Сейчас это мгновение пройдет, уйдет насовсем, чтобы никогда уже не повториться. Он опять останется один, совершенно один...
Эту ночь, самую длинную ночь войны, Эрвин провел с Верой. Вера, девушка с платком, принялась, как и он сам, потом искать встречи. Что-то во взгляде Эрвина там, на берегу озера, что-то, кроме того откровенного любования, с которым он смотрел на обнаженную девушку, запало в ее душу. Возможно, в глубине глаз Эрвина уже родилась та болезненно вибрирующая звонкая тоска, почти что безнадежная тоска, которая лишь спустя какое-то время, на берегу озера, вошла в его сознание. Сила этой тоски была столь властной, столь беспрекословной, что, заглянув однажды в глаза Эрвину, Вера уже не находила себе покоя. Миг затишья был настолько потрясающим и деревня такой маленькой, что они просто не могли не встретиться вновь, хотели они того или нет.
Тем более что они этого хотели
Постель на чердаке в свежем сене была жаркой и пахла летом. Тело вздрагивало от каждого прикосновения соломинки, словно это была светившаяся нить накала Мир исчезал куда-то далеко-далеко, мысли о необратимости растаяли, и вдруг Эрвин понял, что именно сейчас ему действительно все равно, что случится завтра, послезавтра или через неделю. Вместе с удивлением пришло сознание, что, может быть, это и не самое главное - возможно, человеку вообще не нужно знать, за каким деревом или бугром его что-то ждет. Все стало малозначительным, кроме настоящего момента
Бесконечная ночь, с дремотой и бодрствованием, со своими приливами и отливами, со своей радостью и прозрачной печалью, властвовала над временем и окружающим миром. Она просто отводила в сторону войну, которая разгоралась вдали огромным пламенем и набирала силу, и не давала приблизиться ни одной страшной мысли или тревожному видению. Вера оделяла своей нежностью, оделяла щедро, расточительно, и источник этот был неиссякаем. Этот поразительный, дожидавшийся Эрвина за высокой плотиной поток нежности захватил его теперь целиком, завертел и унес от всего будничного
Когда лучи солнца пробились через щели на чердак, они оба окончательно очнулись. Эрвин смотрел на ставшее близким лицо Веры, ее большие глаза были чуточку сонными, а губы дотемна зацелованы. Вера уловила желание в его взгляде и улыбнулась в ответ.
— Тебе так хотелось там, возле озера, разглядеть меня, но я не дала. Так смотри же,— сказала она и скинула простыню.
Пробивавшиеся сквозь щели лучи солнца покрывали ее тело неровной золотистой сеткой, которая ничего не скрывала Лучи огибали груди и преломлялись на сосках. Некоторые из них запутывались в волосах и зажигали их золотистыми нитями, другие касались розоватым светом пальцев на ногах, чтобы затем шмыгнуть в сено.
Вера медленно протянула ему навстречу руки.
Время остановилось, и казалось странным, что в этом остановившемся времени буднично кричали петухи, мычали коровы, звенели колодезные цепи и скрипели двери. Все эти звуки принадлежали как бы другому миру, который не должен был достигать сеновала.
Постепенно новый день вступал в свои права.
— Ты хороший,— сказала Вера Эрвину, погладила его волосы и призналась: — Но вообще-то мы здесь, в деревне, несчастные девки.
— Нет, нет,— возразил Эрвин, ничего не понимая. Он просто не хотел, чтобы Вера была несчастной.
— Не спорь, если не знаешь. Конечно, несчастные.
— Почему^ — стал допытываться Эрвин.
— Нас тут одних оставили. Деревня же вымерла У нас на каждые пять девок только один парень, да и то по большей части дурачок или недоросль. Уже когда я еще в школу ходила, всех лучших и шустрых парней без конца стали сманивать из деревни. То электростанцию строить, то на флот или в авиацию, то Комсомольск возводить, то на рабфак. Девчат никто не берет. Все ребята позадористее и поумнее уходят, кто однажды ушел, тот уже не возвращается. А нам с кем жить, кому детей рожать? Дуракам и шутам гороховым или же бездельникам и пьяницам, которые больше ни на что не годятся?
— Но...— пытался вставить Эрвин,— но девушки тоже могут уходить в город учиться...
— Как же, пойдешь! — с горечью воскликнула Вера.— Крепкой цепью прикованы к своему огороду. Родители ни за что не отпустят. У них тут изба и скотина, несметное сокровище, правда? Стоит повести разговор, что хорошо бы поехать поглядеть на белый свет, как сразу в слезы. Мы тебя родили, растили, теперь покидаешь нас в старости на милость божью, кто нам поможет, кто коровку подоит да дом приберет... Ребятам что — пришлют из города какой рублик, привезут на праздник шелковый платок да пачку табака, и будет с них! Нет, мы, нынешние девки, несчастные. Посуди сам: давно ли кончилась финская, теперь опять война! Ребята, чуть на ноги встанут, уже уходят и уходят. А мы все одни, увядаем здесь, будто клевер, который никто не косит...
