мне приходила лишь часть из них, а я не прилагал усилий
к тому, чтобы приобретать другие. На обработку их потребовалось бы время,
какого у меня не было. К тому же мое собственное понимание мотивов и
характера моей дея[10] тельности лишь в исключительных случаях и лишь
отчасти совпадало с тем, как об этом писали мои критики. А вступать в
самозащитную полемику с ними было бы равносильно тому, чтобы заново
переписать мои книги: яснее и проще писать я уже не способен.
В ГЛУБИНЕ И ЗА КУЛИСАМИ ИСТОРИИ
Моя жизнь не годится для обычных мемуаров еще и по той причине, что я
никогда не занимал высоких постов. Когда мне предоставлялась возможность
подняться хотя бы на одну ступеньку иерархической лестницы, я отказывался от
этого сам или меня сбрасывали с нее вниз, видя во мне отсутствие некоей
субстанции власти или наличие чего-то ей противоположного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
значительных или незначительных зависит не столько от того, какую роль они
на самом деле сыграли в жизни автора, сколько от того, какой вес им
придается общественным мнением в нынешней ситуации. Если автор поддается
влиянию общественного мнения, он так или иначе вынуждается на путь создания
ложной картины своей собственной жизни. Например, я очень рано стал
антисталинистом. Разумеется, мне было кое-что известно о сталинских
репрессиях в то время. Но не так уж много. Основная информация об этом стала
доступной лишь в послесталинские годы, когда мой антисталинизм потерял для
меня смысл. Зная, какое значение сейчас придается этим репрессиям в
описаниях советской истории и советского общества, я мог бы на эту тему
написать много десятков страниц. И тогда для читателей мой антисталинизм
сегодня показался бы совершенно обоснованным, само собой разумеющимся. Но
это была бы грубая историческая ложь. В формировании моего антисталинизма
факты репрессий не играли почти никакой роли. Я был сам подвергнут репрессии
за мой антисталинизм, сложившийся совсем по другим причинам. Те гонения,
которым я подвергался за мой антисталинизм, не добавили абсолютно ничего
нового в мои умонастроения. Более того, я не воспринимал их как
несправедливость. Факты личной жизни, способствовавшие формированию моих
антисталинистских умонастроений, в глазах современного общественного мнения
выглядели бы настолько ничтожными, что упоминание о них вызвало бы лишь
недоверие и насмешку. Кто, например, примет всерьез то, что моя фамилия -
Зиновьев - внесла свою долю в это. Меня за нее в детской среде постоянно
называли [8] "врагом народа", вынуждая уже в детских играх на роль человека,
противостоящего коллективу и всему обществу. В реальной истории порою
огромные причины проявляются в ничтожных фактах, а грандиозные факты
проявляют ничтожные причины.
ОТНОШЕНИЕ К БУМАГАМ
Я никогда не вел дневников и не хранил личных документов, кроме самых
необходимых. Порою я оказывался в ситуациях, когда касающиеся меня документы
исчезали или мне самому приходилось уничтожать их или фальсифицировать,
чтобы уцелеть. Я не был уверен в том, что проживу достаточно долго. Было
несколько случаев, когда моя жизнь могла оборваться помимо моей воли. Да я и
сам не раз задумывался над тем, чтобы покончить с жизнью, становившейся
тогда невыносимо тяжелой и терявшей всякую ценность. Мне тогда грезилась
мрачная картина, как после моей смерти чужие люди выбрасывают на помойку
оставшийся от меня бумажный хлам, и эта картина удерживала меня от
накопления бумаг всякого рода. К тому же мне время от времени приходилось
уничтожать накапливавшиеся рукописи в интересах самосохранения. Тот архив,
который все-таки образовался у меня в Москве, был главным образом научного и
литературного характера. Он частично пропал, частично попал в лапы органов
государственной безопасности, частично оказался так хорошо спрятанным, что я
лишился доступа к нему.
Моя жизнь складывалась так, что я чуть ли не до пятидесяти лет не имел не
то что своего рабочего кабинета, но даже письменного стола. Принцип "все мое
ношу с собой" был для меня не фигуральным латинским изречением, а
практическим правилом жизни. Я воспринимал свою жизнь как непрерывный поход.
Каждая вещь, которая мне не казалась жизненно необходимой, действовала на
меня как излишний груз, и я безжалостно расставался с нею. Это целиком и
полностью относилось и к бумагам. Порою это даже принимало патологические
формы. Однажды я был в гостях у моего знакомого, опубликовавшего несколько
статей и брошюру по социологии. Он мне показал шкафы, битком набитые
документальными материалами, которые [9] он собирал в течение многих лет и
на основе обобщения которых сочинил свои статьи и брошюру. Вернувшись домой,
я уничтожил до последнего листочка все те материалы, которые я собирал,
работая над своей социологической теорией. На другой день я пожалел об этом:
кое-какие материалы пришлось добывать заново, причем уже с гораздо большими
усилиями.
При написании этой книги я использовал свою память и мои собственные
опубликованные сочинения, написанные точно так же по памяти. Публикуя их, я
никогда не претендовал на то, чтобы занять какое-то место в бесчисленной
армии советологов, политологов, социологов и прочих лиц, так или иначе
занятых проблемами советского общества и вообще коммунизма. Я просто сообщал
моим потенциальным читателям то, что мне в течение моей жизни удалось лично
узнать о советском обществе и коммунизме, наблюдая и изучая его
непосредственно, как эмпирически данное явление. Поэтому в моих книгах и
статьях полностью отсутствует то, что в науке принято называть "научным
аппаратом" и что должно свидетельствовать об эрудиции и компетентности
автора. Я это делал не из пренебрежения к другим авторам, писавшим на темы о
коммунизме, а просто в силу условий моей жизни и работы, далеко не
благоприятных для научного педантизма. Я просто не имел возможности
обзавестись таким "научным аппаратом". Да он мне и не требовался. Во время
жизни в России материал для наблюдения был в изобилии перед моими глазами.
Работы других авторов, которые мне приходилось читать, ничего не давали мне
для понимания этого материала или даже мешали, отвлекая внимание в
направлении проблем, чуждых изучавшемуся мною материалу.
В этой книге точно так же будут отсутствовать ссылки на источники и
документы, обычные в мемуарной литературе. Это, конечно, большой недостаток
книги. Но я, к сожалению, не мог его избежать. Я не смог даже
воспользоваться теми, касающимися меня материалами, которые появлялись в
западной прессе. Ко мне приходила лишь часть из них, а я не прилагал усилий
к тому, чтобы приобретать другие. На обработку их потребовалось бы время,
какого у меня не было. К тому же мое собственное понимание мотивов и
характера моей дея[10] тельности лишь в исключительных случаях и лишь
отчасти совпадало с тем, как об этом писали мои критики. А вступать в
самозащитную полемику с ними было бы равносильно тому, чтобы заново
переписать мои книги: яснее и проще писать я уже не способен.
В ГЛУБИНЕ И ЗА КУЛИСАМИ ИСТОРИИ
Моя жизнь не годится для обычных мемуаров еще и по той причине, что я
никогда не занимал высоких постов. Когда мне предоставлялась возможность
подняться хотя бы на одну ступеньку иерархической лестницы, я отказывался от
этого сам или меня сбрасывали с нее вниз, видя во мне отсутствие некоей
субстанции власти или наличие чего-то ей противоположного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156