Итальянские самолеты бомбили в основном портовые районы, стараясь помешать разгрузке пароходов. Центр оставался почти нетронутым, и там кипела бурная жизнь. Но легкомысленность, нарочитая беспечность были только внешней стороной жизни этого города, под нею скрывались раны, нанесенные войною: разрушенные семьи, утраченные надежды, несбывшиеся мечты, духовные трагедии. Я видел, как в барах, ресторанах вино разбавлялось слезами, а после смеха слышались тяжкие вздохи.
В порту на асфальте лежали вырванные с корнем пальмы, еще дымились развалины склада, а докеры уже спешили с разгрузкой судов, прорвавшихся сквозь блокаду. Рабочие команды на бульварах: и площадях строили бомбоубежища. Во дворе казармы обучались новобранцы. Афиши оповещали о выступлении Мадридского симфонического оркестра. На кинорекламах по городу гарцевал Чапаев, а на сцене театра с копьем в руке расхаживал бессмертный идальго из Ламанчи Дон Кихот.
Проходя по мосту через реку Турию, я услышал выстрелы. Перед чугунной оградой одного особняка стояло человек двенадцать в милицейской форме, посылая в окна град пуль. Из дома им отвечали тем же. Остановились трамваи, машины, любопытные, прячась за спины друг друга, пробирались поближе. Но вот одного зеваку задела пуля, пущенная из окна, народ бросился под прикрытие стен. Вскоре перестрелка стихла. Из дома вывели несколько молодых парней, грязных, заросших. «Дезертиры»,— послышалось в толпе.
И снова жизнь на улицах Валенсии пошла своим чередом. Я почувствовал усталость и сел в трамвай. Сады, особняки, потом фабрики, разбитые дома, грустно взиравшие на мир своими выбитыми окнами. Наконец — море. Я сошел с трамвая. Под ногами осколки стекла, битый кирпич, гнутые трубы. Улицы почти пустынны. Только на солнышке среди развалин резвились полуголые дети. Пуэбло-Нуэво-де-Мар встретил меня сверкающим морем, легким плеском волн и соленым бризом. На пляже народу было немного, а в воде — никого. По берегу, среди колючих кактусов и серебристо-зеленых агав, тянулся длинный ряд бетонированных дотов. Но в темных амбразурах, обращенных к морю, пока не видно было ни одного ствола.
У воды возле черных просмоленных лодок возились рыбаки. Все они были высоки ростом, с продолговатыми лицами, в небрежно сдвинутых беретах.
— За рыбой? — спросил я, поздоровавшись.
— Надо попробовать,— ответил один.
— Здесь, должно быть, хорошие уловы?
— Кто его знает,— ответил другой.— Первый раз выходим.
— Мы не здешние,— объяснил третий.— А у нас в Бискайе рыбы невпроворот.
— Вы с Севера?
— Из Астурии. Ушли от фашистов со всеми семьями, сначала во Францию, оттуда в Валенсию перебрались. Вот недавно лодки получили, надо попробовать.
Пожелав им удачи, я отправился дальше.
Своих друзей я отыскал с подветренной стороны одного из дотов. Они лежали на песке и загорали.
— Идет наш влюбленный,— сказал Борис.— А где же твоя Росита?
— Не сошлись характерами.
— Значит, ушла? Сурум усмехнулся.
— Что ж ты так. К женщинам нужно иметь подход. Вот и прошляпил. Девушки в Валенсии только с виду бойкие, а в душе очень скромные.
— Ерунда,— сказал я.— Идемте купаться.
Они отказались — только что из воды. Я быстро разделся и бросился в воду. Она была кристально чистая и хорошо освежала. Я плыл долго, временами с головой опускаясь под воду и любуясь серебристыми стайками рыбок, блестящими ракушками и разноцветными камнями. Борис и Жан что-то кричали мне с берега, но я их не слушал. Я плыл все дальше в открытое море, к ясному горизонту.
Чем дальше от берега, тем спокойней становились волны. Я лег на спину, и волны ласково баюкали меня. Вода была соленая, плотная, я держался на ней без всяких усилий, как в гамаке. Я подумал, что тут и утонуть было бы нелегко при желании...
Вдруг совсем рядом услышал голос Жана Сурума:
— Анатол, что с тобой?
— Ничего,— ответил я, не двигаясь.
— А мы решили, что ты устал. В одиночку нельзя заплывать так далеко.
— Разве это далеко?
— Тебя с берега совсем не видать.
— Волны большие.
— Ну, отдохнул?
— Я отлично себя чувствую!
— Тогда плывем обратно. Не дурачься, Анатол.
— Я не дурачусь. Просто давно не был на море. Какая красота!..
Я лег на грудь. Мы плыли к берегу, плевались и разговаривали.
