Их социальная функция - не допустить того,
чтобы ты вырос в нечто значительное, отличное от них самих.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
При Хрущеве, как известно, из лагерей выпущены и реабилитированы миллионы
жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим
Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь
в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу
ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских
репрессий. Я буду это говорить исключительно в интересах истины.
Вклад освобожденных из лагерей и реабилитированных бывших заключенных в
дело десталинизации советского общества фактически оказался ничтожным. Они
уцелели благодаря десталинизации, осуществленной не ими, но сами не были ее
источником. Они не породили ни единой свежей идеи насчет преобразований
общества, которая заслуживала бы внимания и уважения. Наиболее активные из
уцелевших, претендовавшие на некую роль в истории, несли всякую чепуху как о
прошлом, так и о будущем России и вообще всего человечества. Все рекорды на
этот счет побил А. Солженицын. Нельзя жертвам приписывать то, на что они не
способны ни при каких обстоятельствах. Фактическую десталинизацию советского
общества осуществили не те, кто был в ГУЛАГе, а те, кто в нем не был и даже
не очень[344] то пострадал от сталинизма. Антисталинистское движение
зародилось в широких массах свободного населения еще во время войны. Оно
достигло огромных размеров после войны. Борьба против сталинизма шла на всех
уровнях советского общества. И она дала результаты. Запад проглядел эту
грандиозную борьбу. Это характерно для западного отношения к советской
жизни. Зато сравнительно слабое диссидентское движение, не имеющее корней в
массе населения, было раздуто и до сих пор раздувается на Западе до размеров
эпохального явления. Хрущевский "переворот" был результатом, а не началом
антисталинистского движения. Реабилитация заключенных - тоже. Повторяю и
подчеркиваю: роль реабилитированных в десталинизации советского общества
практически равна нулю в сравнении с тем, что сделалось объективно, т. е.
самим изменением образа жизни широких масс населения. И если серьезный
мыслитель искренне хочет блага своему народу и существенных преобразований в
пользу своего народа, он должен прежде всего принимать во внимание интересы,
возможности и положение самой активной, деловой и творческой части
населения, причем в ее нормальной жизнедеятельности.
Хрущевский "переворот" произошел прежде всего в интересах тех, кто не был
в ГУЛАГе, и лишь в ничтожной мере в интересах реабилитированных.
"Освободители" думали сначала о себе и о своем будущем и лишь во вторую
очередь о жертвах прошлого и о прошлом. Места в обществе уже были заняты
новыми людьми, роли уже были распределены и в значительной мере сыграны. А в
наших кругах реабилитированные вообще оказались ничуть не лучше сталинских
мракобесов. Во всяком случае, я на самом себе испытал это. На место
сталинского холуя Каммари редактором "Вопросов философии" стал слегка
пострадавший М. Розенталь. Его ближайшим помощником стал некто Е.
Ситковский, отсидевший в ГУЛАГе много лет. И первой акцией этих жертв
сталинских палачей было то, что они подряд отклонили ряд моих статей. А
Ситковский совместно с Модржинской, сотрудницей Берии, в течение многих лет
преследовали меня открытыми и закулисными доносами и клеветой. По отношению
ко мне сталинские палачи и их жертвы, [345] сталинские "реакционеры" и
хрущевские "либералы" проявили удивительное единодушие. Если я и пробился в
какой-то мере, то произошло это благодаря общей тенденции к "либерализации",
случайностям, моей предприимчивости и, как это ни странно, пиетету по
отношению ко мне со стороны бывших сталинских зубров. Первую мою статью в
"Вопросах философии" опубликовали по указанию одного из самых гнусных
сталинистов - М.Б. Митина. Мои первые книги к печати подписали бывшие
ведущие сталинисты Федосеев и Константинов. Бывший сталинист А.Ф. Окулов,
одно время исполнявший обязанности директора института, выпустил меня на
защиту докторской диссертации и настаивал на избрании в Академию наук. Мое
избрание несколько раз срывали "либералы" и "прогрессисты". Я, говоря это,
не хочу реабилитировать сталинистов. Я хочу лишь сказать, что мой конфликт
со сталинистами исчерпал себя. Его место занял более глубокий конфликт -
конфликт с самими основами коммунистического социального строя,
олицетворявшегося теперь не сталинистами, а "либералами". Кто становится
твоим врагом, зависит от того, что ты сам есть и что ты делаешь.
