Борис махал рукой и кричал мне вдогонку:
— Поскорей поправляйся, Анатол! Будем ждать тебя. И Фернандо:
Первую помощь мне оказали в медпункте бригады, Меня принесли в автобус, где по всем правилам была устроена операционная. Молодой хирург-испанец с черными усиками, в толстых роговых очках, узнав, что я медик, был очень любезен и тщательно осмотрел мои раны. Я лежал под яркой лампой на белоснежном столе, и хирург то и дело утешал меня:
— Ничего страшного, не волнуйтесь, уверяю вас, ничего страшного! В коленном суставе три осколка. Кость не задета. Месяц-другой полежите в госпитале. Отправим вас в глубокий тыл. Там сможете спокойно поправляться. Ранение в голову совсем не опасно, но... оно-то и могло оказаться роковым. Хорошо, что все обошлось. Господь бог вас бережет.
— Я в бога не верю.
— Я тоже, но так говорят,— усмехнулся он.— Вы интернационалист?
— Я из Латвии.
— Из Латвии?
— Да, из Риги,
— Ригу я знаю. Это в России. Значит, вы русский?
— Рига — столица Латвии, я латыш. Знаете, где находится Прибалтика?
— Конечно, конечно.
— Так вот, Латвия — одно из трех Прибалтийских государств.
— А в Латвии тоже Советская власть?
— Нет, в Латвии фашизм.
— Фашизм? А я-то думал, вы из Советской России.
— К сожалению, нет.
— Русские нам здорово помогают. Если б не они, мы давно бы проиграли. Русские — народ самоотверженный.
— Да, я знаю. Русские — наши соседи.
— Русские — наши лучшие друзья,— продолжал хирург.— Я лечил их летчиков, танкистов. Русские — превосходный народ.
Слово «русские» хирург произносил почтительно,
1 До скорого свидания, товарищ! (исп.) 396
любовно. По-испански это слово звучит особенно красиво: Ш880.
— А вы говорите по-русски? — продолжал он расспрашивать.
— Говорю, хотя и неважно.
— Скажите мне что-нибудь по-русски.
— Москва,— сказал я, и он улыбнулся.
— Москва. Это я понимаю. Без Москвы нам бы не видать сегодня Мадрида.
— Москва далеко, им трудно помогать.
— Да,— вздохнул хирург.— Побережье в блокаде.
— А Франция закрыла границу.
— Проклятый Блюм! — проворчал хирург.— Он что, этот Блюм, тоже фашист?
— Блюм — французский социалист.
— А чего же он закрыл границу? Почему не помогает нам?
— Боится, что победит республика,— сказал я.
— Вот сукин сын,— ругался хирург.— Ну, мы ему это припомним!
— Это ему даром не пройдет,— согласился я. Хирург извлек пинцетом осколки.
— Видите, какие крупные? Вам повезло.
— Оставьте мне один на память. Он протянул осколок сестре.
— Вот самый крупный. Протрите его и заверните в марлю. Он причинил вам массу страданий. Вы потеряли много крови. Придется сделать переливание. Вы знаете свою группу?
— Третья.
— Сейчас сделаем вам переливание. А под вечер» когда спадет жара, отправим вас на машине в Вилья-нуэву-дель-Дуке. Там прифронтовой госпиталь. А уж оттуда — в тыл. Согласны?
Что я мог возразить? Далеко забираться не хотелось, но когда хирург сказал, что придется пролежать не один месяц, я согласился. Мне перевязали больную ногу и сделали переливание крови. Под вечер перенесли в санитарную машину. Машина за день раскалилась, и я потел, как в бане. Я просил санитара не закрывать дверцу, но он боялся дорожной пыли и не послушался меня. Надо мной лежал солдат, раненный в голову, и все время бредил.
— Откуда он? — спросил я санитара.
— Из батальона Марко.
Видимо, это был один из разведчиков. Я прислушался к его словам, но ничего не мог разобрать.
— Мы не будем проезжать мимо батареи интербригады? — спросил я санитара.
— Мы как раз подъезжаем к ней.
— Остановите машину и позовите, пожалуйста, комиссара,— попросил я.
Санитар остановил машину и пошел разыскивать Попова. Тяжко ухали орудия, и я представил себе Бориса на наблюдательном пункте на Сьерра-Педросо. Кто теперь позаботится о его здоровье? Ведь он болен, серьезно болен, и ему придется нелегко без меня. Он на редкость упрямого нрава, но мне доверяет больше, чем кому бы то ни было. Только бы он продержался до моего возвращения!
В промежутках между залпами был отчетливо слышен рев танков. Наши? Мятежников? Из раздумий меня вывел комиссар Попов. Он залез в машину, сел на свободные носилки.
— Ну, отвоевался? — сказал он.
— Ранили,— натянуто улыбаясь, ответил я.
— Вот не думал, что ты на такое способен.
— Да я ничего такого не сделал.
