Умом-то Изат понимает, что у взрослых большая общая беда, но для нее самой каждый прожитый день — радость. Очень уж много интересного кругом. Еще одну букву выучила, новое слово прочитала — и в душе ликование. А как иначе? Ведь такой огромный мир вокруг, и обо всем хочется узнать как можно скорее. А до чего же приятно возиться с этими числами! Складывать их, вычитать, снова складывать. Вот было число двадцать пять, прибавили к нему пятьдесят два... Ну что это были за числа? Какие-то неуклюжие, похожие друг на друга, как два ягненка от одной овцы. А сложили их, и получилось что-то совсем другое, очень красивое и совсем не похожее ни на одно из двух — семьдесят семь! А если отнять от него еще более красивое сорок четыре, и получается что-то опять красивое и снова не похожее ни на семьдесят семь, ни на сорок четыре — тридцать три! Когда уроки кончались и дядя Мурат давал домашнее задание, Изат, аккуратно выписав буквы, принималась с наслаждением играть числами. Это были игрушки куда забавнее, чем куклы! И она с нетерпением ждала того чудесного времени, когда числа можно будет не только складывать и вычитать, но и умножать и делить. Да разве только учиться интересно! Все интересно!
1 Старинные киргизские молодежные игры.
Взрослые, казалось, забыли о ней, только Айша-апа иногда гладила ее по голове.
Дарийку как будто начало разбирать — раскраснелись щеки, заблестели глаза, громче зазвучал голос, да и говорила она больше всех. Гюлыпан, по обыкновению, помалкивала, хлопотала по хозяйству. А Сакинай с полуоткрытым ртом смотрела на Дарийку, и лицо ее приобрело какое-то глуповатое выражение. «Хотя большим умом аллах ее и без того не наградил,— с жалостью думала Айша-апа, глядя на нее,— а уж о внешности и говорить не приходится. Все-таки несправедлив создатель — одним все, другим ничего. Бывают и некрасивые, и умом не блещут, но хоть добротой и мягким нравом берут, а у Сакинай и этого нет. Наверно, нелегко с ней Мурату. Настоящий джигит — и ростом вышел, и настоящая мужская сила в нем чувствуется, и характером незлобивый, если и рассердится на что-нибудь, скоро отойдет, первый улыбнется. Ему бы куда больше такая, как Дарийка, подошла...»
А Дарийка еще выпила — Мурат только пригубил, а Гюлыпан и вовсе отказалась — и окончательно воодушевилась, широко улыбнулась:
— А что это мы сидим как в воду опущенные? Давайте споем, что ли. Праздник все-таки!
— Спойте, конечно,— тут же поддержала ее Айша-апа.
— Ну, кто начнет? — Дарийка задорным взглядом обвела сидящих за столом.— Может, ты, Мурат? Ты все-таки у нас единственный мужчина!
— Ну, нашла певца,— отмахнулся Мурат.— Разве я пел когда-нибудь?
— Надо же когда-то начинать,— не отставала от него Дарийка.— Все мы тут не поющие. Если бы Тургунбек был — тогда другое дело. Да и мой Дубаш поддержал бы, хотя у него нет ни слуха, ни голоса. Давай, Мурат, начинай, мы же не перед публикой, кого стесняться?
— А ну тебя... Не знаю никаких песен.
Дарийка взглянула на Сакинай.
— Смотри-ка, какой скромный у тебя муженек... Неужели он никогда не пел?
Сакинай смутилась, пробормотала неуверенно:
— Один раз, помню, пел в хоре, какую-то политическую песню...
— Политическую...— Дарийка усмехнулась.— Ну, Мурат, давай запевай политическую, если других не знаешь. В самый раз будет.
— Да что ты привязалась ко мне.— Мурат начал сердиться.— Сказал же, что не умею. А зачем браться за то, что не можешь сделать хорошо? Спой лучше сама.
— Да придется, видно,— деланно вздохнула Дарийка.— Только я политических песен не знаю. Я только об одном знаю — о любви...— Она подмигнула Мурату.— Вот только не знаю, понравится ли эта песня апа...
— Не стесняйся, милая,— подбодрила ее Айша-апа.— Песня есть песня...
Дарийка поправила платок, задумалась и, глубоко вздохнув, запела.
Мурату прежде не доводилось слышать этой песни. Кто знает, уж не сама ли Дарийка сочинила ее? Она пела о любимом, который далеко был от нее, о своей печали, о любви, что утолёно горит в ней, о том, как ждет она и жаждет его объятий... И куда делось ее веселье... Весь вид Дарийки — поднятое вверх лицо с красиво очерченным подбородком, полузакрытые глаза, руки, сжимавшие концы платка,— выражал затаенную тоску. Даже Изат, не говоря уже о взрослых, с удивлением смотрела на такую незнакомую сейчас Дарийку-джене, разделяя ее печаль.
А песне, казалось, не было конца. Дарийка словно забыла о том, что сидит не одна, голос ее рвался к тому единственному, кого сейчас не было рядом с ней.
Мурат, не шелохнувшись, во все глаза смотрела на нее. Та ли это Дарийка — взбалмошная, дерзкая на язык, которую он знал уже не первый год? Совсем другая, новая, прекрасная в своей невыразимой печали женщина сидела перед ним. Значит, может она и такой быть... Но почему же раньше он ее такой не видел? Потому что не было войны, и рядом с ней был Дубаш, и жилось просто и весело,— так? И какое-то смутное чувство обиды шевельнулось в нем — что не о нем эта печаль, не к нему обращена песня Дарийки и никто такой песни не споет о нем...
Он взглянул на Гюлыпан. Она смотрела куда-то перед собой,— но что видела, о чем думала? Всегда она была загадкой для Мурата. Необычная для молодой женщины молчаливость и замкнутость,— казалось бы, полная противоположность открытому, улыбчивому Тургунбеку. Что же связывает их? И что есть в Гюлыпан такое, что неудержимо тянет к ней? Только ли ее молодость, красота? Да ведь и красивее есть, и моложе... А может быть, и в самом деле что- то колдовское? Объяснить было трудно, но Мурат хорошо помнил, что это влечение появилось в нем с первого дня их
знакомства. Он долгое время сам не признавался в этом, не то что сказать кому-то. Да и кому скажешь? Не Сакинай же... И не Тургунбеку, конечно. С ним у Мурата с первых дней отношения установились самые дружеские, Тургунбек был на несколько лет моложе, и Мурат считал его как бы младшим братом. И он старался не думать о Гюлыпан, но это странное влечение не проходило, а после того, как он случайно увидел Гюлыпан обнаженной, с распущенными волосами, вновь вспыхнуло с пугающей его силой...
Дарийка кончила петь, уронила руки на колени. Она выглядела какой-то опустошенной, словно всю себя отдала тяжелой, невидимой глазу работе.
— Ну что, хороша песня? — Дарийка улыбалась, но губы ее подрагивали.— Ты что, Мурат, сидишь, будто кол проглотил? Наливай... Или ты обиделся, что песня не тебе была адресована? Погоди, и для тебя еще спою... Я для каждого могу спеть... А сколько нас всех-то, а? — Она медленным взглядом обвела сидящих за дастарханом.— Негусто нас, однако... Так что и вечера одного хватит, чтобы для всех спеть. А вечеров таких у нас еще...— она помедлила, прикусила губу,— ой как много будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78