.. Что ж, придется говорить ей. Хотя бы на несколько минут забыть о том, что он мужчина, и старше ее почти на десять лет, и ему, а не ей решать, как быть дальше. Но если он действительно свихнулся и ничего уже не может решить,— что же, ей погибать нельзя в этих пустынных горах.
И, стараясь быть спокойной, она спросила:
— Что будем делать, Мурат?
Наконец-то он взглянул на нее. И взгляд был такой, словно он вспомнил, что это за женщина сидит перед ним и почему задает такой глупый вопрос...
— Что будем делать? — как эхо повторил он, проводя рукой по бороде.— Надо подумать.
— Так думайте! — с раздражением дернулась Гюльшан.— Хотя я не понимаю, о чем тут думать. Я показывала вам, что у нас осталось. Больше у нас ничего нет.
— У меня есть еще два патрона.
— Вы...— она сжала в руках углы скатерти,— решили остаться здесь?
— Если мы уйдем, что будет со станцией?
— Станция...— Ей хотелось рывком дернуть скатерть и со всем, что было на ней, швырнуть в лицо Мурата. Но она
сдержалась, разжала кулаки, презрительно сказала: — У вас есть два патрона... А сколько их было четыре года назад? Сколько раз вы ходили на охоту и что добыли, если не считать этого несчастного яка, подстреленного по ошибке?
Мурат, отставив пиалу, окинул ее внимательным и слегка удивленным взглядом. Никогда прежде Гюлыпан не позволяла себе так дерзко разговаривать с ним. Но ведь насчет охоты она была права...
— Может быть, рыбы наловим... Как-нибудь продержимся.
— А вы видели, чтобы здесь поймали хоть одну рыбу?
И тут Гюлыпан была права... В той речушке, что текла
у Кок-Джайыка, никто никогда не поймал ни одной рыбы. Хотя перед войной геологи и ходили на рыбалку...
Молчал Мурат.
— Вы помните, что сказала перед смертью апа?
— Да, — глухо сказал Мурат, опуская глаза.— Она сказала, чтобы мы не разлучались.
— А я другое помню,— сказала Гюлыпан.— Она сказала, чтобы мы ушли вниз... К людям.
— Я тоже это помню...— Мурат помолчал.— Гюлыпан, я уверен, что очень скоро к нам приедут.
— Вы уверены... Посмотрите в окно, Мурат.
Но он даже головы не повернул. Что там было смотреть...
— Уже май, Мурат... Все перевалы, наверно, давно открыты. Если бы кто-то собирался приехать к нам, они уже были бы здесь. Но никого нет. И не будет!
— Гюлыпан... Ты же понимаешь, почему мы были здесь четыре года.
— Понимала! — резко ответила Гюлыпан.— А теперь не хочу и не могу понимать!
— И все-таки постарайся понять. Наверно, война еще не кончилась... Ты знаешь, я ездил в военкомат вместе с Тургунбеком и Дубашем. Они уехали на фронт, а меня не взяли. Но ведь фронт... это не только окопы, снаряды и выстрелы. Наш фронт...— Мурат запнулся.— Мой фронт здесь... Четыре года я делал все, что мог. Я солдат, Гюлыпан... И я не получал приказа уходить отсюда...
Сумасшедший... Как убедить его?
— Ладно... Ты солдат. Не буду говорить о Дарийке и Сакинай и тем более о себе... Я ведь еще жива. А Изат и апа... Они тоже были солдатами?
За все годы Гюлыпан, обмолвившись, всего раз или два
говорила Мурату «ты», а теперь сказала намеренно и в упор смотрела на него.
— Ты солдат... Допустим. Но я-то не солдат... Я не хочу умирать здесь! — вдруг закричала Гюлыпан, вскочив на ноги.— Пропади она пропадом, твоя станция! Оставайся здесь сам, если хочешь, но меня отпусти! Отпусти!
