Здорово!
— Настоящие бои бывают только в Испании,— возразил крестьянин.— Приезжайте после войны, и я отвезу вас в Кордову. Посажу на почетное место, и тореадор в благодарность за вашу помощь преподнесет вам ухо или хвост сраженного быка. Это самый почетный подарок тореадора, и вы все его обязательно получите.
— Откуда же взять столько быков — ведь нас так много! — сказал я.
— Всем хватит! — с жаром воскликнул крестьянин. — Что такое бык по сравнению с человеком? И если вы ради нас не щадите своих жизней, неужели мы пожалеем для вас быка? Да я сам спущусь на арену и заколю для вас быка, сам отрежу ему ухо и подарю вам.
Мы смеялись, а старик недоуменно пожимал плечами.
— Чего смеетесь? Думаете, стар, не одолею быка? Я всегда мечтал стать тореадором. В молодые годы не удалось, а теперь пойду и заколю быка. Вот увидите, только сначала отвоюем свободу. Людям нужна свобода, как влага земле...
Мне очень нравился старый крестьянин. Я обнял его и расцеловал. У него была колючая борода, а лицо в глубоких и частых морщинах. Старик совсем растаял. Он снова наполнил кружки мускатом.
— Еще мне бы хотелось научиться читать и писать,— продолжал он.— А то что это за человек, если он не умеет читать и писать! Мои сыновья научились читать и стали умнее меня самого. А должно быть наоборот. Уж тогда мир не собьется с пути, как сейчас. Отцы должны быть умнее своих сыновей, чтоб всегда могли наставлять их уму-разуму.
— Вы довольны своими сыновьями? — спросил Борис.
— Сыновья у меня хорошие,— ответил крестьянин.— Один — коммунист, другой — социалист, третий — анархист. А был бы я умнее, они были бы все или коммунистами, или социалистами, или анархистами. Но я их не умел убедить. Они читают газеты и спорят промеж себя до хрипоты, а я только ушами хлопаю. Это никуда не годится. Сыновей учить надо, а не слушать их. А чтоб учить, нужно самому иметь голову на плечах.
— Вашей голове позавидовать можно,— сказал я.
— Да, жизнь меня маленько научила,— согласился старик.— Моя единственная школа. Но они-то умеют читать. С письмом у них, правда, не очень ладилось, но каждый читал свою партийную газету.
— И спорили?
— До хрипоты. Но когда на республику пошли фашисты, я сказал им: «Кончайте споры, все, как один, на фронт!»
— Что же, послушались?
Старик удивленно посмотрел на меня.
— Еще бы! Отец им я? Отец. Приказ дан? Дан. Пошли все трое и дерутся, как черти! Тут, неподалеку от Кордовы. Одного недавно ранили, лежал в госпитале. Навещал его. Отвез на осле вина, арбузов, табачку, но табак у нас неважный. Табак сушь не любит, и пыли у нас много. Зато ух и крепкий! Затянешься, голова кругом. Сам-то я не курю, а сыновьям сажаю. Сейчас дам попробовать.
Старик ушел и скоро вернулся с плотным сухим самосадом. Он дал по очереди понюхать каждому. От одного запаха захватывало дух. Старик растер табак на ладонях, и мы свернули цигарки.
— Ну как? — спросил старик.
— Табачок что надо,— ответил я, закашлявшись.— Такой любого крепыша с ног свалит.
— Любого быка,— поправил крестьянин.— Такого табака по всей округе не сыщешь.
— А запах-то! — восторгался Пендрик.
— За километр почуешь,— нахваливал крестьянин. Яну Цериню сделалось плохо. Он побледнел как
полотно и скрылся в зарослях олеандра. Вернувшись, он сказал:
— Это не табак, а динамит. В госпитале отвык от курева.
— И мне от него тошно,— сознался Август Саука.— Как вы только курите?
Но мы курили и чувствовали себя прекрасно — то ли от вина, то ли от ночной тишины Южной Испании, то ли от сердечного радушия старика крестьянина.
— У меня еще есть пять кроликов,— сказал хозяин.— Знал бы заранее, что у меня будут дорогие гости, сделал бы жаркое. Таких кроликов вы не пробовали. Если как следует приготовить, во рту тают. Ну что, давайте зажарим, а?
— Не стоит,— сказал Пендрик.
— Пятерых всем будет вдоволь, и времени много не займет. Вы пока разожгите огонь, а я пойду зарежу...
Мы с трудом уговорили старика приберечь кроликов до поры до времени. Тогда хозяин вынес нам соленых маслин.
В разгар веселья Пендрик отвел меня в сторону. Мы присели у пахучего куста роз.
— Анатол, что ты думаешь о последних событиях? — озабоченно спросил Пендрик.
— Каких событиях?
— Ты что, не читаешь газет?
— Читаю. Мы потерпели неудачи на Бискайском фронте, в Астурии...
— Ты называешь это неудачей? Это разгром.
— Ну и что? Что же нам теперь — опустить руки, по-твоему? Мы наступаем под Сарагосой. Бельчите уже в наших руках.
