Вез на извозчике. Я сначала не знала, куда мы едем. Остановились у большого дома. На фасаде, помню, был огромный слепок женской головы с раскрытым ртом. Казалось, женщина кричит от дикой боли, и мне стало как-то не по себе.
— Ты не кричала? — спросил я, и она ответила, силясь улыбнуться:
— Я держалась... Все время думала о тебе и не кричала.
— О чем тебя спрашивали?
— Спрашивали о тебе, о Борисе. Я твердила им одно и то же: «Не знаю», «Не знаю», и они рассвирепели. В комнату вошли какие-то люди, стали надо мной изде -ваться.
— Сволочи!
— Но я все равно молчала. И только когда они стали говорить гадости про тебя и меня, я не сдержалась. Дала пощечину какому-то мерзавцу, который прикоснулся ко мне. И тут поднялся такой тарарам — закричали, затопали... Толкнули меня на стул, да так, что я упала на пол. Один из них как будто невзначай пнул меня ногой в бок. Я не сдержалась, заплакала. Я боялась за маленького Анатола, они ведь могли убить его...
— Какой кошмар, как ты только это вынесла! — Я разыскал сигареты, закурил.
— У тебя опять дрожат руки,— сказала Гита.— Тебе нельзя волноваться. И зачем я все рассказываю?!
— Это правильно, дорогая,— сказал я, чувствуя, что у меня от волнения дрожит и голос.— Что было дальше?
— Ночью у меня начались сильные боли,— продолжала Гита,— а на следующий день меня отпустили. И я получила твое письмо из Парижа. Сподра его принесла в больницу. Она очень славная, эта Сподра. Боли не проходили, мама опасалась преждевременных родов.
— Сволочи! Убийцы! — вырвалось у меня.— А сейчас? Теперь тебе лучше?
— Теперь хорошо,— сказала она, вставая.— Теперь совсем хорошо себя чувствую. Только один раз в дороге у меня был приступ. В Кельне. Я вышла на перрон полюбоваться Кельнским собором. Чудесный собор! Это все, что мне понравилось в Германии. Когда я снова садилась в вагон, подвернулась нога, и мне вдруг стало... больно. Но я приняла лекарство, и все прошло.
— Ты должна беречь себя. Тут каждый пустяк имеет значение. Будь осторожна.
— Я знаю, милый,— весело ответила Гита.— Я очень осторожна, но так уж получилось. Если бы ты знал, как он хорош!
— Кельнский собор?
— Да, он просто чудо.
— В Париже есть лучше.
— Париж великолепен! — воскликнула Гита.— Мне так нравится здесь. Ты выбрал отличное место.— Она поцеловала меня.— Спасибо! Здесь нам будет хорошо, правда9
— Конечно,— ответил я бодро.
— Я привезла твои университетские документы,— сказала она.— Ты будешь учиться, а я годик понянчу маленького Анатола. Потом будем вместе учиться. Мама нам поможет. Ты написал отцу?
Я пересказал содержание письма, и Гита отругала меня:
— Какой упрямый! Неужели не мог написать поласковей? Зачем его огорчать? Не будь таким злюкой. В конце концов он твой отец, он любит тебя.
— Ты права. Я напишу.
Солнце скрылось за высоким домом. Мы ушли с балкона. Гита надела светлый свободный костюм, и мне было велено облачиться в парадную форму. Мой дорожный костюм изрядно обносился. Я надел светло-серый пиджак и брюки-гольф. Взяв Гиту под руку, я подвел ее к зеркалу.
— Чем плоха парочка? — сказал я.
— Парочка хоть куда! Другой такой не найти... Зазвонил телефон. Это была госпожа Юдина. Она уже
оделась и ждала нас. Пообедав в ресторане отеля, мы пошли погулять по городу.
На улице было нестерпимо душно, и мы направились к набережной Сены, откуда веяло прохладой. Госпожа Юдина с тревогой посматривала на дочь и время от времени осведомлялась, как она себя чувствует.
