Недавно, наивнейшим образом
извращая всякое представление о нравственности, он заявил, что не испытывает ни малейших «Угрызений совести», чем, наверно, и доказывал свою невиновность. А потом, подводя в день своего семидесятилетия итоги жизни, он назвал своей единственной достойной раскаяния ошибкой тот факт, что он женился только тридцати лет. Я не думаю, чтобы Вы завидовали этой незапятнанной репутации. Разве человек, подобным образом удирающий от себя самого, не смешон? Вы, Изерли, так не поступили. Вы не смешны. Вы делаете, даже если Вы и потерпите неудачу, все, что в человеческих силах. Вы пытаетесь продолжать жить в качестве того, кто это совершил. Это-то нас и утешает. Даже если Ваш поступок, как раз потому, что Вы отождествляете себя с ним, Вас изменил.
Вы понимаете, что я намекаю на Ваши уголовные дела и на Вашу репутацию человека деморализованного. Не думайте, что я анархист и защищаю Ваше поведение или отношусь к нему легкомысленно. Но в данном случае эти преступления носят несколько необычный характер. Это акты отчаяния. Ибо если ты так виноват, а общественность считает тебя невиновным и на основании твоей вины даже прославляет тебя как улыбающегося героя, то для человека порядочного подобное положение невыносимо. Чтобы покончить с этим, как раз и нужно совершить какой-нибудь непорядочный поступок. Поскольку в мире, где Вы живете, не поняли, не смогли, да и не пожелали понять той чудовищной тяжести, которая лежала и лежит на Вас, Вы должны были пытаться говорить на понятном там языке, на жаргоне мелкого или крупного жульничества, действуя принятым в обществе способом. Вот Вы и попытались доказать свою вину поступками, которые как-никак считаются там преступлениями. Но даже и это Вам не удалось. Вы по-прежнему осуждены слыть больным, а не виноватым. И так как Вам в известной мере не позволяют быть виноватым, Вы по-прежнему несчастный человек.
Месяц тому назад я побывал в Хиросиме, там я говорил с теми, кто остался в живых после Вашего «визита». Можете быть уверены, среди этих людей нет никого, кто вздумал бы преследовать тот винтик в военной машине, каким были Вы, когда двадцати шести лет от роду выполняли свою «миссию», никого, кто ненавидел бы Вас.
Но теперь Вы доказали, что, хотя Вы однажды и сработали как винтик, Вы все-таки, в отличие от других, остались или, вернее, вновь сделались человеком.
6 августа жители Хиросимы будут, как каждый год, отмечать день, когда «это» случилось. Вы могли бы обратиться к ним с посланием по случаю этого дня. Если бы Вы по-человечески им сказали: «Тогда я не знал, что делал, теперь я это знаю. И я знаю, что такое не должно повториться, что ни один человек не вправе требовать от другого, чтобы тот сделал такое», и еще: «Ваша борьба против повторения таких злодеяний — это и моя борьба, ваше «Хиросима не должна повториться» или что-нибудь подобное, — можете быть уверены, что таким посланием Вы доставили бы уцелевшим жителям Хиросимы величайшую радость и что эти люди считали бы Вас своим другом, своим товарищем. И это было бы даже справедливо, поскольку и Вы, Изерли, тоже жертва Хиросимы.
Гюнтер Андерс
Что же это выходит? Выходит, ты опять не освободился? Опять интересуются Клодом Изерли? Напали на сенсацию! Нашли себе дело, занятие!
Как будто мало, что ты и без того страдаешь и мучаешься, тебе еще пытаются объяснить, отчего эти твои страдания, эти твои муки.
Тебя снова выставляют на обозрение, на торг: только на сей раз торги честные, против которых ты ничего не можешь поделать...
Боб встал и прошелся по комнате из угла в угол. Взгляд его упал на веревку, и он усмехнулся.
Он взобрался на стул, сорвал веревку с потолка, развязал петлю и сам себя устыдился. Где-то, в каком-то отдаленном уголке души он был доволен, был очень доволен, что есть на свете человек, которого занимает его судьба, что есть на свете человек, который еще не забыл его и сумел так глубоко, так правильно в нем разобраться.
Боб попросту завидовал ему, этому человеку: Андерс знал, что ему следует делать, и все знали...
А веревка? Веревка была. Боб уже испытал, что это значит. И если бы он сейчас выбросил ее куда-нибудь в угол или если бы уничтожил, все равно она бы снова напомнила о себе.
Был один только выход — найти ей применение. Применить ее на что-нибудь самое обыкновенное. Ну, скажем, воспользоваться ею как скакалкой, как это делают обычно маленькие девочки.
Боб осторожно открыл дверь и тихонько прокрался на кухню. Согрел воду в большом тазу, притащил его в комнату и снова запер дверь. Потом собрал все свое грязное белье и, как мог, выстирал.
