Простите, я не так выразился... Называть это слабостью было бы, пожалуй, неверно. Да, конечно, неверно. Просто-напросто в нем всегда жила очень естественная потребность, присущая всем без исключения людям: потреб-
ность утвердить себя. Это так называемая потребность самоутверждения. Сомнения в его таланте имелись только у одного человека. И как вы думаете, кто это был? Это был он сам — Отец атомной бомбы. В глубине души он не был удовлетворен своей научной карьерой. Необходимо сказать, что он не сделал ни одного открытия, имеющего такое значение, как, скажем, открытия Гейзенберга, Бора или Резерфорда. Ради работы над атомной бомбой, которая была более или менее организационной, он пожертвовал чистой наукой, являющейся для него, как и для большинства ученых, истинной и высшей целью. И так как он не мог прийти к бессмертию этой возвышенной дорогой, он соединил свою судьбу с атомной бомбой и вместе с ней шел к славе и вечности. Атомная бомба стала его личной собственностью, он сжился с ней, считал ее своим достоянием. Идея водородной бомбы была не его. Она принадлежала мне. Он думал, что после моего успеха его слава быстро поблекнет и завянет. Только чувством личной обиды можно объяснить то, что он боролся со мной. Хотя ясно, конечно, что будь даже на моем месте гениальный ученый, и тот никогда не смог бы затмить заслуги и славу Отца атомной бомбы. Но как бы то ни было, я и в этом вопросе понимаю и оправдываю моего коллегу, поскольку в основе его поведения лежит вполне человеческое чувство. Не скрою, что я и сам, наверное, поступил бы так же. Более того, я не могу утверждать, что и сам когда-то ему не завидовал.
Отец атомной бомбы теперь молчал. Он сидел, опустив голову, и что-то чертил вилкой на скатерти. Он больше уже не мог вскочить с места и так уверенно крикнуть, что все это — ложь. Он знал, что теперь уже ему нельзя будет ни крикнуть, ни услышать свой собственный голос. Он потому и крикнул тогда, всего лишь несколько минут назад, он потому и крикнул, что знал, предчувствовал — потом уже ему будет никак нельзя, потом уже о нем будут говорить правду...
Одного только не понял никто из присутствующих: почему это Отец водородной бомбы так упорно защищает своего противника? Отец водородной бомбы защищал своего противника потому, что ему не хотелось самому установить и доказать его виновность. Он знал, что об этом прослышит завтра весь город и все станут смотреть на него с презрением. Даже те, кто желал смерти Отцу атомной бомбы. И он хотел оставить себе хоть маленькую лазейку, чтобы и самому потом, вместе с другими, презирать осудившего. Иметь это право. Это крайне необходимое ему право.
В то же время он сделал свое дело: он подсказал Бонапарту тот путь, на котором Отца атомной бомбы можно было окончательно загнать в западню, поставить на колени.
— Я хочу задать вам один вопрос, — сказал Бонапарт. — Как могли вы, придерживаясь таких взглядов, создать атомную бомбу? Ведь вы же знали, что она будет применена? И представляли себе последствия ее применения?
— Я хотел скорейшего окончания войны. И что самое главное, я рассчитывал, что таким путем мы сможем оказывать моральное и политическое давление на весь мир и предотвратить дальнейшие войны.
— Но ведь это достигалось ценою двухсот тысяч жертв?
— Я пошел на компромисс. Я предпочел пожертвовать двумястами тысячами людей во имя спасения еще большего их числа.
— А вы имели это право? Вы спросили у этих двухсот тысяч?
— Нет, я не имел этого права.
— И что вы теперь думаете?
— Что я думаю? Я ошибся..: Обманулся...
— Кто же вас обманул?
— Никто. Я сам.
— Чувствовали вы тогда же укоры совести? Сомневались в своей правоте?
— Нет, нет, — горячо отозвался Отец атомной бомбы. — Я потом это почувствовал...
— А честолюбие? Говорило ли оно в вас хоть в малейшей степени ?
— Быть может.
— Все ясно. Я приговариваю вас к смерти за то, что вы пошли на компромисс со своей совестью.
— Но ведь вы же довольны результатами моей работы? — растерялся Отец атомной бомбы. — Ведь вы же смотрите на это не так, как я?
— Да, вы правы. Я смотрю на это иначе.
— Тогда на каком основании вы приговариваете меня к смерти?
— Я руководствуюсь не моими, а вашими законами, не моими, а вашими принципами. Я осуждаю вас, исходя из вашей же точки зрения. Я осуществляю над вами самый безукоризненный и самый справедливый суд. Никто не может против этого спорить, и вы тем более.