В общественной жизни место сталинистов стремительно занимали "либералы".
Они оказались также враждебными мне, как и сталинисты. Но глубже. И не явно.
Сталинисты были врагами открытыми. Тогда было как на войне. "Либералы" же
даже не считали себя моими врагами. Зачастую это были приятные, умные,
образованные и дружелюбные люди. Но в тысячах мелочей ощущалось, что мы -
существа разной породы. Видимый враг исчез. Появился другой враг. Он
распылился, принял очертания друзей. Врага вроде бы не было совсем, но он
был повсюду. Врагом становилась сама нормальная среда советского общества.
Она становилась чужеродной мне. Меня призывали раствориться в этой среде,
жить и действовать как все. А я не мог. И обрекался на одиночество среди
множества людей. Состояние этого периода я описал в моих книгах довольно
подробно, особенно в "Зияющих высотах" и в "Евангелии для Ивана".
Мои либеральные, прогрессивные и образованные друзья и коллеги
наперегонки бросились устраивать [346] свои делишки, стремясь получше
устроиться и урвать побольше жизненных благ. Именно в эти годы начали
рваться к власти и привилегиям те либеральные карьеристы, ловкачи и хапуги,
которые потом преуспели при Брежневе и вышли на поверхность. Поскольку эта
оргия приспособленчества, стяжательства и карьеризма происходила еще на
низших ступенях социальной иерархии и касалась ничтожных преимуществ, она
была особенно омерзительной. Я имел много больше шансов добиться социального
успеха, чем другие, если бы захотел. Но я уже не мог захотеть этого.
Важным явлением хрущевских лет стало оживление в области культуры,
выходящее за официально дозволенные и принятые ранее рамки. Появились
рассказы "Оттепель" И. Эренбурга и "Собственное мнение" Д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
чтобы ты вырос в нечто значительное, отличное от них самих.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
При Хрущеве, как известно, из лагерей выпущены и реабилитированы миллионы
жертв сталинских репрессий. Дело, безусловно, благородное. И уж одним этим
Хрущев навечно заслужил добрую память человечества. Я коснусь этой темы лишь
в той мере, в какой это затронуло меня лично и мои интересы. То, что я скажу
ниже, не имеет целью хоть в какой-то мере унизить жертвы сталинских
репрессий. Я буду это говорить исключительно в интересах истины.
Вклад освобожденных из лагерей и реабилитированных бывших заключенных в
дело десталинизации советского общества фактически оказался ничтожным. Они
уцелели благодаря десталинизации, осуществленной не ими, но сами не были ее
источником. Они не породили ни единой свежей идеи насчет преобразований
общества, которая заслуживала бы внимания и уважения. Наиболее активные из
уцелевших, претендовавшие на некую роль в истории, несли всякую чепуху как о
прошлом, так и о будущем России и вообще всего человечества. Все рекорды на
этот счет побил А. Солженицын. Нельзя жертвам приписывать то, на что они не
способны ни при каких обстоятельствах. Фактическую десталинизацию советского
общества осуществили не те, кто был в ГУЛАГе, а те, кто в нем не был и даже
не очень[344] то пострадал от сталинизма. Антисталинистское движение
зародилось в широких массах свободного населения еще во время войны. Оно
достигло огромных размеров после войны. Борьба против сталинизма шла на всех
уровнях советского общества. И она дала результаты. Запад проглядел эту
грандиозную борьбу. Это характерно для западного отношения к советской
жизни. Зато сравнительно слабое диссидентское движение, не имеющее корней в
массе населения, было раздуто и до сих пор раздувается на Западе до размеров
эпохального явления. Хрущевский "переворот" был результатом, а не началом
антисталинистского движения. Реабилитация заключенных - тоже. Повторяю и
подчеркиваю: роль реабилитированных в десталинизации советского общества
практически равна нулю в сравнении с тем, что сделалось объективно, т. е.
