— Давай побродим.
Я пришел к врачу и попросил меня выписать.
— Не рано ли? — сказал он.— Вы и голову как следует повернуть не можете.
— Ничего, разойдется.
— Признаться, у меня в отношении вас были иные планы.
— Можно узнать какие?
— Конечно,— добродушно ответил врач и, сняв офи-
церскую фуражку, положил ее на стол.— Видите ли, коллега, вы у нас в батарее единственный человек с медицинским образованием. Что бы вы сказали, если бы я взял вас к себе?
— Я бы сказал — нет! Врач усмехнулся.
— И я сначала сказал командиру «нет!», но потом уговорили.
— Меня не уговорят. Врач снова усмехнулся.
— Вас зовут Анатолом?
— Да, Анатол Скулте.
Он приветливо протянул мне руку.
— Мануэль Зоро. Будем друзьями. Не возражаете? Я пожал его руку.
— На вашу дружбу я готов ответить тем же. А планам вашим буду сопротивляться. Я хочу воевать.
— Я тоже хочу воевать,— возразил Зоро.— Что поделаешь? У каждого свое место.
— Но у меня есть уважительная причина для отказа,— сказал я.— Мое незаконченное медицинское образование.
— У меня то же самое,— спокойно ответил Зоро.— Учился в Мадридском университете. Последний курс не закончил. Ничего, после войны доучимся.
— Если живы будем,— добавил я.
— Само собой,— с заметной грустью произнес Мануэль Зоро.— У меня жена осталась в Саламанке. Теперь там фашисты.
— У меня...— начал было я, но осекся и встал.— Товарищ Зоро, прошу меня выписать. Если вы действительно мне друг, пожалуйста, не говорите никому, что я изучал медицину.
— Об этом все знают,— ответил Зоро.
— Тогда не напоминайте лишний раз об этом.
— Хорошо, обещаю,— сказал он и тут же добавил: — Разумеется, до поры до времени.
Мы расстались друзьями. В приподнятом настроении я собрал свои вещи в келье — мы с Борисом решили ночевать на свежем воздухе в густом монастырском саду. Отыскав красивый уголок, ^поставили палатку.
Неподалеку от монастыря, припав всей тяжестью к земле, разлегся длинный, хмурый и серый замок со своими пристройками и воротами, башнями, часовнями и бассейнами.
— Искупаемся,— предложил Борис.
Кругом не видно было ни души. Мы разделись и бросились в воду. Она была теплая, зеленоватая, как вино. Мы ныряли и гонялись за золотыми рыбками, шнырявшими в бассейне. Самолеты фашистов снова бомбили долину, где скрывалась артиллерия республиканцев. Огромная каменная чаша, в которой мы плавали, содрогалась от взрывов. Из сада, наполненного запахом цветущих роз и магнолий, вспорхнула стая птиц и улетела в горы.
Появились наши истребители, и снова завязался яростный воздушный бой. Истребители кувыркались и кружились в вихре, издали напоминая пчелиный рой. Бомбовозы летали ниже, засыпая бомбами все, что им казалось подозрительным, даже отдельные крестьянские домики, где размещались штабы, командные пункты, склады, медчасти и кухни. И только Эскориал и Сан-Лоренсо, которые католической церковью почитались святынями, оставались нетронутыми, хоть там было больше объектов для бомбежки, чем где-либо в другом месте.
Когда затих воздушный бой, мы осмотрели Эскориал. Резиденция испанских королей, построенная Филиппом Вторым, с несоразмерно большими дворами, мрачными постройками, узкими проемами окон и темным гранитом стен, напоминала огромный склеп, в котором покоится прах некогда великой и безжалостной Испанской империи с награбленным ею золотом. Здесь все было, как прежде. И только с королевского двора, заставленного штабелями ящиков пороха и снарядов, то и дело выезжали нагруженные машины.
Часовые разрешили нам осмотреть дворцовую библиотеку. Борис с благоговением ходил вдоль стеллажей. Под высокими расписными сводами царила неземная тишина, веяло прохладой, пахло позеленевшими пергаментными и древними фолиантами.
— Пошли отсюда, Борис,— сказал я.— Здесь пахнет могилой.
— Здесь пахнет моей профессией,— ответил он.
— Разве ты могильщик? ч Борис усмехнулся.
— А ты думаешь, наши снаряды мало народу на тот свет отправили?
— Я знаю — немало.
— Но я не потому загляделся в эти пожелтевшие, источенные временем тома. Меня взяла чертовская грусть о потерянной профессии. Разве ты, живодер, истязатель человеческого тела, можешь представить, какие ценности прошлого собраны здесь!
— Ну, сейчас ты начнешь воспевать прошлое! — сказал я.
— Нет,— сказал Борис,— я всегда ненавидел тех, кто, изучая прошлое, слеп к настоящему. Но и прошлое надо знать. Угадай, кто первым пробудил во мне интерес к Испании?
