За окном опять лил дождь. С крыши с шумом стекала вода, а в комнате было уютно, тепло, и так не хотелось уходить. Мать Альбины с шофером следили за огнем в очаге, Карменсита и Микола то и дело подкручивали патефон, а мы с Альбиной танцевали, танцевали... Она мне нравилась, и я был рад, что судьба свела нас.
На прощанье Альбина подарила мне свою фотокарточку. Она была наклеена на кусок картона с золотыми цветочками на каемочке. Альбина выглядела на ней гораздо хуже, чем в жизни. Обычно бывает наоборот, но тут, видно, перестарался ретушер, и взгляд у девушки получился неживой, оцепенелый. Но я от души поблагодарил Альбину и бережно спрятал фотографию.
— Я буду ждать, Анатолио. Не забывайте...
— Я приеду. Обязательно приеду...
Через несколько дней у нас произошел странный случай: в медпункте батареи в страшных мучениях умерло трое легкораненых. Мануэль Зоро объяснял их смерть отравлением. Комиссар отнесся к этому с подозрением, предложил врачу сделать вскрытие, а меня послал в качестве помощника и в то же время наблюдателя.
По правде сказать, мне это совсем не нравилось. После стычки с Мануэлем Зоро в горах я потерял к нему всякое уважение, и он, конечно, с тех пор не питал ко мне теплых чувств. Я высказал свои соображения комиссару, но он настоял на своем.
— В медпункте скончались трое легкораненых — это чрезвычайное происшествие, его нельзя оставлять нерасследованным. А поскольку ты у нас единственный медик, ты не имеешь права отказываться.
— Вы считаете, что Мануэль Зоро приложил к этому делу руку?
— Даже если я не считаю, надо расследовать,— ответил Попов. — Умерли наши товарищи. Умерли люда. Да, и вот что: заберите их вещи, документы. Составьте акт...
Рано утром я отправился в медпункт. Сначала зашел на кухню позавтракать. Пендрик, угощая меня кофе с мандариновым мармеладом, спросил:
— Последнюю новость слышал?
— Слышал,— сказал я. — Умерло трое раненых.
— А знаешь от чего?
— Не знаю,— соврал я.
— От грибов,— сказал Пендрик. — Вчера у меня был Мануэль. Говорит, наелись ядовитых грибов. В Испании, брат, с грибами не шути! К ним нужно подход знать: все белые — ядовитые, а черных — этих ешь на здоровье, сколько влезет.
— Где же они их раздобыли?
— А в лесочке, у реки.
— И ели прямо сырыми?
— Зачем сырыми. Поджарили на кухне, у себя в медпункте.
— Разве в медпункте есть кухня?
— Ну, не кухня, конечно, обедов там не готовят — кипятят воду, стирают белье... Там и поджарили.
— А куда же смотрел Зоро?
— В том-то и дело — никто не видел, ни Зоро, ни санитарки!.. А то бы, конечно...
— Странно,— протянул я.
— Что тут странного? — воскликнул Пендрик. — Мы недавно кашу из желудей варили. Один солдат так объелся, чуть не помер. Потом три дня беднягу отхаживали. -
— А зачем вообще варить кашу из желудей? Они вредны для желудка.
— Но ведь чем-то надо питаться! На одном пайке не проживешь. В голодный год черти лягушек едят.
— Лягушек, милый мой, не только черти, но и люди добрые едят.
— Ну нет! Уж лучше воробьев. Вчера мы с одним крестьянином силками наловили воробьев. Такое блюдо получилось — пальчики оближешь. Как рябчики. Один остался, могу угостить.
Пендрик уже собрался принести воробья, но я остановил его. Нужно было торопиться, меня ждала неприятная процедура вскрытия. Может, нам удастся обойтись без нее? Все равно из мертвых они не воскреснут. Кто умер, тот умер.
Мануэль Зоро выглядел бледным, усталым.
— За всю ночь глаз не сомкнул,— сказал он, предлагая мне сигарету. Я курил и слушал его объяснение о случившемся. Зоро рассказал мне то же самое, что Пендрик, только с большими подробностями.
— Как вы считаете, коллега,— спросил он почтительно,— что нам делать?
— Комиссар настаивает на вскрытии,— ответил я без особого энтузиазма.
— Так! Значит, он не доверяет мне. Это оскорбительно! Скажите, дорогой коллега, как можно работать, жить в подобных условиях? Нет, с меня довольно! Производите хоть десять вскрытий, если вам угодно. Я пальцем не шевельну» Сегодня же подам рапорт и перейду в другую часть.
— Уж это вы напрасно,— пытался я его успокоить. — Если вы не хотите... Но я думал, вы сами заинтересованы узнать причину смерти.