— Хорошо,— весело отвечала Гита. Потом она сказала:
— Ты знаешь, мама, у меня такое ощущение, будто я вновь родилась.
— А ты помнишь, что сказал доктор Тибет?
— А что он сказал? — вмешался я.
— Ну, что же ты молчишь? Расскажи Анатолу.
— Пустяки! — отрезала Гита.— Все доктора паникеры. Ведь ты таким не будешь, правда, Анатол?
— Что он сказал?
Гита молчала, сжав губы, вместо нее заговорила мать.
— Он сказал, что Гита должна быть очень осторожна. Если боли повторятся, нужно немедленно лечь в больницу. В дороге у нее уже был приступ, она чуть не кричала. И представляете, это случилось в Германии... Что, если бы там пришлось лечь в больницу!..
— Мама, зачем ты все рисуешь Анатолу в мрачных красках?
— Чтобы он заботился о тебе,— ответила мать, тля-дя на меня.— Все началось с вашего ареста. Потому-то я поехала вместе с ней. Боялась отпустить одну. Кто знает...
— Мама, прошу тебя, перестань! — взмолилась Гита.— Лучше пускай Анатол покажет нам Париж. Давайте осмотрим метро. Не представляю, как это под землей ходят поезда. В Арденнах мы мчались длинными тоннелями. Наверное, здесь то же самое* да?
— Примерно. Только в метро и сама станция находится под землей,— пояснил я.— Туда надо спускаться по лестнице. Не будет ли тебе тяжело?
— Не делайте из меня грудного ребенка. Даже если здоровому человеку твердить с утра до вечера, что он больной, то он и вправду заболеет.
Мы спустились в метро. Я повез их на Всемирную выставку, но мои дамы скоро устали от жары, и мы на такси вернулись домой.
Расставаясь в вестибюле, мы условились, отдохнув немного, часа через два поехать на Монмартр, однако в лифте Гите стало плохо.
— Знаешь,— сказала она,— вы с мамой, кажется, накликали беду. У меня немножко болит. Только ты не волнуйся. Боль совсем пустяковая, совсем-совсем. Я отдохну, и все пройдет. Это даже не боль, просто отзвук боли. Я приму лекарство и прилягу.
Пока Гита раздевалась, я приготовил постель. В комнате все еще было душно, и вместо одеяла я постелил простыню.
— Поцелуй меня! — попросила Гита, и я поцеловал ее.— Может, ты тоже поспишь?
— Нет, я просто посижу.
— Где ты будешь сидеть?
— В соседней комнате. У стола.
— Дверь не закрывай, чтобы я могла тебя видеть. Мне нравится смотреть на тебя.
— А мне на тебя.
— Я, наверное, сейчас выгляжу ужасно. Прости ме-дя, милый. Я отдохну, ты меня не узнаешь. Подай мне воды, пожалуйста.
Я принес ей стакан воды, она выпила лекарство и легла. Я вышел в соседнюю комнату, подсел к столу и развернул газету.
— Вот так хорошо,— сказала Гита.— Так я могу тебя видеть. Посиди, пока я не усну.
— Спи, милая, я не буду тебя беспокоить.
— Ты нисколько меня не беспокоишь.
— А когда проснешься, позови меня.
— Хорошо, милый, до свиданья.
— До свиданья. Тебе не больно?
— Совсем не больно. До свиданья...
Все газеты в один голос утверждали, что положение в Испании день ото дня обостряется. На севере шли кровопролитные бои за Бильбао. Фашисты стянули туда громадное количество живой силы и техники.
Некоторые газеты утверждали, что на стороне генерала Франко сражаются главным образом иностранцы — иностранный легион, марокканские стрелки и кавалерия, гитлеровские танки, авиация, артиллерия, моторизованные дивизии фашистской Италии, ирландские батальоны фашистов-добровольцев, части регулярной португальской армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128