— Сервантес?
— Нет.
— Лопе де Вега?
— Не угадал.
— Мериме?
— Ошибаешься. Лорд Байрон.
— Байрон?
— Да. «Путешествие Чайльд Гарольда».
— Не читал.
— Тогда послушай!
Летите в бой, испанцы! Мщенье, мщенье!
Богиня славы рыцарей зовет.
Пусть не копьем разит она в сраженье,
Плюмажем красным туч не достает,
Но, свистом пуль означив свой полет,
Ощерив жерла пушек роковые,
Она сквозь пламень кличет вас вперед!
Иль зов ее слабей, чем в дни былые,
Когда он вдохновлял сынов Андалусии?!
— Звучит вполне современно,— заметил я. Борис, не ответив, продолжал:
Среди равнины голой, на скале, Чернеют стены мавританских башен. Следы копыт на раненой земле. Печать огня на черном лике пашен. Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен, Андалусийский селянин встречал, Здесь кровью гостя был не раз окрашен Его клинок, когда на гребнях скал Драконьи логова он дерзко штурмовал! !
— У тебя отличная память,— сказал я.
— Да, но теперь мне многое хотелось бы забыть.
— С чего это вдруг?
— Сам знаешь.
1 Перевод В. Левика.
У Бориса в самом деле была превосходная память. Топографию, тригонометрию, расчеты стрельбы — все, о чем раньше не имел ни малейшего представления, он освоил, легко и быстро, будто играючи. Этот студент-недоучка, экс-сварщик трамвайных путей с первых же дней учений стал одним из лучших стрелков-наблюдателей.
Изо дня в день приглядываясь к Борису, я стал задумываться: в чем же его настоящее призвание? История, филология? Подполье? Война? И все больше приходил к убеждению, что его призвание — поле боя, что именно здесь, в Испании, он почувствует, найдет свое единственное, незаменимое место в жизни. Но пока .в нем еще борются несбывшиеся мечты с тем новым, что он обрел в Испании. И королевская библиотека, видимо, напомнила ему прохладные и тоже несколько сумрачные аудитории университета и те печальные дни, когда их пришлось оставить, чтобы стать сварщиком трамвайных линий.
Из библиотеки мы перешли в картинную галерею монастыря Сан-Лоренсо, там любовались творениями Эль Греко, Тициана, Вейдена. В монастырском соборе Борис подолгу стоял перед фресками Джордано, так что мне с трудом удалось увести его оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Я пришел к врачу и попросил меня выписать.
— Не рано ли? — сказал он.— Вы и голову как следует повернуть не можете.
— Ничего, разойдется.
— Признаться, у меня в отношении вас были иные планы.
— Можно узнать какие?
— Конечно,— добродушно ответил врач и, сняв офи-
церскую фуражку, положил ее на стол.— Видите ли, коллега, вы у нас в батарее единственный человек с медицинским образованием. Что бы вы сказали, если бы я взял вас к себе?
— Я бы сказал — нет! Врач усмехнулся.
— И я сначала сказал командиру «нет!», но потом уговорили.
— Меня не уговорят. Врач снова усмехнулся.
— Вас зовут Анатолом?
— Да, Анатол Скулте.
Он приветливо протянул мне руку.
— Мануэль Зоро. Будем друзьями. Не возражаете? Я пожал его руку.
— На вашу дружбу я готов ответить тем же. А планам вашим буду сопротивляться. Я хочу воевать.
— Я тоже хочу воевать,— возразил Зоро.— Что поделаешь? У каждого свое место.
— Но у меня есть уважительная причина для отказа,— сказал я.— Мое незаконченное медицинское образование.
— У меня то же самое,— спокойно ответил Зоро.— Учился в Мадридском университете. Последний курс не закончил. Ничего, после войны доучимся.
— Если живы будем,— добавил я.
— Само собой,— с заметной грустью произнес Мануэль Зоро.— У меня жена осталась в Саламанке. Теперь там фашисты.
— У меня...— начал было я, но осекся и встал.— Товарищ Зоро, прошу меня выписать. Если вы действительно мне друг, пожалуйста, не говорите никому, что я изучал медицину.
— Об этом все знают,— ответил Зоро.
— Тогда не напоминайте лишний раз об этом.
— Хорошо, обещаю,— сказал он и тут же добавил: — Разумеется, до поры до времени.
Мы расстались друзьями. В приподнятом настроении я собрал свои вещи в келье — мы с Борисом решили ночевать на свежем воздухе в густом монастырском саду. Отыскав красивый уголок, ^поставили палатку.
Неподалеку от монастыря, припав всей тяжестью к земле, разлегся длинный, хмурый и серый замок со своими пристройками и воротами, башнями, часовнями и бассейнами.
— Искупаемся,— предложил Борис.
