Может, потому еще, что не рожала? Недаром же говорят, что бесплодные женщины — самые ревнивые. Есть, наверно, для этого основания. Каждая женщина ищет в жизни защиты и опоры. У бесплодной женщины одна надежда — на мужа. Никому она больше не нужна...
Исходила ревностью Сакинай. И ведь даже поделиться своими горестями не с кем. Кто ее выслушает, посочувствует, пожалеет? Разве что Дарийка... Нет, и ей нельзя сказать. У нее ведь что на уме, то и на языке. Обязательно потом ляпнет что-нибудь при всех. Да и с Гюлыпан она ближе, чем с ней. А с ней-то, Сакинай, кто близок? Да никто!
Истаивала в своем все усиливающемся одиночестве Сакинай. Она и раньше была худой, а тут вообще высохла. Конечно, и питались они скверно, но ведь все ели одно и то же...
XI
С каждым днем становилось все холоднее, и все меньше надежды оставалось на то, что кто-то приедет к ним. Но каждый нет-нет да и бросит взгляд на дорогу — не едет ли кто?
Никто не ехал.
Мучился Мурат: «Но ведь должны же помнить о нас? Что |им, внизу, могло случиться?» Он вспоминал последнюю обрывочную радиограмму: «Временно... закры... поэтому...»
Что означает «временно», что должно закрыться и что — «поэтому»? Но головоломка расшифровке не поддавалась. Одно было ясным — по-прежнему надо рассчитывать только на свои силы, на свои запасы. Запасы... Курам на смех. Мука, правда, еще есть, но пшеницы всего полмешка, и козы с каждым днем дают молока все меньше. А через два- три месяца они и вовсе перестанут доиться. Овес на исходе, чем кормить скотину?
Он решил, что на Кок-Джайыке трава уже подошла, и стал собираться на сенокос.
Айша-апа сказала:
— Начинайте в субботу. В пятницу нельзя.
— Хорошо,— согласился Мурат. В конце концов, один день ничего не решал.— Почему же не посчитаться с мнением Айши-апа?
Мурат сказал как о деле решенном:
— Сакинай, ты останешься здесь, с Айшой-апа и Изат. Смотрите за скотиной, не забывайте о станции. Изат знает, что и как записывать.
— А почему я должна оставаться? — вскинулась Сакинай.— Раз Изат все знает, пусть сама и записывает.
— А я не до всех приборов достаю,— сказала Изат.— Тетя Сакинай, вы уж сами...
— Нет уж! — По лицу Сакинай пошли красные пятна.— Я не останусь! Что я, хуже всех, что ли? Или я не работала в прошлом году? Пусть Гюлыпан остается, она ведь смотрела за твоей станцией, когда ты болел, и хорошо знает эту работу.
Мурат разозлился.
— Что ты как маленькая! Каждое дело требует умения. А косить и сено на волокушах тащить, для этого, между прочим, еще и сила нужна! Посмотри-ка на себя...
Айша-апа поддержала его:
— Верно Мурат говорит, трудно тебе там будет.
Сакинай помолчала. Права Айша-апа, и сил у нее совсем
не осталось, и, конечно, лучше было бы не ехать на сенокос. Но как же не хотелось ей отпускать вместе Мурата и Гюлыпан...
Надо подойти с другой стороны.
— Вы правы, апа. Я сама все понимаю. Но ведь у меня нигде не болит. Вообще... мне, наверно, надо побольше двигаться. Я все-таки немного разбираюсь в медицине. А дома... Лучше будет, если я поеду с ними.
Айша-апа посмотрела на Мурата. Похоже, слова Сакинай
показались ей убедительными. Мурат недовольно сжал губы, промолчал. Он понимал, почему Сакинай настаивает на этой поездке, но не скажешь же об этом Айше-апа. И одну Изат оставлять нельзя. Дело даже не в том, что она до некоторых приборов не дотягивается, можно найти выход, подставку сделать. Но ведь совсем ребенок еще...