— Чепуха,— отмахнулся Пендрик.— Разве это наступление? Вот они действительно наступают! Скоро вся земля басков, вся Астурия будет у них.
— Да кто тебе нарассказал все это?
— Врач батареи.
— Мануэль Зоро?
— Мануэль много ездит, много слышит.
Я ушам своим не верил. Мануэль Зоро лечил меня после контузии и даже хотел, чтобы я остался у него. Тогда он произвел на меня благоприятное впечатление.
Неужели теперь печальные события на Северном фронте подорвали в нем веру в победу?!
— Мануэль на многое открыл мне глаза,— продолжал Пендрик.
— На что именно?
— Республике не хватает оружия и боеприпасов, в тылу голод. А советские пароходы с оружием до нас не доходят, их пускают ко дну итальянские подводные лодки. Долго ли сможем так держаться? Да и у нас, говорит, скоро иссякнут снаряды.
— Снаряды получим,— сказал я.— В Каталонии пущен оружейный завод.
Пендрик вздохнул.
— А вдруг начнется заваруха? Тогда нам крышка. Никуда не денешься. Всех в порошок перетрут.
— Какая заваруха? О чем ты?
— О восстании. Забыл майские события в Барселоне?
— Нет, не забыл. Тогда самих же путчистов перетерли в порошок.
— Но анархисты не успокоились на этом. Мануэль показывал мне листовку — против Народного фронта и республики. Коммунистов она объявляет виновниками всех бед и несчастий Испании.
— А как полагает сам Мануэль Зоро? — спросил я.
— Он считает, что могут произойти беспорядки. Часть социалистов, говорит, выступает за переговоры с генералом Франко. Только ты об этом никому ни слова,— предупредил меня Пендрик.— Мы с ним друзья, я ему обещал...
— Конечно,— ответил я.
— Так что положение серьезное, Анатол, и я тебя по-дружески спрашиваю; как быть? Возможно, ничего и не случится... А вдруг?
— Что вдруг? — прервал я его.— Разве не знал, когда сюда ехал, что можешь погибнуть?
— Конечно, знал,— серьезно ответил Пендрик,— Но умереть на поле боя — это одно дело, а погибнуть в тылу...
— Не бойся! — успокоил я его.— Наслушался сплетен, сам поверил и другим передаешь.
— Только тебе, больше никому. Так ты считаешь, что Зоро не прав?
— Не сомневаюсь,— ответил я.— Постарайся с ним больше не видеться.
— Это невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Настоящие бои бывают только в Испании,— возразил крестьянин.— Приезжайте после войны, и я отвезу вас в Кордову. Посажу на почетное место, и тореадор в благодарность за вашу помощь преподнесет вам ухо или хвост сраженного быка. Это самый почетный подарок тореадора, и вы все его обязательно получите.
— Откуда же взять столько быков — ведь нас так много! — сказал я.
— Всем хватит! — с жаром воскликнул крестьянин. — Что такое бык по сравнению с человеком? И если вы ради нас не щадите своих жизней, неужели мы пожалеем для вас быка? Да я сам спущусь на арену и заколю для вас быка, сам отрежу ему ухо и подарю вам.
Мы смеялись, а старик недоуменно пожимал плечами.
— Чего смеетесь? Думаете, стар, не одолею быка? Я всегда мечтал стать тореадором. В молодые годы не удалось, а теперь пойду и заколю быка. Вот увидите, только сначала отвоюем свободу. Людям нужна свобода, как влага земле...
Мне очень нравился старый крестьянин. Я обнял его и расцеловал. У него была колючая борода, а лицо в глубоких и частых морщинах. Старик совсем растаял. Он снова наполнил кружки мускатом.
— Еще мне бы хотелось научиться читать и писать,— продолжал он.— А то что это за человек, если он не умеет читать и писать! Мои сыновья научились читать и стали умнее меня самого. А должно быть наоборот. Уж тогда мир не собьется с пути, как сейчас. Отцы должны быть умнее своих сыновей, чтоб всегда могли наставлять их уму-разуму.
— Вы довольны своими сыновьями? — спросил Борис.
— Сыновья у меня хорошие,— ответил крестьянин.— Один — коммунист, другой — социалист, третий — анархист. А был бы я умнее, они были бы все или коммунистами, или социалистами, или анархистами. Но я их не умел убедить. Они читают газеты и спорят промеж себя до хрипоты, а я только ушами хлопаю. Это никуда не годится. Сыновей учить надо, а не слушать их. А чтоб учить, нужно самому иметь голову на плечах.
— Вашей голове позавидовать можно,— сказал я.
— Да, жизнь меня маленько научила,— согласился старик.— Моя единственная школа. Но они-то умеют читать. С письмом у них, правда, не очень ладилось, но каждый читал свою партийную газету.
— И спорили?
— До хрипоты. Но когда на республику пошли фашисты, я сказал им: «Кончайте споры, все, как один, на фронт!»
— Что же, послушались?
