Может, внизу снега меньше? А что, если я спущусь в верховьях Нарына?
— Муке, я уже подумала об этом. Там дорога еще хуже. Поверь мне, я знаю... Надо ждать до весны.
Мурат резко повернулся и вышел, зачем-то снова направился к станции, но остановился, присел на скамейку, со злобой смотрел вниз. Вся лощина была полна густым туманом, его грязно-серые волны перекатывались, уходили далеко, насколько хватало взгляда. Что делать? Он понимал, что Айша- апа права, но разве от этого легче? Неужели действительно
придется ждать весны? А если все-таки попытаться проехать? Хотя бы два мешка зерна отвезти. И теплая одежда у них тоже найдется. Какая-никакая, а все помощь фронту была бы... Недаром ведь в народе говорят: «Много людей плюнут — будет озеро». Но ведь и Айша-апа права. Действительно, перевалы закрыты, не пробиться. И потом, если с ним что- то случится, как женщинам быть одним? Имеет ли он право рисковать?
Долго еще сидел Мурат, не замечая все усиливающего холода, и никак не мог на что-то решиться.
VIII
Едва дождался он следующего сеанса связи. Дни проходили в мучительных думах: что же в этот раз сообщат? Да и по ночам мысли не давали покоя, он с раздражением отодвигался от похрапывающей Сакинай и только под утро забывался недолгим тревожным сном.
В тот день он пришел в будку заранее, приготовил данные для передачи, зачем-то тщательно вытер рацию, хотя Сакинай накануне убиралась. Присоединил клеммы батарей и надел наушники.
Рация молчала. Мурат торопливо покрутил ручки настройки — и не услышал ничего. Даже обычных шумов и тресков. Он отсоединил клеммы, зачистил их напильником и снова попытался услышать хоть что-нибудь.
Тишина в наушниках показалась ему оглушительной. Он отсоединил клеммы и попробовал их на язык. И долго сидел, глядя на бесполезную теперь груду стекла и металла. Ну вот и все... Батареи сели окончательно, и связи теперь не будет... Просто, как дважды два...
А женщины, как обычно, ждали его снаружи, и, видно, долго Мурат сидел так, уставившись перед собой, и они все вошли, заполнили тесное пространство будки. Он медленно повернулся к ним.
— Дядя Мурат, что сказали? — спросила Изат.
Мурат опустил глаза. Тяжело ему было сейчас смотреть на них. Его бледное лицо и беспомощный вид сейчас без всяких слов говорили о беде, и женщины замерли, не решаясь ни о чем спрашивать. Даже Изат почувствовала неладное и застыла с испуганно открытым ртом.
Первой заговорила Айша-апа:
— Что случилось, Муке? Не молчи! Дети наши еще живы?
Дарийка прикрыла глаза и прислонилась к стене. Гюль-
шан, с ужасом ожидая дурных вестей, спряталась за спину
Лйши-апа.
— Что?! — Мурат очнулся от своего оцепенения, медленно обвел их взглядом.— Ничего я не знаю... И вряд ли теперь скоро что-нибудь узнаем... Батареи сели. Связи теперь не будет.
Женщины молча друг за другом вышли из будки и направились к дому. А Мурат остался сидеть у мертво молчавшей рации.
Другая пошла жизнь... Пока была связь, они чувствовали себя рядом с людьми, жили общими заботами. А теперь одиночество, оторванность от мира тяжким невидимым грузом навалились на душу каждого. У всех одни вопросы, чаще всего невысказанные — старались не бередить друг друга, что толку спрашивать попусту? — как там, отогнали ли немцев от Москвы? Исступленно верили в лучшее, жили надеждой: а может быть, не только от Москвы их отогнали, но и вообще война кончилась и их родные возвращаются домой?
Они не могли знать, что именно в эти дни под Москвой решалась судьба страны. Что множество солдатских жизней обрывалось в глубоких подмосковных снегах, множество детей оставались сиротами, от множества сел и городов оставались одни названия. Они могли лишь гадать и надеяться на лучшее...
Надо было жить дальше.
А внешне мало что изменилось в этой жизни. Мурат по- прежнему каждый день занимался с Изат, иной раз сам удивлялся ее быстрым успехам. Девочка все больше привязывалась к нему, да он и сам старался больше времени проводить с ней и нередко замечал, что в веселых, истинно ребяческих играх с Изат удается забыться, отвлечься от тревожных мыслей. Глядя на них, женщины только посмеивались. Одна лишь Сакинай порой хмурилась и отводила глаза. Конечно, куда лучше было бы, если бы на месте Изат был их собственный ребенок. Но что делать, если судьба так обошлась с ней? Она бы все отдала, чтобы родить Марату сына, сделать его счастливым. Но не дано... Мурат, конечно, не упрекал ее в этом, но порой в его взглядах Сакинай чувствовала невысказанную обиду на нее.