Кругом не видно было ни души. Мы разделись и бросились в воду. Она была теплая, зеленоватая, как вино. Мы ныряли и гонялись за золотыми рыбками, шнырявшими в бассейне. Самолеты фашистов снова бомбили долину, где скрывалась артиллерия республиканцев. Огромная каменная чаша, в которой мы плавали, содрогалась от взрывов. Из сада, наполненного запахом цветущих роз и магнолий, вспорхнула стая птиц и улетела в горы.
Появились наши истребители, и снова завязался яростный воздушный бой. Истребители кувыркались и кружились в вихре, издали напоминая пчелиный рой. Бомбовозы летали ниже, засыпая бомбами все, что им казалось подозрительным, даже отдельные крестьянские домики, где размещались штабы, командные пункты, склады, медчасти и кухни. И только Эскориал и Сан-Лоренсо, которые католической церковью почитались святынями, оставались нетронутыми, хоть там было больше объектов для бомбежки, чем где-либо в другом месте.
Когда затих воздушный бой, мы осмотрели Эскориал. Резиденция испанских королей, построенная Филиппом Вторым, с несоразмерно большими дворами, мрачными постройками, узкими проемами окон и темным гранитом стен, напоминала огромный склеп, в котором покоится прах некогда великой и безжалостной Испанской империи с награбленным ею золотом. Здесь все было, как прежде. И только с королевского двора, заставленного штабелями ящиков пороха и снарядов, то и дело выезжали нагруженные машины.
Часовые разрешили нам осмотреть дворцовую библиотеку. Борис с благоговением ходил вдоль стеллажей. Под высокими расписными сводами царила неземная тишина, веяло прохладой, пахло позеленевшими пергаментными и древними фолиантами.
— Пошли отсюда, Борис,— сказал я.— Здесь пахнет могилой.
— Здесь пахнет моей профессией,— ответил он.
— Разве ты могильщик? ч Борис усмехнулся.
— А ты думаешь, наши снаряды мало народу на тот свет отправили?
— Я знаю — немало.
— Но я не потому загляделся в эти пожелтевшие, источенные временем тома. Меня взяла чертовская грусть о потерянной профессии. Разве ты, живодер, истязатель человеческого тела, можешь представить, какие ценности прошлого собраны здесь!
— Ну, сейчас ты начнешь воспевать прошлое! — сказал я.
— Нет,— сказал Борис,— я всегда ненавидел тех, кто, изучая прошлое, слеп к настоящему. Но и прошлое надо знать. Угадай, кто первым пробудил во мне интерес к Испании?
— Сервантес?
— Нет.
— Лопе де Вега?
— Не угадал.
— Мериме?
— Ошибаешься. Лорд Байрон.
— Байрон?
— Да. «Путешествие Чайльд Гарольда».
— Не читал.
— Тогда послушай!
Летите в бой, испанцы! Мщенье, мщенье!
Богиня славы рыцарей зовет.
Пусть не копьем разит она в сраженье,
Плюмажем красным туч не достает,
Но, свистом пуль означив свой полет,
Ощерив жерла пушек роковые,
Она сквозь пламень кличет вас вперед!
Иль зов ее слабей, чем в дни былые,
Когда он вдохновлял сынов Андалусии?!
— Звучит вполне современно,— заметил я. Борис, не ответив, продолжал:
Среди равнины голой, на скале, Чернеют стены мавританских башен. Следы копыт на раненой земле. Печать огня на черном лике пашен. Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен, Андалусийский селянин встречал, Здесь кровью гостя был не раз окрашен Его клинок, когда на гребнях скал Драконьи логова он дерзко штурмовал! !
— У тебя отличная память,— сказал я.
— Да, но теперь мне многое хотелось бы забыть.
— С чего это вдруг?
— Сам знаешь.
1 Перевод В. Левика.
У Бориса в самом деле была превосходная память. Топографию, тригонометрию, расчеты стрельбы — все, о чем раньше не имел ни малейшего представления, он освоил, легко и быстро, будто играючи. Этот студент-недоучка, экс-сварщик трамвайных путей с первых же дней учений стал одним из лучших стрелков-наблюдателей.
Изо дня в день приглядываясь к Борису, я стал задумываться: в чем же его настоящее призвание? История, филология? Подполье? Война? И все больше приходил к убеждению, что его призвание — поле боя, что именно здесь, в Испании, он почувствует, найдет свое единственное, незаменимое место в жизни. Но пока .в нем еще борются несбывшиеся мечты с тем новым, что он обрел в Испании. И королевская библиотека, видимо, напомнила ему прохладные и тоже несколько сумрачные аудитории университета и те печальные дни, когда их пришлось оставить, чтобы стать сварщиком трамвайных линий.
Из библиотеки мы перешли в картинную галерею монастыря Сан-Лоренсо, там любовались творениями Эль Греко, Тициана, Вейдена. В монастырском соборе Борис подолгу стоял перед фресками Джордано, так что мне с трудом удалось увести его оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128