Эрвин не знал, как утешить ее в столь глубокой печали. Со всей отчетливостью осознавалось, что и он здесь временный, проходящий, который ничего, в сущности, не изменит. И в то же время было невыносимо горько думать, что он должен будет вот сейчас навсегда оставить Веру. Оставить и уйти дальше — вновь жизнь без нежности, без единой близкой души. Это казалось вопиющей несправедливостью.
— Я...— начал он было, но Вера прикрыла пальцами его губы и не дала говорить.
— Ты не давай мне никаких обещаний! Я ничего не просила. Не надо пустых слов, мне от них теплее не станет. Я знаю, что у тебя дома девушка или жена. Думаешь, я не догадываюсь? Поэтому не говори мне ничего, не нужно! Не клянись бесполезно в том, чего не сможешь выполнить. Ты пообещай мне только одно. Скажи, пообещаешь?
Эрвин кивнул. В этот момент он готов был обещать что угодно, и это не было простым жестом, он был убежден до глубины души, что выполнит все, чего бы Вера от него ни просила.
Вера медленно провела маленькой загрубевшей ладошкой по его щеке, откинула движением головы со лба волосы и посмотрела на Эрвина.
— Обещай мне, если останешься в живых, приехать после войны посмотреть, что со мной стало. Не ко мне, но приди посмотреть. Придешь разок сюда, все узнаешь и можешь снова уезжать. Обещаешь?
— Да.
Вера приподнялась на локте, склонилась над лицом Эрвина, так что ее волосы накрыли их некой пахучей сумеречной палаткой, и прижалась своими горячими губами ко рту Эрвина.
12 июля офицер связи Орг привез из штаба дивизии распоряжение командиру артиллерийского дивизиона отправить на следующий день своим ходом оставшиеся без снарядов зенитные орудия в район Валдая. Во второй половине дня в дивизион прибыл также назначенный ответственным за передачу пушек, недавно прибывший из Ленинграда с пополнением в дивизию офицер из запаса, воентехник третьего ранга Алексей Короткое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
Эту ночь, самую длинную ночь войны, Эрвин провел с Верой. Вера, девушка с платком, принялась, как и он сам, потом искать встречи. Что-то во взгляде Эрвина там, на берегу озера, что-то, кроме того откровенного любования, с которым он смотрел на обнаженную девушку, запало в ее душу. Возможно, в глубине глаз Эрвина уже родилась та болезненно вибрирующая звонкая тоска, почти что безнадежная тоска, которая лишь спустя какое-то время, на берегу озера, вошла в его сознание. Сила этой тоски была столь властной, столь беспрекословной, что, заглянув однажды в глаза Эрвину, Вера уже не находила себе покоя. Миг затишья был настолько потрясающим и деревня такой маленькой, что они просто не могли не встретиться вновь, хотели они того или нет.
Тем более что они этого хотели
Постель на чердаке в свежем сене была жаркой и пахла летом. Тело вздрагивало от каждого прикосновения соломинки, словно это была светившаяся нить накала Мир исчезал куда-то далеко-далеко, мысли о необратимости растаяли, и вдруг Эрвин понял, что именно сейчас ему действительно все равно, что случится завтра, послезавтра или через неделю. Вместе с удивлением пришло сознание, что, может быть, это и не самое главное - возможно, человеку вообще не нужно знать, за каким деревом или бугром его что-то ждет. Все стало малозначительным, кроме настоящего момента
Бесконечная ночь, с дремотой и бодрствованием, со своими приливами и отливами, со своей радостью и прозрачной печалью, властвовала над временем и окружающим миром. Она просто отводила в сторону войну, которая разгоралась вдали огромным пламенем и набирала силу, и не давала приблизиться ни одной страшной мысли или тревожному видению. Вера оделяла своей нежностью, оделяла щедро, расточительно, и источник этот был неиссякаем. Этот поразительный, дожидавшийся Эрвина за высокой плотиной поток нежности захватил его теперь целиком, завертел и унес от всего будничного
Когда лучи солнца пробились через щели на чердак, они оба окончательно очнулись. Эрвин смотрел на ставшее близким лицо Веры, ее большие глаза были чуточку сонными, а губы дотемна зацелованы. Вера уловила желание в его взгляде и улыбнулась в ответ.