— Спасибо! — сказал он, не обращая внимания на мои слова.— Штаб корпуса просил передать благодарность. Они получили все необходимые сведения. Противник был вынужден преждевременно перейти в наступление.
— Они уже наступают?
— Первая атака отбита. У них большие потери. Как раз возвращаются наши танки. Товарищ Эндруп продолжает громить отступающую кавалерию. Спасибо!
Я молчал в смущении.
— Поезжай и поправляйся как следует,— продолжал Попов.— Пока себя не почувствуешь совсем хорошо, не возвращайся. Сам знаешь, в горах нелегко воевать, особенно с перебитым коленом.
— Товарищ Попов, попробуйте уговорить Эндрупа поехать лечиться.
— Безнадежное дело, товарищ Скулте. Отличный командир, но плохой пациент. Завтра приказом по корпусу его назначают командиром дивизиона тяжелой артиллерии. Там ему будет легче, меньше по горам придется лазить.
— Это хорошо,— сказал я, а комиссар добавил:
— Очень хорошо. Вот пример, достойный подражания.
— Спасибо,— сказал я, и мы простились. Орудия снова стреляли. От их грохота мне заложило
уши. Попов, улыбаясь, что-то говорил, но я не расслышал его слов. Санитар прыгнул в машину, захлопнул дверцу, и мы покатили дальше.
Саламеа-де-ла-Серена, Эспаррагоса-де-ла-Серена, Монтеррубьо-де-ла-Серена... Санитар объявлял названия всех городков, которые мы проезжали. Я бывал в них не раз, и они стояли у меня перед глазами, эти захудалые испанские городишки, то примостившиеся на оголенных скалах, словно стайка утомленных воробьев, то мирно дремавшие в сухой, сожженной солнцем долине, словно небрежно брошенная горсть горошин. Я знал, что за Монтеррубьо-де-ла-Сереной мы переправимся через Сухару, потом дорога среди жиденькой дубравы будет подниматься вверх и вверх, а там уже недалеко Вильянуэва-дель-Дуке, где расположен прифронтовой госпиталь. Еще совсем недавно я собирался отправить туда больного малярией Бориса, теперь ехал сам.
В госпитале меня встретили с обычным испанским радушием. Как только машина появилась во дворе, ее окружил весь медицинский персонал. Мне отвели отдельную комнатку с теневой стороны. Окно было открыто, и я видел огромный ствол эвкалипта с отодранной корой. Листва его сильно нагрелась за день, и теперь от нее пахло камфорой, как будто из операционной. За стволом эвкалипта виднелся густой виноградник, где красиво свисали тяжелые грозди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Поскорей поправляйся, Анатол! Будем ждать тебя. И Фернандо:
Первую помощь мне оказали в медпункте бригады, Меня принесли в автобус, где по всем правилам была устроена операционная. Молодой хирург-испанец с черными усиками, в толстых роговых очках, узнав, что я медик, был очень любезен и тщательно осмотрел мои раны. Я лежал под яркой лампой на белоснежном столе, и хирург то и дело утешал меня:
— Ничего страшного, не волнуйтесь, уверяю вас, ничего страшного! В коленном суставе три осколка. Кость не задета. Месяц-другой полежите в госпитале. Отправим вас в глубокий тыл. Там сможете спокойно поправляться. Ранение в голову совсем не опасно, но... оно-то и могло оказаться роковым. Хорошо, что все обошлось. Господь бог вас бережет.
— Я в бога не верю.
— Я тоже, но так говорят,— усмехнулся он.— Вы интернационалист?
— Я из Латвии.
— Из Латвии?
— Да, из Риги,
— Ригу я знаю. Это в России. Значит, вы русский?
— Рига — столица Латвии, я латыш. Знаете, где находится Прибалтика?
— Конечно, конечно.
— Так вот, Латвия — одно из трех Прибалтийских государств.
— А в Латвии тоже Советская власть?
— Нет, в Латвии фашизм.
— Фашизм? А я-то думал, вы из Советской России.
— К сожалению, нет.
— Русские нам здорово помогают. Если б не они, мы давно бы проиграли. Русские — народ самоотверженный.
— Да, я знаю. Русские — наши соседи.
— Русские — наши лучшие друзья,— продолжал хирург.— Я лечил их летчиков, танкистов. Русские — превосходный народ.
Слово «русские» хирург произносил почтительно,
1 До скорого свидания, товарищ! (исп.) 396
любовно. По-испански это слово звучит особенно красиво: Ш880.
— А вы говорите по-русски? — продолжал он расспрашивать.
— Говорю, хотя и неважно.
— Скажите мне что-нибудь по-русски.
— Москва,— сказал я, и он улыбнулся.
— Москва. Это я понимаю. Без Москвы нам бы не видать сегодня Мадрида.
— Москва далеко, им трудно помогать.
— Да,— вздохнул хирург.— Побережье в блокаде.
— А Франция закрыла границу.
— Проклятый Блюм! — проворчал хирург.— Он что, этот Блюм, тоже фашист?
— Блюм — французский социалист.