— Но я раскаялся, — побледнел Отец атомной бомбы, — я обещаю перемениться, я буду жить по-другому...
- Это невозможно. Если человек хоть раз в жизни пошел на компромисс со своей совестью, это уже непоправимо. Воцарилось молчание.
И тогда Отец атомной бомбы глухо проговорил: — Вы можете судить меня и вынести приговор. Я с вами согласен. Вы правы. Я признаю свою вину. Меня не может оправдать даже то, что я слишком поздно все понял...— Он кашлянул, помолчал мгновение, потом на лице у него появилась едва уловимая улыбка. — Но вам, признающим мою вину, все уже известно. Вам все известно, и именно потому вы осуждаете меня. Вы знаете и понимаете все, а это затруднит ваше дело. Это помешает вам продолжать производство бомбы. Ибо, если вы его продолжите, вам уже не будет никакого оправдания... Перед историей и человечеством... Перед вашей совестью... Ваше положение будет гораздо тяжелее моего. Я делал, не зная. Вы делаете — зная.
Отец водородной бомбы смутился. Он сидел, подперев рукой подбородок и уставившись в одну точку. Он старался казаться спокойным и безучастным, однако чем больше он старался, тем явственнее выдавал свое смущение. Он знал, что ему нечего ответить противнику. И все-таки заставил себя хоть что-то сказать.
— Какое имеет значение, что думает любой из нас и как он думает? Важно то, что суд был справедливый. И вы сами это признаете.
При этих словах Отец атомной бомбы впервые за весь вечер посмотрел на своего противника с ненавистью и презрением. Потому что Отец водородной бомбы, прибегавший до сих пор к нечестным приемам, но споривший с достоинством, на сей раз предпочел прикинуться простаком.
Бонапарт понял, что разговор окончен. Он с облегчением вздохнул и благодарно посмотрел на Отца водородной бомбы. Потом он сделал знак, и в комнату по вызову вошли два солдата.
— Уведите осужденного.
Отец атомной бомбы, изменившись в лице, встал со своего места, обвел всех присутствующих медленным взглядом, потом медленно двинулся по направлению к двери. У самой двери он остановился, не оборачиваясь.
— Может, у вас есть какое-то последнее желание? — спросил Бонапарт.
Отец атомной бомбы молчал.
— Скажите ваше последнее желание, и мы его исполним.
— Отдайте мои черные ботинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
ность утвердить себя. Это так называемая потребность самоутверждения. Сомнения в его таланте имелись только у одного человека. И как вы думаете, кто это был? Это был он сам — Отец атомной бомбы. В глубине души он не был удовлетворен своей научной карьерой. Необходимо сказать, что он не сделал ни одного открытия, имеющего такое значение, как, скажем, открытия Гейзенберга, Бора или Резерфорда. Ради работы над атомной бомбой, которая была более или менее организационной, он пожертвовал чистой наукой, являющейся для него, как и для большинства ученых, истинной и высшей целью. И так как он не мог прийти к бессмертию этой возвышенной дорогой, он соединил свою судьбу с атомной бомбой и вместе с ней шел к славе и вечности. Атомная бомба стала его личной собственностью, он сжился с ней, считал ее своим достоянием. Идея водородной бомбы была не его. Она принадлежала мне. Он думал, что после моего успеха его слава быстро поблекнет и завянет. Только чувством личной обиды можно объяснить то, что он боролся со мной. Хотя ясно, конечно, что будь даже на моем месте гениальный ученый, и тот никогда не смог бы затмить заслуги и славу Отца атомной бомбы. Но как бы то ни было, я и в этом вопросе понимаю и оправдываю моего коллегу, поскольку в основе его поведения лежит вполне человеческое чувство. Не скрою, что я и сам, наверное, поступил бы так же. Более того, я не могу утверждать, что и сам когда-то ему не завидовал.
Отец атомной бомбы теперь молчал. Он сидел, опустив голову, и что-то чертил вилкой на скатерти. Он больше уже не мог вскочить с места и так уверенно крикнуть, что все это — ложь. Он знал, что теперь уже ему нельзя будет ни крикнуть, ни услышать свой собственный голос. Он потому и крикнул тогда, всего лишь несколько минут назад, он потому и крикнул, что знал, предчувствовал — потом уже ему будет никак нельзя, потом уже о нем будут говорить правду...