Потом протянул веревку посреди комнаты, от стены к стене, и развесил на ней только что выстиранные вещи.
Глава шестнадцатая
Лили вошла в магазин «Готовое платье» и направилась за прилавок.
Немного погодя вошел туда и Боб.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Я хотел бы купить костюм.
— Летний или зимний?
— Зимний.
— В какую цену?
— Это неважно, лишь бы костюм был хороший.
— Ваш размер?
— Честно говоря, не знаю. Впервые покупаю готовый костюм.
— Вам нужен пятидесятый или пятьдесят второй. Пожалуйста, проходите и выбирайте сами.
Каждый день он выходил так вместе с Лили и заставлял ее выполнять различные упражнения, разыгрывать те или иные сцены из жизни первого этажа.Боб понимал, конечно, что упражнения эти и смешные и глупые, но что поделаешь, он боялся постепенно забыть все прежние свои привычки, все то, что составляло прежнюю его жизнь. Вернее, ему казалось, что если он не станет делать и этого, то поневоле признается, что до конца жизни ему оставаться здесь.
У витрины магазина собралось уже несколько человек. Люди эти стояли молча и каждый сам по себе и с интересом наблюдали, что происходит внутри.
Боб и Лили прекратили разговор, вышли на улицу и, стараясь ни на кого не смотреть, двинулись дальше.
Тем временем появился откуда-то незнакомый Бобу врач в белом халате.
- Нельзя, нельзя! — крикнул он сердито и разогнал собравшихся.
«Все это, наверно, здешние жители», — как всегда с безразличием подумал Боб.
Они перешли к следующему упражнению: «Случайное знакомство на улице».
Боб медленно шел позади девушки и внимательно ее разглядывал. Хорошая фигура, длинные ноги, длинные руки. Бобу девушка понравилась. Он прибавил шагу, поравнялся с ней и спросил улыбаясь:
— Вам не скучно одной?
— Ничуть.
— Знаете, я очень любопытный. Когда я вижу на улице девушку, мне всегда хочется узнать, куда она идет.
— Я иду на свидание. Вы удовлетворены?
— Ваше лицо мне знакомо. Интересно, где же я мог вас видеть ?
— Я тоже вас знаю.
— Правда?
— Вы не Клод Изерли?
Боб остановился, растерявшись от неожиданности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
извращая всякое представление о нравственности, он заявил, что не испытывает ни малейших «Угрызений совести», чем, наверно, и доказывал свою невиновность. А потом, подводя в день своего семидесятилетия итоги жизни, он назвал своей единственной достойной раскаяния ошибкой тот факт, что он женился только тридцати лет. Я не думаю, чтобы Вы завидовали этой незапятнанной репутации. Разве человек, подобным образом удирающий от себя самого, не смешон? Вы, Изерли, так не поступили. Вы не смешны. Вы делаете, даже если Вы и потерпите неудачу, все, что в человеческих силах. Вы пытаетесь продолжать жить в качестве того, кто это совершил. Это-то нас и утешает. Даже если Ваш поступок, как раз потому, что Вы отождествляете себя с ним, Вас изменил.
Вы понимаете, что я намекаю на Ваши уголовные дела и на Вашу репутацию человека деморализованного. Не думайте, что я анархист и защищаю Ваше поведение или отношусь к нему легкомысленно. Но в данном случае эти преступления носят несколько необычный характер. Это акты отчаяния. Ибо если ты так виноват, а общественность считает тебя невиновным и на основании твоей вины даже прославляет тебя как улыбающегося героя, то для человека порядочного подобное положение невыносимо. Чтобы покончить с этим, как раз и нужно совершить какой-нибудь непорядочный поступок. Поскольку в мире, где Вы живете, не поняли, не смогли, да и не пожелали понять той чудовищной тяжести, которая лежала и лежит на Вас, Вы должны были пытаться говорить на понятном там языке, на жаргоне мелкого или крупного жульничества, действуя принятым в обществе способом. Вот Вы и попытались доказать свою вину поступками, которые как-никак считаются там преступлениями. Но даже и это Вам не удалось. Вы по-прежнему осуждены слыть больным, а не виноватым. И так как Вам в известной мере не позволяют быть виноватым, Вы по-прежнему несчастный человек.
Месяц тому назад я побывал в Хиросиме, там я говорил с теми, кто остался в живых после Вашего «визита». Можете быть уверены, среди этих людей нет никого, кто вздумал бы преследовать тот винтик в военной машине, каким были Вы, когда двадцати шести лет от роду выполняли свою «миссию», никого, кто ненавидел бы Вас.
Но теперь Вы доказали, что, хотя Вы однажды и сработали как винтик, Вы все-таки, в отличие от других, остались или, вернее, вновь сделались человеком.