— А чего же он закрыл границу? Почему не помогает нам?
— Боится, что победит республика,— сказал я.
— Вот сукин сын,— ругался хирург.— Ну, мы ему это припомним!
— Это ему даром не пройдет,— согласился я. Хирург извлек пинцетом осколки.
— Видите, какие крупные? Вам повезло.
— Оставьте мне один на память. Он протянул осколок сестре.
— Вот самый крупный. Протрите его и заверните в марлю. Он причинил вам массу страданий. Вы потеряли много крови. Придется сделать переливание. Вы знаете свою группу?
— Третья.
— Сейчас сделаем вам переливание. А под вечер» когда спадет жара, отправим вас на машине в Вилья-нуэву-дель-Дуке. Там прифронтовой госпиталь. А уж оттуда — в тыл. Согласны?
Что я мог возразить? Далеко забираться не хотелось, но когда хирург сказал, что придется пролежать не один месяц, я согласился. Мне перевязали больную ногу и сделали переливание крови. Под вечер перенесли в санитарную машину. Машина за день раскалилась, и я потел, как в бане. Я просил санитара не закрывать дверцу, но он боялся дорожной пыли и не послушался меня. Надо мной лежал солдат, раненный в голову, и все время бредил.
— Откуда он? — спросил я санитара.
— Из батальона Марко.
Видимо, это был один из разведчиков. Я прислушался к его словам, но ничего не мог разобрать.
— Мы не будем проезжать мимо батареи интербригады? — спросил я санитара.
— Мы как раз подъезжаем к ней.
— Остановите машину и позовите, пожалуйста, комиссара,— попросил я.
Санитар остановил машину и пошел разыскивать Попова. Тяжко ухали орудия, и я представил себе Бориса на наблюдательном пункте на Сьерра-Педросо. Кто теперь позаботится о его здоровье? Ведь он болен, серьезно болен, и ему придется нелегко без меня. Он на редкость упрямого нрава, но мне доверяет больше, чем кому бы то ни было. Только бы он продержался до моего возвращения!
В промежутках между залпами был отчетливо слышен рев танков. Наши? Мятежников? Из раздумий меня вывел комиссар Попов. Он залез в машину, сел на свободные носилки.
— Ну, отвоевался? — сказал он.
— Ранили,— натянуто улыбаясь, ответил я.
— Вот не думал, что ты на такое способен.
— Да я ничего такого не сделал.
— Спасибо! — сказал он, не обращая внимания на мои слова.— Штаб корпуса просил передать благодарность. Они получили все необходимые сведения. Противник был вынужден преждевременно перейти в наступление.
— Они уже наступают?
— Первая атака отбита. У них большие потери. Как раз возвращаются наши танки. Товарищ Эндруп продолжает громить отступающую кавалерию. Спасибо!
Я молчал в смущении.
— Поезжай и поправляйся как следует,— продолжал Попов.— Пока себя не почувствуешь совсем хорошо, не возвращайся. Сам знаешь, в горах нелегко воевать, особенно с перебитым коленом.
— Товарищ Попов, попробуйте уговорить Эндрупа поехать лечиться.
— Безнадежное дело, товарищ Скулте. Отличный командир, но плохой пациент. Завтра приказом по корпусу его назначают командиром дивизиона тяжелой артиллерии. Там ему будет легче, меньше по горам придется лазить.
— Это хорошо,— сказал я, а комиссар добавил:
— Очень хорошо. Вот пример, достойный подражания.
— Спасибо,— сказал я, и мы простились. Орудия снова стреляли. От их грохота мне заложило
уши. Попов, улыбаясь, что-то говорил, но я не расслышал его слов. Санитар прыгнул в машину, захлопнул дверцу, и мы покатили дальше.
Саламеа-де-ла-Серена, Эспаррагоса-де-ла-Серена, Монтеррубьо-де-ла-Серена... Санитар объявлял названия всех городков, которые мы проезжали. Я бывал в них не раз, и они стояли у меня перед глазами, эти захудалые испанские городишки, то примостившиеся на оголенных скалах, словно стайка утомленных воробьев, то мирно дремавшие в сухой, сожженной солнцем долине, словно небрежно брошенная горсть горошин. Я знал, что за Монтеррубьо-де-ла-Сереной мы переправимся через Сухару, потом дорога среди жиденькой дубравы будет подниматься вверх и вверх, а там уже недалеко Вильянуэва-дель-Дуке, где расположен прифронтовой госпиталь. Еще совсем недавно я собирался отправить туда больного малярией Бориса, теперь ехал сам.
В госпитале меня встретили с обычным испанским радушием. Как только машина появилась во дворе, ее окружил весь медицинский персонал. Мне отвели отдельную комнатку с теневой стороны. Окно было открыто, и я видел огромный ствол эвкалипта с отодранной корой. Листва его сильно нагрелась за день, и теперь от нее пахло камфорой, как будто из операционной. За стволом эвкалипта виднелся густой виноградник, где красиво свисали тяжелые грозди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128