— Тебе так хотелось там, возле озера, разглядеть меня, но я не дала. Так смотри же,— сказала она и скинула простыню.
Пробивавшиеся сквозь щели лучи солнца покрывали ее тело неровной золотистой сеткой, которая ничего не скрывала Лучи огибали груди и преломлялись на сосках. Некоторые из них запутывались в волосах и зажигали их золотистыми нитями, другие касались розоватым светом пальцев на ногах, чтобы затем шмыгнуть в сено.
Вера медленно протянула ему навстречу руки.
Время остановилось, и казалось странным, что в этом остановившемся времени буднично кричали петухи, мычали коровы, звенели колодезные цепи и скрипели двери. Все эти звуки принадлежали как бы другому миру, который не должен был достигать сеновала.
Постепенно новый день вступал в свои права.
— Ты хороший,— сказала Вера Эрвину, погладила его волосы и призналась: — Но вообще-то мы здесь, в деревне, несчастные девки.
— Нет, нет,— возразил Эрвин, ничего не понимая. Он просто не хотел, чтобы Вера была несчастной.
— Не спорь, если не знаешь. Конечно, несчастные.
— Почему^ — стал допытываться Эрвин.
— Нас тут одних оставили. Деревня же вымерла У нас на каждые пять девок только один парень, да и то по большей части дурачок или недоросль. Уже когда я еще в школу ходила, всех лучших и шустрых парней без конца стали сманивать из деревни. То электростанцию строить, то на флот или в авиацию, то Комсомольск возводить, то на рабфак. Девчат никто не берет. Все ребята позадористее и поумнее уходят, кто однажды ушел, тот уже не возвращается. А нам с кем жить, кому детей рожать? Дуракам и шутам гороховым или же бездельникам и пьяницам, которые больше ни на что не годятся?
— Но...— пытался вставить Эрвин,— но девушки тоже могут уходить в город учиться...
— Как же, пойдешь! — с горечью воскликнула Вера.— Крепкой цепью прикованы к своему огороду. Родители ни за что не отпустят. У них тут изба и скотина, несметное сокровище, правда? Стоит повести разговор, что хорошо бы поехать поглядеть на белый свет, как сразу в слезы. Мы тебя родили, растили, теперь покидаешь нас в старости на милость божью, кто нам поможет, кто коровку подоит да дом приберет... Ребятам что — пришлют из города какой рублик, привезут на праздник шелковый платок да пачку табака, и будет с них! Нет, мы, нынешние девки, несчастные. Посуди сам: давно ли кончилась финская, теперь опять война! Ребята, чуть на ноги встанут, уже уходят и уходят. А мы все одни, увядаем здесь, будто клевер, который никто не косит...
Эрвин не знал, как утешить ее в столь глубокой печали. Со всей отчетливостью осознавалось, что и он здесь временный, проходящий, который ничего, в сущности, не изменит. И в то же время было невыносимо горько думать, что он должен будет вот сейчас навсегда оставить Веру. Оставить и уйти дальше — вновь жизнь без нежности, без единой близкой души. Это казалось вопиющей несправедливостью.
— Я...— начал он было, но Вера прикрыла пальцами его губы и не дала говорить.
— Ты не давай мне никаких обещаний! Я ничего не просила. Не надо пустых слов, мне от них теплее не станет. Я знаю, что у тебя дома девушка или жена. Думаешь, я не догадываюсь? Поэтому не говори мне ничего, не нужно! Не клянись бесполезно в том, чего не сможешь выполнить. Ты пообещай мне только одно. Скажи, пообещаешь?
Эрвин кивнул. В этот момент он готов был обещать что угодно, и это не было простым жестом, он был убежден до глубины души, что выполнит все, чего бы Вера от него ни просила.
Вера медленно провела маленькой загрубевшей ладошкой по его щеке, откинула движением головы со лба волосы и посмотрела на Эрвина.
— Обещай мне, если останешься в живых, приехать после войны посмотреть, что со мной стало. Не ко мне, но приди посмотреть. Придешь разок сюда, все узнаешь и можешь снова уезжать. Обещаешь?
— Да.
Вера приподнялась на локте, склонилась над лицом Эрвина, так что ее волосы накрыли их некой пахучей сумеречной палаткой, и прижалась своими горячими губами ко рту Эрвина.
12 июля офицер связи Орг привез из штаба дивизии распоряжение командиру артиллерийского дивизиона отправить на следующий день своим ходом оставшиеся без снарядов зенитные орудия в район Валдая. Во второй половине дня в дивизион прибыл также назначенный ответственным за передачу пушек, недавно прибывший из Ленинграда с пополнением в дивизию офицер из запаса, воентехник третьего ранга Алексей Короткое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129