Со страхом смотрели на них Айша-апа и Гюлыпан, сразу притихла Изат.
— Где Дарийка? — наконец тихо спросила Айша-апа.— Она что, в центре осталась?
— Нет Дарийки,— не сразу ответил Мурат, глядя на горы поверх головы Айши-апа.— Потеряли мы ее. Умерла...
Айша-апа отступила на шаг, уперлась спиной в стену и стала медленно сползать вниз. Гюлыпан с криком бросилась к ней:
— Апа-а!..
Мурат перевел взгляд на дом Дарийки. Входная дверь была почему-то распахнута. Как будто дом ждал хозяйку... На мгновение ему показалось, что все случившееся — страшный сон, сейчас Дарийка выйдет из распахнутой двери, широко улыбнется и скажет что-нибудь веселое...
Но то было лишь мгновение. Он посмотрел на Айшу- апа. Она пришла в себя. Мурат думал: как объяснить им, что произошло? Рассказать все? Наверно, не надо. Нужно просто объяснить, что Дарийка умерла. Просто... А как объяснить? Утонула, сорвалась со скалы, еще что-нибудь? Он подосадовал на себя, что заранее не обдумал этого. Не привык и не умел лгать. Самая его большая ложь — о том, что война закончилась. Но теперь надо признаться и в ней... И сочинить еще одну ложь о смерти Дарийки.
Он медленно пошел к ее дому, остановился на пороге открытой двери, заглянул внутрь. Дарийка... Все в доме напоминало ему о ней. Аккуратно застеленная кровать, недоделанный ширдак на столе, шкафчик с посудой, меховые тапочки на коврике... Он сел прямо на пороге и впервые за эти три дня заплакал. Он не стыдился своих слез и не слышал, как все подошли к нему, и наконец Айша-апа тронула его за плечо и твердым голосом сказала:
— Не плачь, сынок... Что же теперь делать, если все так случилось. Надо помянуть ее...
Мурат невидящими глазами снизу вверх посмотрел на нее, встал и молча направился к своему дому, лег на кровать и отвернулся лицом к стене. Сакинай видела, что все ждут от нее рассказа об их дороге, вестей из центра, но что она могла им сказать?
— Потом, апа,— с трудом выговорила она> отворачиваясь от них.— Потом... Мурат все расскажет.
И торопливо пошла домой, боясь вопросов. Но никто не пошел за ней, не было никаких вопросов...
Сакинай вошла в дом. Она едва держалась на ногах, болело сердце, но Сакинай знала, что если она ляжет сейчас, то будет еще хуже. Так уже бывало с ней. Иногда нестерпимо хотелось лечь, вытянуться всем телом, провалиться в блаженный сон, и она ложилась, но сердце почему-то начинало биться сильнее, она начинала задыхаться, появлялось острое ощущение, что еще несколько секунд — и сердце остановится, она умрет, и Сакинай в страхе садилась на постели, и становилось легче. И сейчас она решила не ложиться. Да и в доме надо было прибраться. Недели не прошло, как они ушли отсюда, но почему-то везде была пыль, и она поставила
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
1н < разу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей...
Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил игом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но она виновата в этом?
Поговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, при-
• |ушилась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я Луду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Годна н моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. I» Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Испда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, «называется, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что Пиль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думами о том, о чем — она понимала это — думать сейчас. Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Дише-апа, а может быть, и Гюлыпан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит иге рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Медь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся пни вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их « знающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлынан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Где Дарийка? — наконец тихо спросила Айша-апа.— Она что, в центре осталась?
— Нет Дарийки,— не сразу ответил Мурат, глядя на горы поверх головы Айши-апа.— Потеряли мы ее. Умерла...
Айша-апа отступила на шаг, уперлась спиной в стену и стала медленно сползать вниз. Гюлыпан с криком бросилась к ней:
— Апа-а!..
Мурат перевел взгляд на дом Дарийки. Входная дверь была почему-то распахнута. Как будто дом ждал хозяйку... На мгновение ему показалось, что все случившееся — страшный сон, сейчас Дарийка выйдет из распахнутой двери, широко улыбнется и скажет что-нибудь веселое...
Но то было лишь мгновение. Он посмотрел на Айшу- апа. Она пришла в себя. Мурат думал: как объяснить им, что произошло? Рассказать все? Наверно, не надо. Нужно просто объяснить, что Дарийка умерла. Просто... А как объяснить? Утонула, сорвалась со скалы, еще что-нибудь? Он подосадовал на себя, что заранее не обдумал этого. Не привык и не умел лгать. Самая его большая ложь — о том, что война закончилась. Но теперь надо признаться и в ней... И сочинить еще одну ложь о смерти Дарийки.
Он медленно пошел к ее дому, остановился на пороге открытой двери, заглянул внутрь. Дарийка... Все в доме напоминало ему о ней. Аккуратно застеленная кровать, недоделанный ширдак на столе, шкафчик с посудой, меховые тапочки на коврике... Он сел прямо на пороге и впервые за эти три дня заплакал. Он не стыдился своих слез и не слышал, как все подошли к нему, и наконец Айша-апа тронула его за плечо и твердым голосом сказала:
— Не плачь, сынок... Что же теперь делать, если все так случилось. Надо помянуть ее...
Мурат невидящими глазами снизу вверх посмотрел на нее, встал и молча направился к своему дому, лег на кровать и отвернулся лицом к стене. Сакинай видела, что все ждут от нее рассказа об их дороге, вестей из центра, но что она могла им сказать?
— Потом, апа,— с трудом выговорила она> отворачиваясь от них.— Потом... Мурат все расскажет.
И торопливо пошла домой, боясь вопросов. Но никто не пошел за ней, не было никаких вопросов...
Сакинай вошла в дом. Она едва держалась на ногах, болело сердце, но Сакинай знала, что если она ляжет сейчас, то будет еще хуже. Так уже бывало с ней. Иногда нестерпимо хотелось лечь, вытянуться всем телом, провалиться в блаженный сон, и она ложилась, но сердце почему-то начинало биться сильнее, она начинала задыхаться, появлялось острое ощущение, что еще несколько секунд — и сердце остановится, она умрет, и Сакинай в страхе садилась на постели, и становилось легче. И сейчас она решила не ложиться. Да и в доме надо было прибраться. Недели не прошло, как они ушли отсюда, но почему-то везде была пыль, и она поставила
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
1н < разу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей...
Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил игом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но она виновата в этом?
Поговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, при-
• |ушилась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я Луду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Годна н моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. I» Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Испда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, «называется, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что Пиль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думами о том, о чем — она понимала это — думать сейчас. Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Дише-апа, а может быть, и Гюлыпан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит иге рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Медь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся пни вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их « знающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлынан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78