Как ты очутился в Стокгольме?
Я рассказал. Она взяла мои руки с еще не зажившими ожогами и участливо сказала:
— Милый... Я так волновалась, когда получила твое письмо из Стокгольма. Потом пришла Сподра, успокоила. Если, говорит, они сумели забраться так далеко, значит, все хорошо. Но я боялась, как бы ты не утонул.
— Я и бури-то настоящей не видел.
— Ив Англии был?
— Да, в Ливерпуле, оттуда в Гавр. Это уже Франция.
— И все время думал обо мне?
— Все время...
Гита стеснялась поцеловать меня на виду у шофера и потому, наклонившись, приникла губами к моим ладоням. Ее губы были горячи, как угли. Потом, откинув упавшие на лицо волосы, она снова спросила, где будем жить.
— В отеле,— сказал я.— Старый, но хороший отель, почти в самом центре.
Видимо, не желая нам мешать, госпожа Юдина все время молчала, любуясь Парижем. И только на мосту Сен-Мишель, откуда открывался вид на Собор Парижской богоматери, она обернулась ко мне и спросила:
— Нотр-Дам?
Я кивнул, и она опять погрузилась в молчание.
Я знал, что госпоже Юдиной немногим больше сорока, но этому трудно было поверить. Своей моложавой стройностью она поразила меня. Мать и дочь были очень
похожи только у госпожи Юдиной черты лица были резче, кожа чуть-чуть темнее, а виски слегка тронуты сединой. Этот иней на висках очень ей шел и внушал невольное чувство почтения. Я вспомнил рассказы Гиты об отце и живо представил себе горькую, постылую жизнь этой женщины. Мы довольно долго кружили по городу. Гита мало что видела, она не сводила с меня глаз.
— Почему ты не смотришь на город? — спросил я ее.
— Потому что я смотрю на тебя.
Наконец машина повернула на бульвар Сен-Жермен,
— Вот здесь мы будем жить,— сказал я.— На этом бульваре.
— Как чудесно! — воскликнула Гита, выглянув в окошко. Потом она поднесла к губам букетик гвоздик.— Гвоздики... Какой чудных запах! И какие крупные цветы!
— Такие бывают только в Париже. Тебе они нравятся?
— Мои любимые цветы.
— А розы?
— И розы люблю.
Вот хорошо, подумал я, вспомнив о розах в отеле. Должно быть, и госпожа Юдина против роз ничего не имеет. У нее на даче я видел несколько кустов.
Таксомотор остановился. Из гостиницы выбежал швейцар и помог внести вещи. Дверца лифта была раскрыта, Пьер ждал нас.
— Прошу вас! Вещи поднимем позже.
Мы зашли в лифт. Пьер закрыл дверцу, нажал кнопку.
— Это мой друг Пьер,— сказал я.— Познакомьтесь! Пьер почтительно поклонился, Гита протянула ему
руку. И тут я заметил, что мы проскочили мимо третьего этажа.
— Нам надо было сойти на третьем. Там приготовлен номер для госпожи Юдиной.
Пьер остановил лифт. Мы стали спускаться.
— Прошу вас! — сказал он, распахивая дверцу лифта.— Сейчас поднимем багаж.
— У меня два больших коричневых чемодана,— сказала мать Гиты.— Остальное — им...
— Хорошо, мадам,— ответил Пьер и скрылся в шахте лифта.
Когда я открывал дверь номера, у меня дрожали руки. «Только бы ей понравилось!» — думал я. Распахнул дверь, поклонился и, совсем как Пьер, произнес:
— Прошу вас!
Госпожа Юдина вошла первой, за вею Гита, потом я. Оглядев комнату, она сказала:
— Гие нравится. Мало хлама и простота. Здесь можно хорошо отдохнуть! Ни духоты, ни шума, ли пыли с улицы.— Тут она увидела розы.— Какое чудо! Они прекрасней, чем гвоздики! Спасибо, Анатсл! -- сказала она, обнимая меня и целуя в щеку.— Этого я не ждала. Спасибо! — От радости я **уть не прыгал. Теперь бы только Гита осталась довольна нашими комнатами, и тогда я буду самым счастливым человеком на свете...