«Отпусти...» Мурат вспомнил — так же говорила Дарийка. Не отпустил...
— Ну что ж... Уходи,— спокойно сказал Мурат.
— А ты?
— А я останусь здесь.
Сумасшедший... Его надо спасать от него самого... Уйти одной, оставить его здесь?
Гюлыпан поняла, что не сможет сделать этого.
— Мурат, но ведь так нельзя... Ты болен, еды никакой нет...
— Да,— губы Мурата кривились в подобии улыбки,— ты кругом права. Я болен, и еды у нас нет. И все-таки я останусь здесь. А ты иди. Ты просила отпустить тебя? Я отпускаю. Ты здорова, и еды еще довольно, чтобы не умереть в пути с голоду. Иди. Перевалы открыты, погода хорошая, дорога тебе знакомая —- дойдешь и одна.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Первым не выдержал Мурат, опустил голову.
— Нет, Мурат,— заговорила Гюлыпан, — я не уйду... И предсмертный наказ Айши-апа нарушить не могу, и сама себе потом всю жизнь не прощу, что оставила тебя в беде. Но и так жить я больше не могу... Ты не раз говорил, что за все отвечаешь здесь — за станцию, за всех нас. Значит, и за меня тоже... За мою жизнь и за мою смерть. Но ведь мы давно уже не живем, а медленно умираем... Четырех уже нет. Сколько же можно так? — Она повысила голос: — Ты говоришь «иди» и сам знаешь, что я не сделаю так. Я говорю, что не уйду, но тоже хорошо знаю, что не смогу жить здесь, нет у меня больше сил терпеть, я же только человек, слабая женщина. Но чем так мучиться, лучше уж сразу... Убей меня! — вдруг в ярости закричала Гюлыпан.— Убей, но не мучай!
Мурат отшатнулся.
— Гюлынан! Что ты говоришь?
— То что слышишь! А что я еще должна сказать, чтобы ты понял наконец? Убей! Что, не сможешь?! Тогда я сама наложу на себя руки! И не думай, что это только слова! Клянусь всем самым святым для меня — я сделаю это! Сделаю!
А ты не забудь бросить горсть земли в мою могилу! Тебе нетрудно будет сделать это — ведь ты привык хоронить! А я не привыкла! Я не могу больше, не могу, не могу-у!!!
Гюлыпан разрыдалась и выбежала во двор.
XXIII
На следующее утро Мурат, прихватив мешки, отправился на станцию. Сделал последние записи, аккуратно обвязал приборы мешками, навесил на дверь будки замок. Можно было идти. Он стоял, смотрел на горы, на ущелья, веером расходящиеся от их вершин. Казалось странным, что завтра он уже не придет сюда... И вернется ли когда-нибудь вообще?
Его блуждающий взгляд остановился на понуро обвисшей антенне. Он давно перестал замечать ее. Когда же он в последний раз выходил на связь? Да, почти четыре года назад, в ноябре сорок первого... И даже не сумел толком разобрать эту последнюю радиограмму. Обрывки каких-то непонятных фраз. Что же там было? Кажется, что-то насчет «временно», «закрыты» и еще...
Что же еще-то?
Он напряг память и наконец вспомнил последнее слово прерванной радиопрограммы. «Поэтому...»
Поэтому!!!
Мурат даже застонал, поняв смысл внезапно озарившей его разгадки. Бог ты мой, как все просто... Ведь это был приказ уходить вниз! Вот почему все эти годы к ним никто не приезжал! А он не понял! Почему-то решил, что слово «закрыты» относится к перевалам. Какая чепуха... Как будто он сам не знал, что в ноябре перевалы уже закрыты, зачем было сообщать ему об этом по рации? А он тогда даже не задумался как следует... Потому что раньше был другой приказ — оставаться здесь и продолжать работу, потому что шла война и он считал себя солдатом... И, приняв решение, он уже не пытался иначе истолковать смысл разрозненных слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78