А Мурат и в самом деле много думал об этом, особенно в последнее время. Пуста жизнь без детей... У Дубаша хоть дочка есть. А Тургунбек? Не дай бог, не вернется он с войны,— кто потом вспомнит его? Гюлыпан? Конечно, она будет его вспоминать, но как? И долго ли? Ведь Гюлыпан
молода и рано или поздно снова выйдет замуж. И кто осудит ее за это? Так и быть должно, жизнь есть жизнь. Айша-апа уже стара, один бог знает, сколько ей еще суждено прожить. Изат вырастет, и с каждым годом ее взросления все больше будут забываться и внешность Тургунбека, и его слова, и в конце концов останется от него даже в памяти самых близких людей одно лишь бесплотное имя. Как и не жил на земле веселый джигит Тургунбек...
А что у него, Мурата? Неужели ему суждено прожить бесплодным сухостойным деревом? «Разведусь,— думал иногда Мурат. — Разве мало на свете женщин? Почему я должен мучиться всю жизнь?» Но тут же ему становилось жаль Сакинай. Сколько лет она рядом с ним —ив радости, и в горе. Как ее оставить? И разве она виновата в том, что не может родить? Мурат видел, что жена страдает не меньше, чем он. Нет, нельзя ее оставлять. Это жестоко. И что люди скажут? Видно, бог уж ее создал такой. Э-эх... Что бы ей не быть такой, как, например, Дарийка? Все может и умеет, всегда весела, жизнерадостна, работа так и кипит у нее в руках. И собой хороша. И дети у них могли бы быть хорошие. Много хороших детей...
А Дарийка, как казалось Мурату, в последнее время изменилась. Или ему просто кажется? Как будто все такая же веселая, бойкая на язык, но что-то новое появилось в ее взгляде...
Перед Новым годом Мурат в сумерках убирался в конюшне, задал лошадям сена и только направился к выходу, как вошла Дарийка в чапане, наброшенном на плечи. Прислоняясь к стене, она молча смотрела на Мурата. Он тоже молчал, с удивлением глядя на нее,— что-то необычное было в ее лице.
— Закончил? — тихо спросил Дарийка.
— Закончил... Что-нибудь случилось?
Дарийка быстро подошла к Мурату, порывисто обняла его, спрятала лицо на его груди. Чапан соскользнул с ее плеч. Мурат чувствовал, как дрожит ее горячее, упругое тело. А он стоял, словно солдат по стойке «смирно», опустив руки, и не знал, что делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Муке, я уже подумала об этом. Там дорога еще хуже. Поверь мне, я знаю... Надо ждать до весны.
Мурат резко повернулся и вышел, зачем-то снова направился к станции, но остановился, присел на скамейку, со злобой смотрел вниз. Вся лощина была полна густым туманом, его грязно-серые волны перекатывались, уходили далеко, насколько хватало взгляда. Что делать? Он понимал, что Айша- апа права, но разве от этого легче? Неужели действительно
придется ждать весны? А если все-таки попытаться проехать? Хотя бы два мешка зерна отвезти. И теплая одежда у них тоже найдется. Какая-никакая, а все помощь фронту была бы... Недаром ведь в народе говорят: «Много людей плюнут — будет озеро». Но ведь и Айша-апа права. Действительно, перевалы закрыты, не пробиться. И потом, если с ним что- то случится, как женщинам быть одним? Имеет ли он право рисковать?
Долго еще сидел Мурат, не замечая все усиливающего холода, и никак не мог на что-то решиться.
VIII
Едва дождался он следующего сеанса связи. Дни проходили в мучительных думах: что же в этот раз сообщат? Да и по ночам мысли не давали покоя, он с раздражением отодвигался от похрапывающей Сакинай и только под утро забывался недолгим тревожным сном.
В тот день он пришел в будку заранее, приготовил данные для передачи, зачем-то тщательно вытер рацию, хотя Сакинай накануне убиралась. Присоединил клеммы батарей и надел наушники.
Рация молчала. Мурат торопливо покрутил ручки настройки — и не услышал ничего. Даже обычных шумов и тресков. Он отсоединил клеммы, зачистил их напильником и снова попытался услышать хоть что-нибудь.
Тишина в наушниках показалась ему оглушительной. Он отсоединил клеммы и попробовал их на язык. И долго сидел, глядя на бесполезную теперь груду стекла и металла. Ну вот и все... Батареи сели окончательно, и связи теперь не будет... Просто, как дважды два...
А женщины, как обычно, ждали его снаружи, и, видно, долго Мурат сидел так, уставившись перед собой, и они все вошли, заполнили тесное пространство будки. Он медленно повернулся к ним.
— Дядя Мурат, что сказали? — спросила Изат.
Мурат опустил глаза. Тяжело ему было сейчас смотреть на них. Его бледное лицо и беспомощный вид сейчас без всяких слов говорили о беде, и женщины замерли, не решаясь ни о чем спрашивать. Даже Изат почувствовала неладное и застыла с испуганно открытым ртом.