Пьер со швейцаром принесли чемоданы госпожи Юдиной. Она дала им шедрые чаевые, и они ушли довольные.
— Я буду ждать вас в лифте,— сказал Пьер.-— И можете не спешить.
Но я спешил. Мне хотелось поскорее остаться наедине с Гитой, хотелось поскорей показать ей наше жилище.
— Как только устроимся, мы вам позвоним,— сказал я матери Гиты, и она ласково ответила:
— Идите, милые, идите. А я пока приму ванку.
Гите тоже понравились наши комнатки. Наскоро выложили вещи, приготовили ванну. День был жаркий, я раскрыл окна и дверь на балкон. Пока Гита принимала ванну, я развешивал в шкафу ее платья, укладывал бельишко маленького Анатола. Потом, приготовив теплый плед, стал ждать ее у двери ванной. За тонкой перегородкой журчал душ. Занавески на окнах трепетали от дуновения ветра, и вместе с ним до меня долетал запах роз, стоявших в вазе на столе. Рядом с вазой лежало письмо Сподры Борису.
— Анатол! — позвала Гита из ванной.
Я укутал ее пледом, мы вышли на балкон. Термометр у окна показывал тридцать. С разгоряченных крыш города подул ветер, он был почти горячий.
Я обнял ее, и мы вместе любовались Парижем.
— Тебе нравится?
— Очень! — воскликнула Гита.— А немецкие города мне совсем не понравились. Дома словно казармы. Вся Германия похожа на большую казарму. И повсюду флаги с черной свастикой. Она напоминает мне паука.
— Мне тоже,— сказал я.— И этот паук плетет паутину повсюду, здесь тоже. Он хочет оплести ею весь мир.
— Не будем об этом, милый, по крайней мере сегодня. Я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Черного паука,— тихо ответила Гита, прижавшись ко мне.— Я даже не знала, что это так.,, страшно.
В глазах Гиты сверкнули слезы, я забеспокоился.
— О чем ты? Что с тобой? Тебе плохо?
— Нет, теперь хорошо,™ прошептала ока.— 1сперь мы снова вместе, и все должно быть хорошо. Но мне было плохо, милый. Очень плохо. Я лежала в больнице.
— В больнице?
— Я лежала в клинике доктора Тибета, в той самой палате. Я попросила, чтобы меня поместили туда. Тебе привет от Лилии Земдеги.
— Как ты попала в клинику? Ты заболела?
— Об этом лучше не рассказывать, ты только расстроишься,— сказала она и погладила мои волосы.— Доктор Тибет сказал, что тебе нельзя волноваться. По крайней мере год ты должен прожить в абсолютном покое.
— Пустяки, я совершенно здоров. Так что с тобой было?
— Они искали тебя. А когда не нашли, забрали меня,— проговорила Гита так тихо, что я едва расслышал.— Держали меня тояько три дня, но это было ужасно. Как ты мог выдержать так долго?
— За что они забрали тебя? Что они сделали?
— Сначала были довольно вежливы. Просили сказать, где ты скрываешься. Я ничего не сказала. Тогда они стали кричать, угрожать, я молчала. Они не давали мне спать. Двое суток я не могла сомкнуть глаз, но ничего им не сказала.
— Молодчина! — воскликнул я, а Гита продолжала:
— Меня арестовал тот тип, которого ты поколотил тогда в долине Гауи.,,
— Тот урод?
— Да, он. Я же говорила, его нужно остерегаться.
— Знать бы раньше, он давно бы кормил червей,— скрежетал я зубами.— Эт^ же сволочь и за мной, наверное, следила...