Одного только не понял никто из присутствующих: почему это Отец водородной бомбы так упорно защищает своего противника? Отец водородной бомбы защищал своего противника потому, что ему не хотелось самому установить и доказать его виновность. Он знал, что об этом прослышит завтра весь город и все станут смотреть на него с презрением. Даже те, кто желал смерти Отцу атомной бомбы. И он хотел оставить себе хоть маленькую лазейку, чтобы и самому потом, вместе с другими, презирать осудившего. Иметь это право. Это крайне необходимое ему право.
В то же время он сделал свое дело: он подсказал Бонапарту тот путь, на котором Отца атомной бомбы можно было окончательно загнать в западню, поставить на колени.
— Я хочу задать вам один вопрос, — сказал Бонапарт. — Как могли вы, придерживаясь таких взглядов, создать атомную бомбу? Ведь вы же знали, что она будет применена? И представляли себе последствия ее применения?
— Я хотел скорейшего окончания войны. И что самое главное, я рассчитывал, что таким путем мы сможем оказывать моральное и политическое давление на весь мир и предотвратить дальнейшие войны.
— Но ведь это достигалось ценою двухсот тысяч жертв?
— Я пошел на компромисс. Я предпочел пожертвовать двумястами тысячами людей во имя спасения еще большего их числа.
— А вы имели это право? Вы спросили у этих двухсот тысяч?
— Нет, я не имел этого права.
— И что вы теперь думаете?
— Что я думаю? Я ошибся..: Обманулся...
— Кто же вас обманул?
— Никто. Я сам.
— Чувствовали вы тогда же укоры совести? Сомневались в своей правоте?
— Нет, нет, — горячо отозвался Отец атомной бомбы. — Я потом это почувствовал...
— А честолюбие? Говорило ли оно в вас хоть в малейшей степени ?
— Быть может.
— Все ясно. Я приговариваю вас к смерти за то, что вы пошли на компромисс со своей совестью.
— Но ведь вы же довольны результатами моей работы? — растерялся Отец атомной бомбы. — Ведь вы же смотрите на это не так, как я?
— Да, вы правы. Я смотрю на это иначе.
— Тогда на каком основании вы приговариваете меня к смерти?
— Я руководствуюсь не моими, а вашими законами, не моими, а вашими принципами. Я осуждаю вас, исходя из вашей же точки зрения. Я осуществляю над вами самый безукоризненный и самый справедливый суд. Никто не может против этого спорить, и вы тем более.
— Но я раскаялся, — побледнел Отец атомной бомбы, — я обещаю перемениться, я буду жить по-другому...
- Это невозможно. Если человек хоть раз в жизни пошел на компромисс со своей совестью, это уже непоправимо. Воцарилось молчание.
И тогда Отец атомной бомбы глухо проговорил: — Вы можете судить меня и вынести приговор. Я с вами согласен. Вы правы. Я признаю свою вину. Меня не может оправдать даже то, что я слишком поздно все понял...— Он кашлянул, помолчал мгновение, потом на лице у него появилась едва уловимая улыбка. — Но вам, признающим мою вину, все уже известно. Вам все известно, и именно потому вы осуждаете меня. Вы знаете и понимаете все, а это затруднит ваше дело. Это помешает вам продолжать производство бомбы. Ибо, если вы его продолжите, вам уже не будет никакого оправдания... Перед историей и человечеством... Перед вашей совестью... Ваше положение будет гораздо тяжелее моего. Я делал, не зная. Вы делаете — зная.
Отец водородной бомбы смутился. Он сидел, подперев рукой подбородок и уставившись в одну точку. Он старался казаться спокойным и безучастным, однако чем больше он старался, тем явственнее выдавал свое смущение. Он знал, что ему нечего ответить противнику. И все-таки заставил себя хоть что-то сказать.
— Какое имеет значение, что думает любой из нас и как он думает? Важно то, что суд был справедливый. И вы сами это признаете.
При этих словах Отец атомной бомбы впервые за весь вечер посмотрел на своего противника с ненавистью и презрением. Потому что Отец водородной бомбы, прибегавший до сих пор к нечестным приемам, но споривший с достоинством, на сей раз предпочел прикинуться простаком.
Бонапарт понял, что разговор окончен. Он с облегчением вздохнул и благодарно посмотрел на Отца водородной бомбы. Потом он сделал знак, и в комнату по вызову вошли два солдата.
— Уведите осужденного.
Отец атомной бомбы, изменившись в лице, встал со своего места, обвел всех присутствующих медленным взглядом, потом медленно двинулся по направлению к двери. У самой двери он остановился, не оборачиваясь.
— Может, у вас есть какое-то последнее желание? — спросил Бонапарт.
Отец атомной бомбы молчал.
— Скажите ваше последнее желание, и мы его исполним.
— Отдайте мои черные ботинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42