6 августа жители Хиросимы будут, как каждый год, отмечать день, когда «это» случилось. Вы могли бы обратиться к ним с посланием по случаю этого дня. Если бы Вы по-человечески им сказали: «Тогда я не знал, что делал, теперь я это знаю. И я знаю, что такое не должно повториться, что ни один человек не вправе требовать от другого, чтобы тот сделал такое», и еще: «Ваша борьба против повторения таких злодеяний — это и моя борьба, ваше «Хиросима не должна повториться» или что-нибудь подобное, — можете быть уверены, что таким посланием Вы доставили бы уцелевшим жителям Хиросимы величайшую радость и что эти люди считали бы Вас своим другом, своим товарищем. И это было бы даже справедливо, поскольку и Вы, Изерли, тоже жертва Хиросимы.
Гюнтер Андерс
Что же это выходит? Выходит, ты опять не освободился? Опять интересуются Клодом Изерли? Напали на сенсацию! Нашли себе дело, занятие!
Как будто мало, что ты и без того страдаешь и мучаешься, тебе еще пытаются объяснить, отчего эти твои страдания, эти твои муки.
Тебя снова выставляют на обозрение, на торг: только на сей раз торги честные, против которых ты ничего не можешь поделать...
Боб встал и прошелся по комнате из угла в угол. Взгляд его упал на веревку, и он усмехнулся.
Он взобрался на стул, сорвал веревку с потолка, развязал петлю и сам себя устыдился. Где-то, в каком-то отдаленном уголке души он был доволен, был очень доволен, что есть на свете человек, которого занимает его судьба, что есть на свете человек, который еще не забыл его и сумел так глубоко, так правильно в нем разобраться.
Боб попросту завидовал ему, этому человеку: Андерс знал, что ему следует делать, и все знали...
А веревка? Веревка была. Боб уже испытал, что это значит. И если бы он сейчас выбросил ее куда-нибудь в угол или если бы уничтожил, все равно она бы снова напомнила о себе.
Был один только выход — найти ей применение. Применить ее на что-нибудь самое обыкновенное. Ну, скажем, воспользоваться ею как скакалкой, как это делают обычно маленькие девочки.
Боб осторожно открыл дверь и тихонько прокрался на кухню. Согрел воду в большом тазу, притащил его в комнату и снова запер дверь. Потом собрал все свое грязное белье и, как мог, выстирал.
Потом протянул веревку посреди комнаты, от стены к стене, и развесил на ней только что выстиранные вещи.
Глава шестнадцатая
Лили вошла в магазин «Готовое платье» и направилась за прилавок.
Немного погодя вошел туда и Боб.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Я хотел бы купить костюм.
— Летний или зимний?
— Зимний.
— В какую цену?
— Это неважно, лишь бы костюм был хороший.
— Ваш размер?
— Честно говоря, не знаю. Впервые покупаю готовый костюм.
— Вам нужен пятидесятый или пятьдесят второй. Пожалуйста, проходите и выбирайте сами.
Каждый день он выходил так вместе с Лили и заставлял ее выполнять различные упражнения, разыгрывать те или иные сцены из жизни первого этажа.Боб понимал, конечно, что упражнения эти и смешные и глупые, но что поделаешь, он боялся постепенно забыть все прежние свои привычки, все то, что составляло прежнюю его жизнь. Вернее, ему казалось, что если он не станет делать и этого, то поневоле признается, что до конца жизни ему оставаться здесь.
У витрины магазина собралось уже несколько человек. Люди эти стояли молча и каждый сам по себе и с интересом наблюдали, что происходит внутри.
Боб и Лили прекратили разговор, вышли на улицу и, стараясь ни на кого не смотреть, двинулись дальше.
Тем временем появился откуда-то незнакомый Бобу врач в белом халате.
- Нельзя, нельзя! — крикнул он сердито и разогнал собравшихся.
«Все это, наверно, здешние жители», — как всегда с безразличием подумал Боб.
Они перешли к следующему упражнению: «Случайное знакомство на улице».
Боб медленно шел позади девушки и внимательно ее разглядывал. Хорошая фигура, длинные ноги, длинные руки. Бобу девушка понравилась. Он прибавил шагу, поравнялся с ней и спросил улыбаясь:
— Вам не скучно одной?
— Ничуть.
— Знаете, я очень любопытный. Когда я вижу на улице девушку, мне всегда хочется узнать, куда она идет.
— Я иду на свидание. Вы удовлетворены?
— Ваше лицо мне знакомо. Интересно, где же я мог вас видеть ?
— Я тоже вас знаю.
— Правда?
— Вы не Клод Изерли?
Боб остановился, растерявшись от неожиданности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42