«Фрейлейн Марии. С глубоким уважением и благодарностью. Анатол Скулте. Подарок я оставил на столе, чтобы завтра, прибирая комнату, Мария без труда могла обнаружить его.
Глава б МОЙ ДРУГ
Вечером перед началом смены ко мне зашел Борис Эндруп. Я про себя сразу отметил его приподнятое настроение.
— Анатол, да ведь ты совсем такой, как прежде,— смеясь, говорил он, бесцеремонно поворачивая меня и разглядывая со всех сторон.— Теперь я начинаю верить, что медицина всесильна.
— Все неверно,— полушутя-полусерьезно отпарировал я.— Во-первых, ты ошибаешься, считая меня таким же, как прежде. Во-вторых, именно теперь я понял: медицина бессильна. Она не способна избавить человечество от страшных болезней нашего времени.
Борис смотрел на меня, широко раскрыв глаза. Мы сели и закурили. Доктор Гибет запретил мне курить, но я изредка прибегал к сигарете, чтобы успокоить нервы.
— Борис, ты как-то в споре сказал, что самая страшная болезнь сегодня — это коричневая чума фашизма.
— Я и теперь того же мнения.
— Я тоже. То, что делаешь ты, куда действеннее, чем скальпель и микстура.
— Кто мешает тебе сменить профессию? — спросил Борис.— Присоединяйся к нам.
— К вам? А кто вы такие? — ответил я вопросом, и Борис рассердился:
— Послушай, не будь ребенком. Ты понимаешь, о чем я говорю. И вообще что тут философствовать? В Китай вторглись японские империалисты. Фашистская Италия ядовитым газом удушила свободу Абиссинии. Гитлер зарится на Рейнскую область, точит нож для Австрии и Чехословакии. Фюрер и дуче пытаются задушить Испанскую республику. И если это им удастся, неужели, думаешь, они успокоятся? Аппетит приходит во время еды: почуяв кровь, хищник становится одержимым.— Голос Бориса звучал резко. Он встал, подошел к открытому окну.
— Какая красота, какой чудный город! Но, если мы будем сидеть сложа руки, через несколько лет от него ничего не останется. Его разрушат точно так же, как разрушили Аддис-Абебу, как гитлеровские пушки и самолеты громят сейчас сердце Испании — Мадрид. И среди развалин будут рыскать стаи крыс, обгладывая кости заживо погребенных. Может, и мои, может, и твои, Анатол. А в каком-нибудь далеком, еще не разрушенном городе двое молодых людей, точно так же, как сегодня мы с тобой, будут рассуждать о гуманизме, пытаясь решить, что важнее: дезинфекция разрушенных городов или устранение причины всех зол и несчастий — коричневой чумы фашизма. Они будут спорить, не смогут прийти к согласию, опустят руки, предадутся безделью, пока сами не окажутся под градом бомб,.под развалинами города...
Наступило молчание. Борис все еще стоял у окна, любуясь городом. Его большие, тяжелые руки, сжатые в кулаки, лежали на белом подоконнике. На них отчетливо темнели пятна ожогов, оставленные сварочным аппаратом. Широкая спина закрывала собою почти все окно.
Я тоже встал и по-дружески положил ему руку на плечо.
— Борис, ты несправедлив ко мне. Я совсем не собираюсь сидеть сложа руки. Да я просто не смогу после всего того, что перенес. У тебя есть связи, есть опыт. Скажи, что нужно делать? Чем я могу помочь?
Борис обернулся и посмотрел на меня в упор.
— Едем сражаться в Испанию. Там сейчас решается судьба Европы. Едем в Испанию, Анатол!
— Кто же меня туда пустит! Против меня начато дело. Мне запрещено выезжать даже за пределы города. Я должен регистрироваться в полиции. Меня будут судить...
— Потому-то и зову тебя в Испанию. Лучше бороться с оружием в руках, чем пять или шесть лет прозябать на каторге.
— А сам ты едешь?
— Да,— тихо сказал Борис.— Партия разрешила, я еду. Если хочешь...
— И Гита? — спросил я.
— Ей там не место! — прямо ответил Борис.— Она славная девушка, но...
— Договаривай. Что ты хотел сказать? Борис смутился.
— Там нужны бойцы,— помолчав, произнес он.— Разумеется, если она пожелает... Медики тоже нужны.
Только теперь мне пришло в голову, что Гита никуда не может уехать. О том, что Гита ждет ребенка, мне не хотелось рассказывать Борису. Имею ли я право оставить ее в таком положении?
— Ну, что ты решил? — спросил Борис.
— Пока ничего. Я должен посоветоваться.
— Она разумная девушка, она поймет.
— Нет, Борис, все гораздо сложнее.
— Хорошо, посоветуйся, реши. Но времени мало. Недели достаточно?
— Достаточно нескольких дней.
— Хорошо. Придешь ко мне.
— Где ты сейчас работаешь?