— Какую еще причину? — нетерпеливо воскликнул Мануэль Зоро. — Я выяснил все до последней мелочи. Коллега, могу вам показать даже сковороду, на которой жарились эти проклятые грибы, бутылку, из которой подливалось оливковое масло. Все ясно до последней мелочи. К чему какие-то вскрытия. Мало ли что выдумает комиссар!
— Он считает, что это чрезвычайное происшествие. Штаб дивизиона может потребовать акт о вскрытии,— сказал я.
Мануэль Зоро пренебрежительно махнул рукой.
— Никто ничего не потребует, смею вас заверить. Не впервые люди травятся. Но уж если ваш комиссар так хочет, составим ему акт. Я напишу, объясню со всеми подробностями, как и что... Потом вместе подпишете Согласны?
Я пожал плечами.
— Ну что же... Если вы считаете...
«А что мне еще остается?» — подумал я. Самому сделать вскрытие — не по силам, а звать на помощь санитарок не хотелось. И уж конечно это окончательно восстановило бы против нас Мануэля Зоро. Он мог использовать этот случай для своей агитации против интернационалистов, а это не сулило ничего хорошего. И потому я согласился с предложением Зоро. Пока он составлял пространные объяснения и акт о непроизве-денном вскрытии, я тем временем обошел медпункт. Поговорив с санитарками, я окончательно убедился, что во всем виноваты были сами раненые. Мне показали сковородку с прилипшим к ней кусочком гриба. Единственно, что могло еще вызвать сомнения,— все ли сделал Зоро, чтобы спасти товарищей? Однако и этот вопрос не имел решающего значения. Из университетской практики я знал, что врача никогда не осудят за то, что он не применил то или иное средство,— ведь у него на этот счет может быть свое собственное мнение.
Когда объяснительная записка и акт несовершенного вскрытия были готовы и мы их подписали, Мануэль Зоро заметно успокоился, повеселел. Он даже извинился за «нетактичные слова», которыми, вероятно, обидел тогда меня и Бориса. Чтобы все загладить, он принес бутылку розового муската. Мы вымыли руки, будто после тяжелой, грязной работы, и вышли в сад. Мускат был удивительно ароматный. Мануэль наполнил стаканы, мы выпили за дружбу.
— Их надо похоронить,— вспомнил я. Зоро усмехнулся.
— Давным-давно похоронены! Мы, коллега, занимаемся этим ночью. Уж так заведено. Днем похороны производят нехорошее впечатление на солдат. Тем, кто еще сражается, незачем видеть тех, кто уже сложил оружие.
Опять он был прав! А мне и в голову не пришло, что покойников хоронят ночью.
Я уж было совсем собрался уходить, но вспомнил, что комиссар просил забрать документы и вещи умерших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
На прощанье Альбина подарила мне свою фотокарточку. Она была наклеена на кусок картона с золотыми цветочками на каемочке. Альбина выглядела на ней гораздо хуже, чем в жизни. Обычно бывает наоборот, но тут, видно, перестарался ретушер, и взгляд у девушки получился неживой, оцепенелый. Но я от души поблагодарил Альбину и бережно спрятал фотографию.
— Я буду ждать, Анатолио. Не забывайте...
— Я приеду. Обязательно приеду...
Через несколько дней у нас произошел странный случай: в медпункте батареи в страшных мучениях умерло трое легкораненых. Мануэль Зоро объяснял их смерть отравлением. Комиссар отнесся к этому с подозрением, предложил врачу сделать вскрытие, а меня послал в качестве помощника и в то же время наблюдателя.
По правде сказать, мне это совсем не нравилось. После стычки с Мануэлем Зоро в горах я потерял к нему всякое уважение, и он, конечно, с тех пор не питал ко мне теплых чувств. Я высказал свои соображения комиссару, но он настоял на своем.
— В медпункте скончались трое легкораненых — это чрезвычайное происшествие, его нельзя оставлять нерасследованным. А поскольку ты у нас единственный медик, ты не имеешь права отказываться.
— Вы считаете, что Мануэль Зоро приложил к этому делу руку?
— Даже если я не считаю, надо расследовать,— ответил Попов. — Умерли наши товарищи. Умерли люда. Да, и вот что: заберите их вещи, документы. Составьте акт...
Рано утром я отправился в медпункт. Сначала зашел на кухню позавтракать. Пендрик, угощая меня кофе с мандариновым мармеладом, спросил:
— Последнюю новость слышал?
— Слышал,— сказал я. — Умерло трое раненых.
— А знаешь от чего?
— Не знаю,— соврал я.
— От грибов,— сказал Пендрик. — Вчера у меня был Мануэль. Говорит, наелись ядовитых грибов. В Испании, брат, с грибами не шути! К ним нужно подход знать: все белые — ядовитые, а черных — этих ешь на здоровье, сколько влезет.
— Где же они их раздобыли?
— А в лесочке, у реки.
— И ели прямо сырыми?
— Зачем сырыми. Поджарили на кухне, у себя в медпункте.