Молчавшая до сих пор Дарийка сказала с ехидцей в голосе:
— Да пусть едет, если ей так загорелось. Посмотрим, сколько она там наработает. Мы-то все о том думаем, как бы сена побольше накосить, а она...— Сакинай сжалась вся, и Дарийка осеклась, примирительно сказала: — Ладно, не злись... Ну что, договорились? — Она вопросительно посмотрела на Мурата, и он, помедлив, кивнул.— Тогда давайте готовиться. Надо сварить джармы, напечь лепешек.
— Хорошо.— Мурат поднялся.— Пусть остается Гюльшан. А я, пока вы будете провизию готовить, съезжу на ледник.
Дарийка и Сакинай переглянулись. Они до сих пор не говорили Мурату о том, что произошло на леднике. Но теперь не было смысла скрывать.
— А чего туда ездить? — сказала Дарийка.— Там делать нечего.
Мурат, уже шедший к двери, обернулся, озадаченно взглянул на нее:
— Что значит делать нечего?
— А так...— Дарийка отвела глаза.— Когда мы были там... В общем, то ли медведи, то ли еще кто... Все приборы раскиданы, поломаны...
— Что?! — Мурат побледнел.— Что там медведям делать?
— Вот уж не спросили,— попыталась отшутиться Дарийка.
— Кого?
— Медведя.
— Откуда там медведь?
— А мы адреса не взяли. Да он и не оставил,— продолжала свое Дарийка.
Мурат рассердился:
— Брось свои шуточки! Говори толком!
— Да чего говорить, все уже сказала... Может, не медведь, а снежный человек или еще кто... Откуда мне знать? Говорю то, что сама видела. И Сакинай тоже... Все раскидано, поломано, ни одного целого прибора. Впечатление такое, будто специально кто ломал.
Мурат сжал кулаки.
— Что же вы сразу не сказали?
— Тебя пожалели. Да и что теперь сделаешь?
— Ну, это мы еще посмотрим...
Мурат резко повернулся и ушел, хлопнув дверью.
Алаяк пасся неподалеку. Мурат быстро оседлал его, взял берданку и поскакал в сторону ледника. На нем была только фуфайка. «Ну вот, опять простудится»,— подумала Сакинай, выбежавшая с его чапаном.
— Не надо было говорить,— тихо сказала Гюлыпан.— Поехал бы спокойно и сам все увидел.
— Я же хотела как лучше,— подавленно сказала Дарийка.
А Мурат ни о чем не думал, во весь опор гнал Алаяка, яростно сжимая его бока коленями. Не то что медведь или снежный человек — семиглавое чудище не остановило бы его. «Что это? Зачем? Кому понадобилось ломать приборы? Кто ты — зверь или человек? Но кто бы ты ни был — я найду тебя! Не думай, что я настолько ослабел, чтобы не справиться с тобой! Руки-ноги двигаются, стрелять я не разучился. И не забывай, что я — человек. Человек я! Эти приборы оставили мне молодые бородатые парни, ученые. Они теперь далеко, сражаются с такими же дикарями, как ты. И не важно, кто ты, зверь или человек,— ты дикарь, ты такой же фашист, как орды тех, кого бьют сейчас молодые парни, оставившие эти приборы здесь. Они не могут убить тебя, но это сделаю я! А может быть, ты и есть самый настоящий фашист, посланный сюда? Ты не осмелился напасть на наши дома и решил отомстить таким гнусным способом? Ха! — хищно осклабился Мурат.— Это мы еще посмотрим, кто кому отомстит... Только бы мне добраться до тебя!»
В своей ярости Мурат не замечал, что дорога все круче идет вверх и Алаяк спотыкается все чаще. Но в какую-то минуту он опомнился и придержал коня. «Ничего, — уже спокойнее подумал он,— ты все равно не уйдешь от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78