— В центре. Перекладываем главную трамвайную линию. Как увидишь ночью над крышами зеленоватые вспышки света, знай, это мы — сварщики трамвайных путей.
— Я разыщу тебя.
— Ну, ладно, пойду,— сказал Борис и достал из внутреннего кармана пиджака небольшой сверток.— Вот тебе французский журнал. Номер посвящен событиям в Испании. Прочитаешь — вернешь. До свиданья!
Я взял журнал, мы простились. Потом долго было слышно, как топали его большие тяжелые ноги по ступенькам ветхой лестницы. Я наблюдал за ним из окна. Борис шел по направлению к каналу, задумчиво склонив свою светлую голову, слегка раскачивая широкие плечи и засунув кулачищи в карманы летнего пальто. Из кафе на Бастионной горке доносились звуки грустного вальса. По каналу плавали лебеди и разноцветные лодочки. На горбатом мостике, облокотившись о перила, стоял парень. Не отрываясь, он глядел на воду. Борис поздоровался с ним, и скоро они скрылись за густой зеленью.
Левый французский журнал «Регард», который оставил мне Борис, вероятно, попал в Латвию окольными, тайными путями. С каждой его страницы глядела измученная в борьбе Испания. Республиканцы в окопах. Фашисты бомбят Мадрид. Мать прижимает к груди убитого ребенка, посылая проклятия фашистским стервятникам. Бои на подступах к Мадриду — Каса-дель-Кампо. Интернациональные бригады. Добровольцы со всех континентов спешат на помощь республике. Оратор страстно призывает народ встать на защиту Мадрида.
Но пасаран! Пасаремос!..
Все виденное глубоко запало мне в душу. Теперь я понимал воодушевление Бориса. Я стал бредить Испанией. До сих пор я думал лишь о себе, о своем будущем. Теперь эти мысли казались мне мелкими, ничтожными по сравнению с тем, что происходит в мире. Впервые в жизни я переживал страдания и муки далекого, чужого мне народа, и переживал сильнее, чем свои собственные. В своем воображении я рисовал Испанию живым существом, мужественно поднявшимся на защиту своего очага, своей семьи, свободы и счастья. «Сбросить ярмо фашизма в Испании — дело не только самих испанцев,— читал я крупный заголовок,— а всего прогрессивного человечества...»
«Лучше бороться с оружием в руках, чем пять или шесть лет прозябать на каторге»,— пришли на память слова Бориса. Все это так, но как же быть с Гитой? Теперь наши судьбы тесно связаны, и я не мог убежать, уклониться от своей доли забот и обязанностей, которые принесет наш маленький Анатол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Глава б МОЙ ДРУГ
Вечером перед началом смены ко мне зашел Борис Эндруп. Я про себя сразу отметил его приподнятое настроение.
— Анатол, да ведь ты совсем такой, как прежде,— смеясь, говорил он, бесцеремонно поворачивая меня и разглядывая со всех сторон.— Теперь я начинаю верить, что медицина всесильна.
— Все неверно,— полушутя-полусерьезно отпарировал я.— Во-первых, ты ошибаешься, считая меня таким же, как прежде. Во-вторых, именно теперь я понял: медицина бессильна. Она не способна избавить человечество от страшных болезней нашего времени.
Борис смотрел на меня, широко раскрыв глаза. Мы сели и закурили. Доктор Гибет запретил мне курить, но я изредка прибегал к сигарете, чтобы успокоить нервы.
— Борис, ты как-то в споре сказал, что самая страшная болезнь сегодня — это коричневая чума фашизма.
— Я и теперь того же мнения.
— Я тоже. То, что делаешь ты, куда действеннее, чем скальпель и микстура.
— Кто мешает тебе сменить профессию? — спросил Борис.— Присоединяйся к нам.
— К вам? А кто вы такие? — ответил я вопросом, и Борис рассердился:
— Послушай, не будь ребенком. Ты понимаешь, о чем я говорю. И вообще что тут философствовать? В Китай вторглись японские империалисты. Фашистская Италия ядовитым газом удушила свободу Абиссинии. Гитлер зарится на Рейнскую область, точит нож для Австрии и Чехословакии. Фюрер и дуче пытаются задушить Испанскую республику. И если это им удастся, неужели, думаешь, они успокоятся? Аппетит приходит во время еды: почуяв кровь, хищник становится одержимым.— Голос Бориса звучал резко. Он встал, подошел к открытому окну.
— Какая красота, какой чудный город! Но, если мы будем сидеть сложа руки, через несколько лет от него ничего не останется. Его разрушат точно так же, как разрушили Аддис-Абебу, как гитлеровские пушки и самолеты громят сейчас сердце Испании — Мадрид. И среди развалин будут рыскать стаи крыс, обгладывая кости заживо погребенных. Может, и мои, может, и твои, Анатол. А в каком-нибудь далеком, еще не разрушенном городе двое молодых людей, точно так же, как сегодня мы с тобой, будут рассуждать о гуманизме, пытаясь решить, что важнее: дезинфекция разрушенных городов или устранение причины всех зол и несчастий — коричневой чумы фашизма. Они будут спорить, не смогут прийти к согласию, опустят руки, предадутся безделью, пока сами не окажутся под градом бомб,.под развалинами города...