Первой заговорила Айша-апа:
— Что случилось, Муке? Не молчи! Дети наши еще живы?
Дарийка прикрыла глаза и прислонилась к стене. Гюль-
шан, с ужасом ожидая дурных вестей, спряталась за спину
Лйши-апа.
— Что?! — Мурат очнулся от своего оцепенения, медленно обвел их взглядом.— Ничего я не знаю... И вряд ли теперь скоро что-нибудь узнаем... Батареи сели. Связи теперь не будет.
Женщины молча друг за другом вышли из будки и направились к дому. А Мурат остался сидеть у мертво молчавшей рации.
Другая пошла жизнь... Пока была связь, они чувствовали себя рядом с людьми, жили общими заботами. А теперь одиночество, оторванность от мира тяжким невидимым грузом навалились на душу каждого. У всех одни вопросы, чаще всего невысказанные — старались не бередить друг друга, что толку спрашивать попусту? — как там, отогнали ли немцев от Москвы? Исступленно верили в лучшее, жили надеждой: а может быть, не только от Москвы их отогнали, но и вообще война кончилась и их родные возвращаются домой?
Они не могли знать, что именно в эти дни под Москвой решалась судьба страны. Что множество солдатских жизней обрывалось в глубоких подмосковных снегах, множество детей оставались сиротами, от множества сел и городов оставались одни названия. Они могли лишь гадать и надеяться на лучшее...
Надо было жить дальше.
А внешне мало что изменилось в этой жизни. Мурат по- прежнему каждый день занимался с Изат, иной раз сам удивлялся ее быстрым успехам. Девочка все больше привязывалась к нему, да он и сам старался больше времени проводить с ней и нередко замечал, что в веселых, истинно ребяческих играх с Изат удается забыться, отвлечься от тревожных мыслей. Глядя на них, женщины только посмеивались. Одна лишь Сакинай порой хмурилась и отводила глаза. Конечно, куда лучше было бы, если бы на месте Изат был их собственный ребенок. Но что делать, если судьба так обошлась с ней? Она бы все отдала, чтобы родить Марату сына, сделать его счастливым. Но не дано... Мурат, конечно, не упрекал ее в этом, но порой в его взглядах Сакинай чувствовала невысказанную обиду на нее.
А Мурат и в самом деле много думал об этом, особенно в последнее время. Пуста жизнь без детей... У Дубаша хоть дочка есть. А Тургунбек? Не дай бог, не вернется он с войны,— кто потом вспомнит его? Гюлыпан? Конечно, она будет его вспоминать, но как? И долго ли? Ведь Гюлыпан
молода и рано или поздно снова выйдет замуж. И кто осудит ее за это? Так и быть должно, жизнь есть жизнь. Айша-апа уже стара, один бог знает, сколько ей еще суждено прожить. Изат вырастет, и с каждым годом ее взросления все больше будут забываться и внешность Тургунбека, и его слова, и в конце концов останется от него даже в памяти самых близких людей одно лишь бесплотное имя. Как и не жил на земле веселый джигит Тургунбек...
А что у него, Мурата? Неужели ему суждено прожить бесплодным сухостойным деревом? «Разведусь,— думал иногда Мурат. — Разве мало на свете женщин? Почему я должен мучиться всю жизнь?» Но тут же ему становилось жаль Сакинай. Сколько лет она рядом с ним —ив радости, и в горе. Как ее оставить? И разве она виновата в том, что не может родить? Мурат видел, что жена страдает не меньше, чем он. Нет, нельзя ее оставлять. Это жестоко. И что люди скажут? Видно, бог уж ее создал такой. Э-эх... Что бы ей не быть такой, как, например, Дарийка? Все может и умеет, всегда весела, жизнерадостна, работа так и кипит у нее в руках. И собой хороша. И дети у них могли бы быть хорошие. Много хороших детей...
А Дарийка, как казалось Мурату, в последнее время изменилась. Или ему просто кажется? Как будто все такая же веселая, бойкая на язык, но что-то новое появилось в ее взгляде...
Перед Новым годом Мурат в сумерках убирался в конюшне, задал лошадям сена и только направился к выходу, как вошла Дарийка в чапане, наброшенном на плечи. Прислоняясь к стене, она молча смотрела на Мурата. Он тоже молчал, с удивлением глядя на нее,— что-то необычное было в ее лице.
— Закончил? — тихо спросил Дарийка.
— Закончил... Что-нибудь случилось?
Дарийка быстро подошла к Мурату, порывисто обняла его, спрятала лицо на его груди. Чапан соскользнул с ее плеч. Мурат чувствовал, как дрожит ее горячее, упругое тело. А он стоял, словно солдат по стойке «смирно», опустив руки, и не знал, что делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78