самим изменением образа жизни широких масс населения. И если серьезный
мыслитель искренне хочет блага своему народу и существенных преобразований в
пользу своего народа, он должен прежде всего принимать во внимание интересы,
возможности и положение самой активной, деловой и творческой части
населения, причем в ее нормальной жизнедеятельности.
Хрущевский "переворот" произошел прежде всего в интересах тех, кто не был
в ГУЛАГе, и лишь в ничтожной мере в интересах реабилитированных.
"Освободители" думали сначала о себе и о своем будущем и лишь во вторую
очередь о жертвах прошлого и о прошлом. Места в обществе уже были заняты
новыми людьми, роли уже были распределены и в значительной мере сыграны. А в
наших кругах реабилитированные вообще оказались ничуть не лучше сталинских
мракобесов. Во всяком случае, я на самом себе испытал это. На место
сталинского холуя Каммари редактором "Вопросов философии" стал слегка
пострадавший М. Розенталь. Его ближайшим помощником стал некто Е.
Ситковский, отсидевший в ГУЛАГе много лет. И первой акцией этих жертв
сталинских палачей было то, что они подряд отклонили ряд моих статей. А
Ситковский совместно с Модржинской, сотрудницей Берии, в течение многих лет
преследовали меня открытыми и закулисными доносами и клеветой. По отношению
ко мне сталинские палачи и их жертвы, [345] сталинские "реакционеры" и
хрущевские "либералы" проявили удивительное единодушие. Если я и пробился в
какой-то мере, то произошло это благодаря общей тенденции к "либерализации",
случайностям, моей предприимчивости и, как это ни странно, пиетету по
отношению ко мне со стороны бывших сталинских зубров. Первую мою статью в
"Вопросах философии" опубликовали по указанию одного из самых гнусных
сталинистов - М.Б. Митина. Мои первые книги к печати подписали бывшие
ведущие сталинисты Федосеев и Константинов. Бывший сталинист А.Ф. Окулов,
одно время исполнявший обязанности директора института, выпустил меня на
защиту докторской диссертации и настаивал на избрании в Академию наук. Мое
избрание несколько раз срывали "либералы" и "прогрессисты". Я, говоря это,
не хочу реабилитировать сталинистов. Я хочу лишь сказать, что мой конфликт
со сталинистами исчерпал себя. Его место занял более глубокий конфликт -
конфликт с самими основами коммунистического социального строя,
олицетворявшегося теперь не сталинистами, а "либералами". Кто становится
твоим врагом, зависит от того, что ты сам есть и что ты делаешь.
В общественной жизни место сталинистов стремительно занимали "либералы".
Они оказались также враждебными мне, как и сталинисты. Но глубже. И не явно.
Сталинисты были врагами открытыми. Тогда было как на войне. "Либералы" же
даже не считали себя моими врагами. Зачастую это были приятные, умные,
образованные и дружелюбные люди. Но в тысячах мелочей ощущалось, что мы -
существа разной породы. Видимый враг исчез. Появился другой враг. Он
распылился, принял очертания друзей. Врага вроде бы не было совсем, но он
был повсюду. Врагом становилась сама нормальная среда советского общества.
Она становилась чужеродной мне. Меня призывали раствориться в этой среде,
жить и действовать как все. А я не мог. И обрекался на одиночество среди
множества людей. Состояние этого периода я описал в моих книгах довольно
подробно, особенно в "Зияющих высотах" и в "Евангелии для Ивана".
Мои либеральные, прогрессивные и образованные друзья и коллеги
наперегонки бросились устраивать [346] свои делишки, стремясь получше
устроиться и урвать побольше жизненных благ. Именно в эти годы начали
рваться к власти и привилегиям те либеральные карьеристы, ловкачи и хапуги,
которые потом преуспели при Брежневе и вышли на поверхность. Поскольку эта
оргия приспособленчества, стяжательства и карьеризма происходила еще на
низших ступенях социальной иерархии и касалась ничтожных преимуществ, она
была особенно омерзительной. Я имел много больше шансов добиться социального
успеха, чем другие, если бы захотел. Но я уже не мог захотеть этого.
Важным явлением хрущевских лет стало оживление в области культуры,
выходящее за официально дозволенные и принятые ранее рамки. Появились
рассказы "Оттепель" И. Эренбурга и "Собственное мнение" Д.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156