Наступило молчание. Борис все еще стоял у окна, любуясь городом. Его большие, тяжелые руки, сжатые в кулаки, лежали на белом подоконнике. На них отчетливо темнели пятна ожогов, оставленные сварочным аппаратом. Широкая спина закрывала собою почти все окно.
Я тоже встал и по-дружески положил ему руку на плечо.
— Борис, ты несправедлив ко мне. Я совсем не собираюсь сидеть сложа руки. Да я просто не смогу после всего того, что перенес. У тебя есть связи, есть опыт. Скажи, что нужно делать? Чем я могу помочь?
Борис обернулся и посмотрел на меня в упор.
— Едем сражаться в Испанию. Там сейчас решается судьба Европы. Едем в Испанию, Анатол!
— Кто же меня туда пустит! Против меня начато дело. Мне запрещено выезжать даже за пределы города. Я должен регистрироваться в полиции. Меня будут судить...
— Потому-то и зову тебя в Испанию. Лучше бороться с оружием в руках, чем пять или шесть лет прозябать на каторге.
— А сам ты едешь?
— Да,— тихо сказал Борис.— Партия разрешила, я еду. Если хочешь...
— И Гита? — спросил я.
— Ей там не место! — прямо ответил Борис.— Она славная девушка, но...
— Договаривай. Что ты хотел сказать? Борис смутился.
— Там нужны бойцы,— помолчав, произнес он.— Разумеется, если она пожелает... Медики тоже нужны.
Только теперь мне пришло в голову, что Гита никуда не может уехать. О том, что Гита ждет ребенка, мне не хотелось рассказывать Борису. Имею ли я право оставить ее в таком положении?
— Ну, что ты решил? — спросил Борис.
— Пока ничего. Я должен посоветоваться.
— Она разумная девушка, она поймет.
— Нет, Борис, все гораздо сложнее.
— Хорошо, посоветуйся, реши. Но времени мало. Недели достаточно?
— Достаточно нескольких дней.
— Хорошо. Придешь ко мне.
— Где ты сейчас работаешь?
— В центре. Перекладываем главную трамвайную линию. Как увидишь ночью над крышами зеленоватые вспышки света, знай, это мы — сварщики трамвайных путей.
— Я разыщу тебя.
— Ну, ладно, пойду,— сказал Борис и достал из внутреннего кармана пиджака небольшой сверток.— Вот тебе французский журнал. Номер посвящен событиям в Испании. Прочитаешь — вернешь. До свиданья!
Я взял журнал, мы простились. Потом долго было слышно, как топали его большие тяжелые ноги по ступенькам ветхой лестницы. Я наблюдал за ним из окна. Борис шел по направлению к каналу, задумчиво склонив свою светлую голову, слегка раскачивая широкие плечи и засунув кулачищи в карманы летнего пальто. Из кафе на Бастионной горке доносились звуки грустного вальса. По каналу плавали лебеди и разноцветные лодочки. На горбатом мостике, облокотившись о перила, стоял парень. Не отрываясь, он глядел на воду. Борис поздоровался с ним, и скоро они скрылись за густой зеленью.
Левый французский журнал «Регард», который оставил мне Борис, вероятно, попал в Латвию окольными, тайными путями. С каждой его страницы глядела измученная в борьбе Испания. Республиканцы в окопах. Фашисты бомбят Мадрид. Мать прижимает к груди убитого ребенка, посылая проклятия фашистским стервятникам. Бои на подступах к Мадриду — Каса-дель-Кампо. Интернациональные бригады. Добровольцы со всех континентов спешат на помощь республике. Оратор страстно призывает народ встать на защиту Мадрида.
Но пасаран! Пасаремос!..
Все виденное глубоко запало мне в душу. Теперь я понимал воодушевление Бориса. Я стал бредить Испанией. До сих пор я думал лишь о себе, о своем будущем. Теперь эти мысли казались мне мелкими, ничтожными по сравнению с тем, что происходит в мире. Впервые в жизни я переживал страдания и муки далекого, чужого мне народа, и переживал сильнее, чем свои собственные. В своем воображении я рисовал Испанию живым существом, мужественно поднявшимся на защиту своего очага, своей семьи, свободы и счастья. «Сбросить ярмо фашизма в Испании — дело не только самих испанцев,— читал я крупный заголовок,— а всего прогрессивного человечества...»
«Лучше бороться с оружием в руках, чем пять или шесть лет прозябать на каторге»,— пришли на память слова Бориса. Все это так, но как же быть с Гитой? Теперь наши судьбы тесно связаны, и я не мог убежать, уклониться от своей доли забот и обязанностей, которые принесет наш маленький Анатол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128