— Разве в медпункте есть кухня?
— Ну, не кухня, конечно, обедов там не готовят — кипятят воду, стирают белье... Там и поджарили.
— А куда же смотрел Зоро?
— В том-то и дело — никто не видел, ни Зоро, ни санитарки!.. А то бы, конечно...
— Странно,— протянул я.
— Что тут странного? — воскликнул Пендрик. — Мы недавно кашу из желудей варили. Один солдат так объелся, чуть не помер. Потом три дня беднягу отхаживали. -
— А зачем вообще варить кашу из желудей? Они вредны для желудка.
— Но ведь чем-то надо питаться! На одном пайке не проживешь. В голодный год черти лягушек едят.
— Лягушек, милый мой, не только черти, но и люди добрые едят.
— Ну нет! Уж лучше воробьев. Вчера мы с одним крестьянином силками наловили воробьев. Такое блюдо получилось — пальчики оближешь. Как рябчики. Один остался, могу угостить.
Пендрик уже собрался принести воробья, но я остановил его. Нужно было торопиться, меня ждала неприятная процедура вскрытия. Может, нам удастся обойтись без нее? Все равно из мертвых они не воскреснут. Кто умер, тот умер.
Мануэль Зоро выглядел бледным, усталым.
— За всю ночь глаз не сомкнул,— сказал он, предлагая мне сигарету. Я курил и слушал его объяснение о случившемся. Зоро рассказал мне то же самое, что Пендрик, только с большими подробностями.
— Как вы считаете, коллега,— спросил он почтительно,— что нам делать?
— Комиссар настаивает на вскрытии,— ответил я без особого энтузиазма.
— Так! Значит, он не доверяет мне. Это оскорбительно! Скажите, дорогой коллега, как можно работать, жить в подобных условиях? Нет, с меня довольно! Производите хоть десять вскрытий, если вам угодно. Я пальцем не шевельну» Сегодня же подам рапорт и перейду в другую часть.
— Уж это вы напрасно,— пытался я его успокоить. — Если вы не хотите... Но я думал, вы сами заинтересованы узнать причину смерти.
— Какую еще причину? — нетерпеливо воскликнул Мануэль Зоро. — Я выяснил все до последней мелочи. Коллега, могу вам показать даже сковороду, на которой жарились эти проклятые грибы, бутылку, из которой подливалось оливковое масло. Все ясно до последней мелочи. К чему какие-то вскрытия. Мало ли что выдумает комиссар!
— Он считает, что это чрезвычайное происшествие. Штаб дивизиона может потребовать акт о вскрытии,— сказал я.
Мануэль Зоро пренебрежительно махнул рукой.
— Никто ничего не потребует, смею вас заверить. Не впервые люди травятся. Но уж если ваш комиссар так хочет, составим ему акт. Я напишу, объясню со всеми подробностями, как и что... Потом вместе подпишете Согласны?
Я пожал плечами.
— Ну что же... Если вы считаете...
«А что мне еще остается?» — подумал я. Самому сделать вскрытие — не по силам, а звать на помощь санитарок не хотелось. И уж конечно это окончательно восстановило бы против нас Мануэля Зоро. Он мог использовать этот случай для своей агитации против интернационалистов, а это не сулило ничего хорошего. И потому я согласился с предложением Зоро. Пока он составлял пространные объяснения и акт о непроизве-денном вскрытии, я тем временем обошел медпункт. Поговорив с санитарками, я окончательно убедился, что во всем виноваты были сами раненые. Мне показали сковородку с прилипшим к ней кусочком гриба. Единственно, что могло еще вызвать сомнения,— все ли сделал Зоро, чтобы спасти товарищей? Однако и этот вопрос не имел решающего значения. Из университетской практики я знал, что врача никогда не осудят за то, что он не применил то или иное средство,— ведь у него на этот счет может быть свое собственное мнение.
Когда объяснительная записка и акт несовершенного вскрытия были готовы и мы их подписали, Мануэль Зоро заметно успокоился, повеселел. Он даже извинился за «нетактичные слова», которыми, вероятно, обидел тогда меня и Бориса. Чтобы все загладить, он принес бутылку розового муската. Мы вымыли руки, будто после тяжелой, грязной работы, и вышли в сад. Мускат был удивительно ароматный. Мануэль наполнил стаканы, мы выпили за дружбу.
— Их надо похоронить,— вспомнил я. Зоро усмехнулся.
— Давным-давно похоронены! Мы, коллега, занимаемся этим ночью. Уж так заведено. Днем похороны производят нехорошее впечатление на солдат. Тем, кто еще сражается, незачем видеть тех, кто уже сложил оружие.
Опять он был прав! А мне и в голову не пришло, что покойников хоронят ночью.
Я уж было совсем собрался уходить, но вспомнил, что комиссар просил забрать документы и вещи умерших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128