— На нашем фронте опять собираются тучи,— сказал Сурум.
— А мне казалось, что хуже, чем было, уже не будет.
— Вы молодцы, стойко держались. Но теперь вам придется еще труднее. После разгрома на Севере нас
ожидают трудные испытания. Окружены со всех сторон, оружия не хватает, Валенсию бомбят, истребителей нет. Они нужны фронту. Недостает того, недостает этого... У нас только одно проверенное оружие — смелость. Ее подчас даже больше, чем нужно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что иногда идем, выпятив грудь, там, где следует пробираться ползком,— ответил Сурум.— Иногда лежим на голой земле, когда нужно окопаться и замаскироваться.
Я усмехнулся.
— Это не смелость, друг. Неумение воевать. Многие солдаты винтовку правильно держать не умеют...
— Но как их научить правильно держать винтовку, если самих винтовок не хватает? — возразил Жан.— Под Валенсией сейчас десятки тысяч новобранцев, еще не державших в руках оружия. А французская граница закрыта, пароходы с помощью пускают ко дну. Положение очень тяжелое, Анатол, но еще есть надежда. Если бы нам удалось провести какую-нибудь блестящую операцию — отогнать противника от ворот Мадрида или на Юге прорваться к португальской границе... Тогда бы наступил перелом в нашу пользу.
— А Теруэльская операция?
— Теруэльская операция была блестяща сама по себе, но перелома в ходе войны не обещает,— ответил Жан.— Это скорее палка о двух концах. Если нам не хватит сил размахнуться и ударить еще раз, то ударят нас, да так, что дай бог вообще уцелеть.
Я не понял, и Сурум продолжал:
— Они могут отрезать Валенсию от Барселоны. Они могут вклиниться вот сюда, где мы с тобой плаваем. II тогда...
— И что тогда?— спросил я.
— И тогда добьются перелома в свою пользу. Это был бы трагический перелом. Роковой.
— Как мрачно ты смотришь на будущее.
— Только допускаю возможность,— возразил Сурум.— Я все же надеюсь, что перелом будет в нашу пользу. Может произойти чудо.
— В чудеса я не верю.
— Я тоже,— сказал Сурум, усмехнувшись.— Однако есть вещи, которых мы не видим, но они-то подчас играют решающую роль.
— Это другое дело,— согласился я.
Ноги коснулись гальки, мы встали. Борис уже оделся и ждал нас.
— Выловил утопленника? — подтрунивал надо мною Борис.— Одевайтесь, и пошли скорее. Мой желудок требует обеда.
Вернувшись в город, мы снова отправились в «Хун-гарию». Там нас признали и встретили как завсегдатаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
В порту на асфальте лежали вырванные с корнем пальмы, еще дымились развалины склада, а докеры уже спешили с разгрузкой судов, прорвавшихся сквозь блокаду. Рабочие команды на бульварах: и площадях строили бомбоубежища. Во дворе казармы обучались новобранцы. Афиши оповещали о выступлении Мадридского симфонического оркестра. На кинорекламах по городу гарцевал Чапаев, а на сцене театра с копьем в руке расхаживал бессмертный идальго из Ламанчи Дон Кихот.
Проходя по мосту через реку Турию, я услышал выстрелы. Перед чугунной оградой одного особняка стояло человек двенадцать в милицейской форме, посылая в окна град пуль. Из дома им отвечали тем же. Остановились трамваи, машины, любопытные, прячась за спины друг друга, пробирались поближе. Но вот одного зеваку задела пуля, пущенная из окна, народ бросился под прикрытие стен. Вскоре перестрелка стихла. Из дома вывели несколько молодых парней, грязных, заросших. «Дезертиры»,— послышалось в толпе.
И снова жизнь на улицах Валенсии пошла своим чередом. Я почувствовал усталость и сел в трамвай. Сады, особняки, потом фабрики, разбитые дома, грустно взиравшие на мир своими выбитыми окнами. Наконец — море. Я сошел с трамвая. Под ногами осколки стекла, битый кирпич, гнутые трубы. Улицы почти пустынны. Только на солнышке среди развалин резвились полуголые дети. Пуэбло-Нуэво-де-Мар встретил меня сверкающим морем, легким плеском волн и соленым бризом. На пляже народу было немного, а в воде — никого. По берегу, среди колючих кактусов и серебристо-зеленых агав, тянулся длинный ряд бетонированных дотов. Но в темных амбразурах, обращенных к морю, пока не видно было ни одного ствола.
У воды возле черных просмоленных лодок возились рыбаки. Все они были высоки ростом, с продолговатыми лицами, в небрежно сдвинутых беретах.
— За рыбой? — спросил я, поздоровавшись.
— Надо попробовать,— ответил один.
— Здесь, должно быть, хорошие уловы?