— Возможно. Но допрашивал не он. Он только отвез меня в охранку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Я рассказал. Она взяла мои руки с еще не зажившими ожогами и участливо сказала:
— Милый... Я так волновалась, когда получила твое письмо из Стокгольма. Потом пришла Сподра, успокоила. Если, говорит, они сумели забраться так далеко, значит, все хорошо. Но я боялась, как бы ты не утонул.
— Я и бури-то настоящей не видел.
— Ив Англии был?
— Да, в Ливерпуле, оттуда в Гавр. Это уже Франция.
— И все время думал обо мне?
— Все время...
Гита стеснялась поцеловать меня на виду у шофера и потому, наклонившись, приникла губами к моим ладоням. Ее губы были горячи, как угли. Потом, откинув упавшие на лицо волосы, она снова спросила, где будем жить.
— В отеле,— сказал я.— Старый, но хороший отель, почти в самом центре.
Видимо, не желая нам мешать, госпожа Юдина все время молчала, любуясь Парижем. И только на мосту Сен-Мишель, откуда открывался вид на Собор Парижской богоматери, она обернулась ко мне и спросила:
— Нотр-Дам?
Я кивнул, и она опять погрузилась в молчание.
Я знал, что госпоже Юдиной немногим больше сорока, но этому трудно было поверить. Своей моложавой стройностью она поразила меня. Мать и дочь были очень
похожи только у госпожи Юдиной черты лица были резче, кожа чуть-чуть темнее, а виски слегка тронуты сединой. Этот иней на висках очень ей шел и внушал невольное чувство почтения. Я вспомнил рассказы Гиты об отце и живо представил себе горькую, постылую жизнь этой женщины. Мы довольно долго кружили по городу. Гита мало что видела, она не сводила с меня глаз.
— Почему ты не смотришь на город? — спросил я ее.
— Потому что я смотрю на тебя.
Наконец машина повернула на бульвар Сен-Жермен,
— Вот здесь мы будем жить,— сказал я.— На этом бульваре.
— Как чудесно! — воскликнула Гита, выглянув в окошко. Потом она поднесла к губам букетик гвоздик.— Гвоздики... Какой чудных запах! И какие крупные цветы!
— Такие бывают только в Париже. Тебе они нравятся?
— Мои любимые цветы.
— А розы?
— И розы люблю.
Вот хорошо, подумал я, вспомнив о розах в отеле. Должно быть, и госпожа Юдина против роз ничего не имеет. У нее на даче я видел несколько кустов.
Таксомотор остановился. Из гостиницы выбежал швейцар и помог внести вещи. Дверца лифта была раскрыта, Пьер ждал нас.
— Прошу вас! Вещи поднимем позже.
Мы зашли в лифт. Пьер закрыл дверцу, нажал кнопку.
— Это мой друг Пьер,— сказал я.— Познакомьтесь! Пьер почтительно поклонился, Гита протянула ему
руку. И тут я заметил, что мы проскочили мимо третьего этажа.
— Нам надо было сойти на третьем. Там приготовлен номер для госпожи Юдиной.
Пьер остановил лифт. Мы стали спускаться.
— Прошу вас! — сказал он, распахивая дверцу лифта.— Сейчас поднимем багаж.
— У меня два больших коричневых чемодана,— сказала мать Гиты.— Остальное — им...
— Хорошо, мадам,— ответил Пьер и скрылся в шахте лифта.
Когда я открывал дверь номера, у меня дрожали руки. «Только бы ей понравилось!» — думал я. Распахнул дверь, поклонился и, совсем как Пьер, произнес:
— Прошу вас!
Госпожа Юдина вошла первой, за вею Гита, потом я. Оглядев комнату, она сказала:
— Гие нравится. Мало хлама и простота. Здесь можно хорошо отдохнуть! Ни духоты, ни шума, ли пыли с улицы.— Тут она увидела розы.— Какое чудо! Они прекрасней, чем гвоздики! Спасибо, Анатсл! -- сказала она, обнимая меня и целуя в щеку.— Этого я не ждала. Спасибо! — От радости я **уть не прыгал. Теперь бы только Гита осталась довольна нашими комнатами, и тогда я буду самым счастливым человеком на свете...