Старик удивленно посмотрел на меня.
— Еще бы! Отец им я? Отец. Приказ дан? Дан. Пошли все трое и дерутся, как черти! Тут, неподалеку от Кордовы. Одного недавно ранили, лежал в госпитале. Навещал его. Отвез на осле вина, арбузов, табачку, но табак у нас неважный. Табак сушь не любит, и пыли у нас много. Зато ух и крепкий! Затянешься, голова кругом. Сам-то я не курю, а сыновьям сажаю. Сейчас дам попробовать.
Старик ушел и скоро вернулся с плотным сухим самосадом. Он дал по очереди понюхать каждому. От одного запаха захватывало дух. Старик растер табак на ладонях, и мы свернули цигарки.
— Ну как? — спросил старик.
— Табачок что надо,— ответил я, закашлявшись.— Такой любого крепыша с ног свалит.
— Любого быка,— поправил крестьянин.— Такого табака по всей округе не сыщешь.
— А запах-то! — восторгался Пендрик.
— За километр почуешь,— нахваливал крестьянин. Яну Цериню сделалось плохо. Он побледнел как
полотно и скрылся в зарослях олеандра. Вернувшись, он сказал:
— Это не табак, а динамит. В госпитале отвык от курева.
— И мне от него тошно,— сознался Август Саука.— Как вы только курите?
Но мы курили и чувствовали себя прекрасно — то ли от вина, то ли от ночной тишины Южной Испании, то ли от сердечного радушия старика крестьянина.
— У меня еще есть пять кроликов,— сказал хозяин.— Знал бы заранее, что у меня будут дорогие гости, сделал бы жаркое. Таких кроликов вы не пробовали. Если как следует приготовить, во рту тают. Ну что, давайте зажарим, а?
— Не стоит,— сказал Пендрик.
— Пятерых всем будет вдоволь, и времени много не займет. Вы пока разожгите огонь, а я пойду зарежу...
Мы с трудом уговорили старика приберечь кроликов до поры до времени. Тогда хозяин вынес нам соленых маслин.
В разгар веселья Пендрик отвел меня в сторону. Мы присели у пахучего куста роз.
— Анатол, что ты думаешь о последних событиях? — озабоченно спросил Пендрик.
— Каких событиях?
— Ты что, не читаешь газет?
— Читаю. Мы потерпели неудачи на Бискайском фронте, в Астурии...
— Ты называешь это неудачей? Это разгром.
— Ну и что? Что же нам теперь — опустить руки, по-твоему? Мы наступаем под Сарагосой. Бельчите уже в наших руках.
— Чепуха,— отмахнулся Пендрик.— Разве это наступление? Вот они действительно наступают! Скоро вся земля басков, вся Астурия будет у них.
— Да кто тебе нарассказал все это?
— Врач батареи.
— Мануэль Зоро?
— Мануэль много ездит, много слышит.
Я ушам своим не верил. Мануэль Зоро лечил меня после контузии и даже хотел, чтобы я остался у него. Тогда он произвел на меня благоприятное впечатление.
Неужели теперь печальные события на Северном фронте подорвали в нем веру в победу?!
— Мануэль на многое открыл мне глаза,— продолжал Пендрик.
— На что именно?
— Республике не хватает оружия и боеприпасов, в тылу голод. А советские пароходы с оружием до нас не доходят, их пускают ко дну итальянские подводные лодки. Долго ли сможем так держаться? Да и у нас, говорит, скоро иссякнут снаряды.
— Снаряды получим,— сказал я.— В Каталонии пущен оружейный завод.
Пендрик вздохнул.
— А вдруг начнется заваруха? Тогда нам крышка. Никуда не денешься. Всех в порошок перетрут.
— Какая заваруха? О чем ты?
— О восстании. Забыл майские события в Барселоне?
— Нет, не забыл. Тогда самих же путчистов перетерли в порошок.
— Но анархисты не успокоились на этом. Мануэль показывал мне листовку — против Народного фронта и республики. Коммунистов она объявляет виновниками всех бед и несчастий Испании.
— А как полагает сам Мануэль Зоро? — спросил я.
— Он считает, что могут произойти беспорядки. Часть социалистов, говорит, выступает за переговоры с генералом Франко. Только ты об этом никому ни слова,— предупредил меня Пендрик.— Мы с ним друзья, я ему обещал...
— Конечно,— ответил я.
— Так что положение серьезное, Анатол, и я тебя по-дружески спрашиваю; как быть? Возможно, ничего и не случится... А вдруг?
— Что вдруг? — прервал я его.— Разве не знал, когда сюда ехал, что можешь погибнуть?
— Конечно, знал,— серьезно ответил Пендрик,— Но умереть на поле боя — это одно дело, а погибнуть в тылу...
— Не бойся! — успокоил я его.— Наслушался сплетен, сам поверил и другим передаешь.
— Только тебе, больше никому. Так ты считаешь, что Зоро не прав?
— Не сомневаюсь,— ответил я.— Постарайся с ним больше не видеться.
— Это невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128