— Сеньор Анатолио,— сказала Альбина,— мы с Карменситой решили устроить поминки. Вы можете немного задержаться?
— Мы приглашаем и вашего командира,— добавила Карменсита.
Я был расстроган.
— Спасибо, сейчас поговорю с Миколой.
Савич согласился. Проводив товарищей на грузовике, мы вчетвером сели в санитарную машину и отправились к Альбине.
Альбина, ее мать и Карменсита были в черных платьях и слегка напоминали монашек. Вечер был торжественный, без музыки и песен. Мы ели жареные каштаны, пили светлое вино и обсуждали последние вести с фронтов. Поражение республиканцев на Арагонском фронте сильно встревожило женщин.. Мы успокаивали их как могли. Хорошо хоть они не знали, что и наш Южный фронт под угрозой прорыва.
После всех этих мрачных и торжественных разговоров Альбина позвала меня в патио полюбоваться ее первыми весенними цветами. Как только за нами закрылась дверь, Альбина бросилась мне на шею.
— Милый, я больше не могу. Возьми меня к себе!
Не оставляй меня одну. Я боюсь... Я ужасно боюсь одиночества!
— Что с тобой, Альбина? — Я гладил ее дрожащие плечи и жесткие густые волосы.— Чего ты боишься? Ведь пока ничего не случилось.
Альбина еще крепче прижималась ко мне, и я чувствовал нежную упругость ее груди.
— Не будь таким жестоким, возьми меня! Я больше не могу так. Я боюсь потерять тебя. Я боюсь, и с тобою случится что-то недоброе. Как с твоим другом. Милый...— шептала она, целуя меня, губы ее были мокры и солены от слез.— Я не пущу тебя одного! Возьми меня с собой! Я буду помогать тебе. Я буду всем вам помогать. Буду работать. Буду стирать белье. А сель что-то случится, вместе умрем...
Ну что я мог ей ска за! ь, чем успокоить? Не мог же отнять ее у матери и увезти на фронт! И что скажут обо мне товарищи? Борис? Комиссар?
— Я попрошу командира,— продолжала Альбина.— Если тебе неудобно, я сама поговорю с ним.
— Альбина, не надо! Он решит, что это я тебя надоумил. Не надо, дорогая! Если хочешь, буду чаще к тебе приезжать. Мы будем встречаться у тебя, а на фронт тебе нельзя,..
— А ты будешь приезжать? Обещаешь? Часто? Я тебя так долго, так долго ждала, но ты не приезжал. Теперь будешь чаще приезжать ко мне, да?
— Как только буду поблизости...
— А потом ты останешься навсегда?
— Я не знаю. Сначала нужно закончить войну...
— Ты приедешь?
— Приеду. Даю тебе слово, приеду. И мы будем вместе. Только ни о чем не проси командира. Это ничего не даст. Ты не можешь оставить маму, а я не могу тебя взять к себе. Но мы будем чаще встречаться, хорошо?
— Ты такой жестокий, и все же я люблю тебя, люблю больше всего на свете. Почему ты такой жестокий? Неужели у тебя на родине все такие жестокие?
— Но пойми же, иначе нельзя... Это война жестокая. Она диктует нам свои законы. Иначе нельзя. Понимаешь, Альбина? Война.
— Будь она проклята! — воскликнула Альбина.— Почему она вечно встает у меня на пути...
Мы нежно простились в темном патио, нежнее, чем обычно, и обещали друг другу, что теперь будем чаще
встречаться. Когда вернулись в комнату, Савич спросил с ехидцей:
— Ну, как цветы?
— Цветы красивы,— ответил я.— Просто изумительны...
Вскоре мы откланялись.
В последующие дни у Чертовых ворот происходили кровопролитные сражения. После бесчисленных атак через узкое ущелье в долину прорвалась марокканская кавалерия. За ней двинулась пехота, занимая одну высоту за другой. Мы поспешно отступили и, расположившись на одном из острогов Сьерра-Педросо, открыли огонь по кавалерии. Потом подоспело несколько броневиков, марокканцы отступили, неся огромные потери под перекрестным огнем их пулеметов. Пехота мятежников тоже топталась на месте. И все же часть горной цепи осталась в руках фашистов. Там же шли ожесточенные, упорные бои до середины мая.
После поражений республиканцев на Арагонском фронте мятежники вышли к Средиземному морю, расколов республику надвое — Центральную часть и Каталонию,
Это были трудные, полные трагизма дни. Республика сражалась за каждую высоту, за каждую долину, за каждую пядь земли...
Глава 12 СЕРЫЕ БУДНИ
Весна пролетела незаметно, и так же незаметно подоспело лето с палящим солнцем, жаркими ветрами из Сахары. Через неделю-другую пожухла трава, поникли цветы в долине, а горы стали желто-бурыми, местами даже черными.
На Южном фронте теперь уж никто не поговаривал о наступлении, все не покладая рук готовились к обороне — противник стягивал силы для крупных операций. Все высоты у нас в тылу были опоясаны хорошими окопами, куда в случае необходимости можно было отступить для продолжения борьбы.
Как-то вечером комиссар пригласил меня на партийное собрание. Оно проходило под открытым небом среди орудий батареи. Решался вопрос о приеме товарищей в партию, в том числе и меня. Я вкратце рассказал свою биографию, в которой не нашел ничего примечательного. Но я обещал от всего сердца быть верным идеалам партии и не щадить жизни в борьбе за свободу испанского народа. Потом взял слово комиссар. Он был одним из тех, кто давал мне рекомендацию. Указав на мое непартийное отношение к Мануэлю Зоро, он сказал, что я, несмотря на это, достоин быть принят в славную семью коммунистов. Говорили обо мне и другие, я внимательно их слушал, краснея и потупя глаза. Потом голосовали. Против моей кандидатуры никто не возражал, и комиссар Попов от имени всех поздравил меня и крепко пожал руку. От волнения я не смог ничего сказать. Вероятно, я должен был поблагодарить товарищей за оказанное доверие, но в голове все мысли перемешались, а язык точно к нёбу прирос.
В конце собрания Попов объявил, что с командиром дивизиона Цветковым снова случился сердечный приступ и он поедет лечиться в тыл. Временно исполняющим его обязанности назначен лейтенант Микола Савич, командовать нашей батареей поручено Борису Эндрупу, который на днях будет представлен к званию лейтенанта. Все зааплодировали. Бориса любили. Потом назвали меня. За хорошую службу я тоже получал повышение. От смущения я аплодировал вместе со всеми.
Вскоре наша батарея заняла позиции в густой оливковой роще, в глубине долины, недалеко от Саламеи. Командовал уже Борис Эндруп. Ему было нелегко: снова доводил ишиас, к тому же начинался приступ малярии. Но Борис, несмотря на мои уговоры, не хотел ехать в госпиталь.
Медпункт располагался теперь в большом крестьянском доме с обширным садом, где росли гранатовые, фиговые и абрикосовые деревья. Когда в полдень поднимался ветер, спелые плоды падали и разбивались вдребезги о глинистую почву, твердую, как обожженный в печи горшок. Посреди сада в скале был вырублен колодец, над ним огромная шелковица, все время ронявшая сладкие сочные ягоды. Если ягода падала на гимнастерку, оставалось ядовито-красное пятно, которое уже не смывалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128