Пьер со швейцаром принесли чемоданы госпожи Юдиной. Она дала им шедрые чаевые, и они ушли довольные.
— Я буду ждать вас в лифте,— сказал Пьер.-— И можете не спешить.
Но я спешил. Мне хотелось поскорее остаться наедине с Гитой, хотелось поскорей показать ей наше жилище.
— Как только устроимся, мы вам позвоним,— сказал я матери Гиты, и она ласково ответила:
— Идите, милые, идите. А я пока приму ванку.
Гите тоже понравились наши комнатки. Наскоро выложили вещи, приготовили ванну. День был жаркий, я раскрыл окна и дверь на балкон. Пока Гита принимала ванну, я развешивал в шкафу ее платья, укладывал бельишко маленького Анатола. Потом, приготовив теплый плед, стал ждать ее у двери ванной. За тонкой перегородкой журчал душ. Занавески на окнах трепетали от дуновения ветра, и вместе с ним до меня долетал запах роз, стоявших в вазе на столе. Рядом с вазой лежало письмо Сподры Борису.
— Анатол! — позвала Гита из ванной.
Я укутал ее пледом, мы вышли на балкон. Термометр у окна показывал тридцать. С разгоряченных крыш города подул ветер, он был почти горячий.
Я обнял ее, и мы вместе любовались Парижем.
— Тебе нравится?
— Очень! — воскликнула Гита.— А немецкие города мне совсем не понравились. Дома словно казармы. Вся Германия похожа на большую казарму. И повсюду флаги с черной свастикой. Она напоминает мне паука.
— Мне тоже,— сказал я.— И этот паук плетет паутину повсюду, здесь тоже. Он хочет оплести ею весь мир.
— Не будем об этом, милый, по крайней мере сегодня. Я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Черного паука,— тихо ответила Гита, прижавшись ко мне.— Я даже не знала, что это так.,, страшно.
В глазах Гиты сверкнули слезы, я забеспокоился.
— О чем ты? Что с тобой? Тебе плохо?
— Нет, теперь хорошо,™ прошептала ока.— 1сперь мы снова вместе, и все должно быть хорошо. Но мне было плохо, милый. Очень плохо. Я лежала в больнице.
— В больнице?
— Я лежала в клинике доктора Тибета, в той самой палате. Я попросила, чтобы меня поместили туда. Тебе привет от Лилии Земдеги.
— Как ты попала в клинику? Ты заболела?
— Об этом лучше не рассказывать, ты только расстроишься,— сказала она и погладила мои волосы.— Доктор Тибет сказал, что тебе нельзя волноваться. По крайней мере год ты должен прожить в абсолютном покое.
— Пустяки, я совершенно здоров. Так что с тобой было?
— Они искали тебя. А когда не нашли, забрали меня,— проговорила Гита так тихо, что я едва расслышал.— Держали меня тояько три дня, но это было ужасно. Как ты мог выдержать так долго?
— За что они забрали тебя? Что они сделали?
— Сначала были довольно вежливы. Просили сказать, где ты скрываешься. Я ничего не сказала. Тогда они стали кричать, угрожать, я молчала. Они не давали мне спать. Двое суток я не могла сомкнуть глаз, но ничего им не сказала.
— Молодчина! — воскликнул я, а Гита продолжала:
— Меня арестовал тот тип, которого ты поколотил тогда в долине Гауи.,,
— Тот урод?
— Да, он. Я же говорила, его нужно остерегаться.
— Знать бы раньше, он давно бы кормил червей,— скрежетал я зубами.— Эт^ же сволочь и за мной, наверное, следила...
— Возможно. Но допрашивал не он. Он только отвез меня в охранку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128