Ребята вокруг могилы стояли серьезные, даже скорбные. Давно уже прошло вызванное боем возбуждение, которое не позволяет ощущать боль и воспринимать потери. Каждый ставил себя на место Атса'Бломберга и чувствовал, как по спине пробегают мурашки при мысли, что та же очередь из ночной темноты могла бы точно так же стегануть свинцовым бичом по груди любого из них. Там, в лесной чащобе, среди треска, общей спешки и взвинченности, никто из них не думал о том, что следующий выстрел может стать роковым. Каждый бежал, укрывался за деревьями, искал глазами и ушами противника, стрелял — и был уверен, что сам он неприкосновенен, недосягаем для пуль. В противном случае не нашлось бы силы, которая смогла бы их погнать в ночной, изрыгающий автоматный огонь лес.
Да они тогда, ночью, и не знали, что Атс Бломберг мертв. Вначале полагали, что, видимо, задержался где-то, оказался на другой батарее или просто заблудился. И лишь когда он не объявился и утром, начали всерьез искать. И обнаружили в нескольких сотнях метров от опушки леса, на груди давно запеклась кровь, и винтовка тут же.
Вынутый из могилы песок был красновато-желтым и быстро сох на солнце, а высохший тут же скатывался обратно — туда, где было его настоящее место, где на дне узкой красноватой щели камнем, неподвижно лежал под своей смятой шинелью Атс Бломберг. Было бесприютно и скорбно, хотя отсутствовал оркестр с похоронным маршем и никто не умел как следует произнести прощальную речь. До сих пор, до войны, все они хоронили только старых людей, о долгой жизни которых было что поведать. С Атсом они еще вчера стояли в очереди за супом возле походной кухни, обменивались ш>тками, и именно это сейчас казалось самым ужасным, но сказать об этом никому не приходило в голову.
При жизни Атс Бломберг был шутником. Эрвину вспомнилось, как в свое время, в самом начале службы, Атс провел старшину батареи фельдфебеля Тагалахта. Фельдфебель был родом из Сааремаа и отличался поразительной глухотой к юмору. Достигнув старательной и серьезной службой своего чина, он заботливо оберегал собственное достоинство и, пожалуй, напоминал больше всего «шкуру» старой царской выучки. Легко вспыхивал, загорался, будто весенний мусор, ругался во всю глотку и сыпал ребятам наряды.
Атса Бломберга фельдфебель начал преследовать за его характер. Серьезные люди обычно плохо переваривают шутников. Фельдфебелю казалось, что постоянная усмешка на лице Атса была плохо скрываемой
Игра эта Атсу вскоре надоела. Однажды, когда фельдфебель Тагалах при проверке казармы опять начал придираться, перевернул постель Атса и заорал: «Два вне очереди на кухню. Солдат, который так заправляет постель, будет до скончания дней своих чистить картошку!» — Атс решил выкинуть штуку Вечером, после наряда, он сговорился с ребятами, те заперли его на кухне, а в постели Атса из одежды свернули куклу, чтобы дневальный не заметил отсутствия солдата.
Утром, когда повар пришел на кухню, Атс преспокойно восседал возле огромной кучи очисток и заканчивал третий мешок. Все кастрюли и прочая посуда, вплоть до ведер, были с верхом наполнены очищенной картошкой Повар вспылил и вызвал дежурного по батарее лейтенанта Яанисте. Бломберг доложил ему:
— Господин лейтенант, мне господин фельдфебель Тагалахт назначил наряд чистить до скончания дней моих картофель, чем я сейчас и занимаюсь.
Дежурный отправился к командиру батареи, тот вызвал фельдфебеля и провел с ним такую беседу, после которой взбешенный Тагалахт полтора дня не показывался на батарее. Ребята посмеивались в кулак. Атсу было велено убрать с кухни картофельные очистки, и на этом дело кончилось. С тех пор фельдфебель Тагалахт проходил мимо Бломберга, словно тот был пустота.
Солдатам же пришлось два дня подряд есть по три раза в день картошку, которую Атс начистил за ту ночь
Эрвин бросил свои три пригоршни земли и, когда начали зарывать могилу, подошел к комиссару, который стоял между двух берез и грустно следил за происходящим. Потапенко пожал левой здоровой рукой ладонь Эрвина и сказал:
— Очень хорошо, что вернулся. С каждым днем ) нас все редеет Видишь, на этот раз совсем плохо получилось. Боялся уже, что ты вместе со своим грузом к немцам угодил.
У Эрвина возникло желание рассказать комиссару обо всем, что с ним за эго время произошло. Но он вдруг понял, что его русского языка не хватит и на четвертую часть. И он решил отложить объяснение и понемногу, частями изложил свои странствия.
Поэтому он ограничился словами:
— Жаль Бломберга. Хороший был друг.
— И солдат хороший,— кивнул комиссар. — Все собирались представить его к сержантскому званию. Он отказывался, мол, русского языка не знает. Вот видишь, так и недостало времени, чтобы выучить.
— Ну и сила же у чертова немца! - с досадой произнес Эрвин, причиной чему было мучительное сожаление об Атсе Бломберге. - Танки тут и танки там, никак не остановишь. Я сам был на батарее, когда он ее раскатал!
При полнейшей безнаказанности обнаглели, делали что хотели, порой бывало ощущение, что они черно-зелеными брюхами самолетов так низко проносились над дорогой, что от вихрей пропеллеров шевелились волосы на макушке. Моторы ревели, барабанные перепонки готовы были лопнуть. Скорострельные пулеметы строчили сквозь грохот и вой, как хорошо отлаженные машинки. Снова и снова мелькали большие черные кресты на концах крыльев, на светло-желтом и серо-зеленом фоне, вновь и вновь черные тени проносились перед солнцем.
Летучие немцы вознамерились все живое, что двигалось по дорогам, уничтожить или втоптать в пыль и в кювет, чтобы больше не поднялось. Едва люди вставали, успевали хватить глоток воздуха и поднять глаза, как немцы были тут как тут, устремлялись вниз, и пляска начиналась сначала. Оставалось непонятным, как они могли с утра до вечера висеть над дорогами, без того чтобы их одолела усталость или у них кончился бензин. Сгоревшие остовы машин и опрокинутые в канавы разбитые повозки были свидетелями этого разгула. У кого находилась хоть какая-то возможность, тот старался переждать дневное время в лесу и только вечером пускался в путь, когда робкая темнота сулила укрытие. У них с Яаном этой возможности не было.
В общем-то они отделались довольно легко. Машина осталась целой. Несколько пробоин в кузове и крыше кабины — на это не стоило обращать внимания. Только один раз машина слегка накренилась, когда они вернулись на шоссе. Пуля косо разодрала передний скат, белые кордовые нити вылезли из черной резиновой массы, будто разорванные нервные сплетения из раны. Эрвин при виде этого почувствовал, как у него с правой стороны челюсти заныли зубы. С этим скатом ничего уже не сделаешь, шофер сплюнул и начал ставить запаску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129