— Кто его знает,— ответил другой.— Первый раз выходим.
— Мы не здешние,— объяснил третий.— А у нас в Бискайе рыбы невпроворот.
— Вы с Севера?
— Из Астурии. Ушли от фашистов со всеми семьями, сначала во Францию, оттуда в Валенсию перебрались. Вот недавно лодки получили, надо попробовать.
Пожелав им удачи, я отправился дальше.
Своих друзей я отыскал с подветренной стороны одного из дотов. Они лежали на песке и загорали.
— Идет наш влюбленный,— сказал Борис.— А где же твоя Росита?
— Не сошлись характерами.
— Значит, ушла? Сурум усмехнулся.
— Что ж ты так. К женщинам нужно иметь подход. Вот и прошляпил. Девушки в Валенсии только с виду бойкие, а в душе очень скромные.
— Ерунда,— сказал я.— Идемте купаться.
Они отказались — только что из воды. Я быстро разделся и бросился в воду. Она была кристально чистая и хорошо освежала. Я плыл долго, временами с головой опускаясь под воду и любуясь серебристыми стайками рыбок, блестящими ракушками и разноцветными камнями. Борис и Жан что-то кричали мне с берега, но я их не слушал. Я плыл все дальше в открытое море, к ясному горизонту.
Чем дальше от берега, тем спокойней становились волны. Я лег на спину, и волны ласково баюкали меня. Вода была соленая, плотная, я держался на ней без всяких усилий, как в гамаке. Я подумал, что тут и утонуть было бы нелегко при желании...
Вдруг совсем рядом услышал голос Жана Сурума:
— Анатол, что с тобой?
— Ничего,— ответил я, не двигаясь.
— А мы решили, что ты устал. В одиночку нельзя заплывать так далеко.
— Разве это далеко?
— Тебя с берега совсем не видать.
— Волны большие.
— Ну, отдохнул?
— Я отлично себя чувствую!
— Тогда плывем обратно. Не дурачься, Анатол.
— Я не дурачусь. Просто давно не был на море. Какая красота!..
Я лег на грудь. Мы плыли к берегу, плевались и разговаривали.
— На нашем фронте опять собираются тучи,— сказал Сурум.
— А мне казалось, что хуже, чем было, уже не будет.
— Вы молодцы, стойко держались. Но теперь вам придется еще труднее. После разгрома на Севере нас
ожидают трудные испытания. Окружены со всех сторон, оружия не хватает, Валенсию бомбят, истребителей нет. Они нужны фронту. Недостает того, недостает этого... У нас только одно проверенное оружие — смелость. Ее подчас даже больше, чем нужно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что иногда идем, выпятив грудь, там, где следует пробираться ползком,— ответил Сурум.— Иногда лежим на голой земле, когда нужно окопаться и замаскироваться.
Я усмехнулся.
— Это не смелость, друг. Неумение воевать. Многие солдаты винтовку правильно держать не умеют...
— Но как их научить правильно держать винтовку, если самих винтовок не хватает? — возразил Жан.— Под Валенсией сейчас десятки тысяч новобранцев, еще не державших в руках оружия. А французская граница закрыта, пароходы с помощью пускают ко дну. Положение очень тяжелое, Анатол, но еще есть надежда. Если бы нам удалось провести какую-нибудь блестящую операцию — отогнать противника от ворот Мадрида или на Юге прорваться к португальской границе... Тогда бы наступил перелом в нашу пользу.
— А Теруэльская операция?
— Теруэльская операция была блестяща сама по себе, но перелома в ходе войны не обещает,— ответил Жан.— Это скорее палка о двух концах. Если нам не хватит сил размахнуться и ударить еще раз, то ударят нас, да так, что дай бог вообще уцелеть.
Я не понял, и Сурум продолжал:
— Они могут отрезать Валенсию от Барселоны. Они могут вклиниться вот сюда, где мы с тобой плаваем. II тогда...
— И что тогда?— спросил я.
— И тогда добьются перелома в свою пользу. Это был бы трагический перелом. Роковой.
— Как мрачно ты смотришь на будущее.
— Только допускаю возможность,— возразил Сурум.— Я все же надеюсь, что перелом будет в нашу пользу. Может произойти чудо.
— В чудеса я не верю.
— Я тоже,— сказал Сурум, усмехнувшись.— Однако есть вещи, которых мы не видим, но они-то подчас играют решающую роль.
— Это другое дело,— согласился я.
Ноги коснулись гальки, мы встали. Борис уже оделся и ждал нас.
— Выловил утопленника? — подтрунивал надо мною Борис.— Одевайтесь, и пошли скорее. Мой желудок требует обеда.
Вернувшись в город, мы снова отправились в «Хун-гарию». Там нас признали и встретили как завсегдатаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128