Она всегда боялась этих гор. Ей, выросшей в благодатной зеленой долине, тесно казалось среди наступавших со всех сторон всегда белых холодных вершин. И теперь можно вообразить, чем могло бы закончиться ее одиночное путешествие. Взять хотя бы эту ночь... Ей ведь и в голову не пришло, что нельзя лежать на холодных камнях. Не такими уж холодными казались они вечером. А прошло всего два-три часа — и этот холод ощутимо пробивался сквозь двойную подстилку паласа. А она легла бы, укрылась одеялом — и утром наверняка поднялась бы с сорокаградусной температурой... Да будь она и в полном здравии — наверняка затерялась бы среди этих бесконечных ущелий, отрогов, зубчатых горных вершин, неотличимых одна от другой...
«Мурат, дорогой мой брат, прости меня... Сейчас мне немыслимо представить, что я могла одна сидеть в этом мрачном ущелье и дрожать не столько от холода, сколько от страха. А с тобой почему-то не страшно, хотя я хорошо понимаю, как плохи твои дела и как тяжело придется нам, пока мы не доберемся до аила. Но пока ты рядом, я ничего не боюсь... И верю — мы обязательно дойдем. Ведь столько всего пришлось испытать за четыре года, неужели сил у тебя не хватит еще на четыре дня? Пусть не три, пусть пять дней займет дорога, один уже прошел, осталось всего четыре... Всего четыре...»
И на этой утешительной мысли Гюлыпан провалилась в глубокий сладостный сон. Проснулась уже на рассвете от пронзившей ее от пяток до макушки ознобной волны, дернулась, еще не понимая, где она и почему сидит, а не лежит в своей постели под теплым верблюжьим одеялом.
Над узкой — три-четыре шага — речушкой тяжело волновались сизые пласты тумана, сквозь них с трудом просачивался серый, не дающий теней свет.
Мурата не было. Ни рядом, на паласе — половиной его были укрыты колени Гюлыпан,— ни на берегу.
Она вскочила, отбросила палас и одеяло.
— Мура-а-ат!
И через несколько долгих, страшных секунд послышался откуда-то его кашель, медленно выдвинулись из-за уступа скалы его согбенная фигура со сцепленными на груди руками.
— Здесь... я...— прохрипел Мурат.
Гюлыпан быстро подошла к нему, торопливо, громко заговорила:
— Как я испугалась... Просыпаюсь — тебя нет, думала, случилось что-нибудь... Ты давно встал?
— Да... только что...
На самом деле он уже часа два сидел на берегу. Ночью заснуть ему так и не удалось, он видел, что мешает спать и Гюлыпан, и, выбрав спокойную минуту, когда кашель унялся и она крепко спала, положив голову ему на плечо, он осторожно высвободился, пристроил ей под голову узелок, укрыл колени паласом и ушел за выступ, чтобы не разбудить ее, когда начнется следующий приступ.
И сейчас он смотрел, как Гюлыпан, оглядываясь на него, потягивается украдкой, морщится, встряхивая руками. «Бедная девочка... Представляю, каково тебе сейчас. Все тело ломит, шея затекла, руки и ноги как чужие... Откуда тебе знать, что спать сидя — если и не искусство, то и не совсем простое ремесло, которому не выучишься за одну ночь...»
— Давай завтракать, Мурат!
Что значит молодость... Какие-то минуты назад — лицо бледное, испуганное, в глазах черный ужас, а теперь улыбается, движения уверенные, энергичные, без слов понятно — скорее в путь! Скорее так скорее. И впрямь следует торопиться. Температура у него как будто спала, но так всегда бывает под утро, Мурат знал — через два-три часа снова поднимется. Но идти-то все равно надо...
Джарму он через силу выпил, а от лепешки снова отказался:
— Не идет... Ты сама ешь.
Можно было, конечно, пересилив себя, и лепешку съесть, но ведь их так мало осталось... По ее взгляду, невольно брошенному на отвергнутый им кусок лепешки — свой она уже съела, Мурат мог представить, какой голод терзает Гюлыпан. Сытыми они за эти четыре года считанные дни были, в последнее время питались особенно скудно, даже когда он принес мясо убитого им яка, ели осторожно, помня не только о желудках, отвыкших от такой пищи, но и о том, что ничего, кроме этого мяса, больше не будет. Но одно дело голодать, сидя в избе, лежа на постели, и совсем другое, когда надо с утра до вечера брести по каменистым горным тропам с грузом на плечах.
— Ты ешь, — как можно равнодушнее сказал Мурат,— я действительно не могу. В горле будто рашпилем про
вели. Джарма еще туда-сюда, проглотить можно, а Лепетку — нет...
Гюлыпан, поколебавшись, взяла его кусок и, смутившие, запоздало предложила:
— Тогда еще джармы выпей.
— Нет... Доедай, и пойдем.
И опять дорога... Мурат уже не пытался взять у Гюлыпан курджун, дай-то бог с берданкой справиться. А Гюлыпан все больше беспокоило то, что Мурат, казалось, идет наобум. Речка влево — и он туда же, хотя есть прямая дорога, к той же реке ведет. Крюк на полчаса по меньшей мере... Она сказала ему об этом. Мурат, угрюмо взглянув на нее, промолчал. Гюлынан повысила голос:
— Почему ты не пошел прямо?
— Потому...— он нехотя взглянул на нее и отвел взгляд,— что мы бы не прошли... Там расщелина, — он повел головой на ровные, стекавшие к ложу распадка склоны,— метра три-четыре шириной, а глубина... тридцать пять — сорок.
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросила Гюлыпан, уже зная, что это правда.
— Я видел эту расщелину... А глубину определил Тургунбек. Он бросил туда камень... и потом высчитал.
Мурат согнулся в приступе кашля. Гюлыпан, чувствуя свою вину, присела перед ним на корточки.
— Мурат... Прости меня... Но я так боялась, что мы заблудились... Ты идешь как во сне, даже по сторонам не смотришь...
— А что мне... по сторонам... смотреть...— Мурат отдышался.— Вдоволь... нагляделся. Ты не бойся, дорогу я знаю... Это... наверно... единственное... что я... сейчас знаю...
— Ты не говори, не говори...— испугалась Гюлынан, глядя на его лицо.— Молчи... Я просто глупая женщина, и клянусь тебе, я больше не задам тебе ни одного вопроса...
— Ну почему...— Мурат вымученно улыбнулся.— Задавай свои вопросы. Любые, какие хочешь... Я постараюсь ответить... если смогу, конечно...
— Ты не говори, отдохни,— просила его Гюлыпан, и Мурат покорно склонил голову на колени, ему действительно надо было отдохнуть. Хотя бы одну-две минуты, пока уляжется боль в груди и не будут дрожать колени, когда он станет подниматься...
В полдень, когда они сели обедать, Мурат, сильно щуря глаза, разглядел среди зубчатых вершин дымную седловину перевала и показал на нее Гюлынан:
— Смотри... Вот он, перевал. Так что не волнуйся, мы не заблудились.
Глаза Гюлыпан тут же разгорелись.
— Мы сегодня дойдем туда?
Мурат, усмехнувшись, покачал головой. Как объяснить этой девочке — расстояния в горах обманчивы, и до вершины, вырисовывающейся на горизонте, могут быть и два, и три дня пути даже для самого здорового человека...
— Нет, не сегодня,— негромко сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78