Он не хотел думать, что так может случиться, и все же неоткуда было взять уверенность в невозможности такого исхода.
— Я не верю, чтобы немцев сюда допустили,— помедлив, выговорил он наконец,— но бои могут быть. Сама знаешь — начнут стрелять, так пуля — дура.
Астрид следила за ним взглядом, в котором сквозила обида: перед кем ты комедию ломаешь, даже того сказать не отваживаешься, что знаешь?
Ночью мимо волостного правления, где парторг последние сутки и ночевал, прошло несколько грузовиков с красноармейцами. Все они шли со стороны города. Ни один не остановился, чтобы можно было справиться об обстановке. Немного спустя подъехала еще одна машина с бойцами истребительного батальона. В это время они с Киккасом уже караулили возле шоссе и, размахивая руками, остановили грузовик. Бойцами истребительного батальона командовал знакомый командир взвода Саареметс. Иначе они вряд ли задержались бы. От Саареметса и узнали, что в предыдущий день истребители вместе с красноармейцами с утра до вечера отбивали атаки немцев за городом, с наступлением ночи их отвели назад в город и отдали приказ эвакуироваться.
— К утру снимут последние заслоны, а там и немцы будут в городе,— сказал Саареметс.— Смотрите, чтобы вы им в руки не попались!
Чтобы организовать оборону волостной управы, у Рудольфа не было людей. Латышских милиционеров два дня тому назад отозвали и направили куда-то по ту сторону Тюри, где формировался латышский полк. Да и что сделаешь с двумя десятками людей, если целые красноармейские подразделения не смогли остановить немцев под городом? Поэтому парторг и решил сразу же с утра начать эвакуацию тех, кому с приходом немцев могла грозить наибольшая опасность. Чутье ему подсказывало: после того, как лесные братья в последний раз получили по зубам, они непременно снова выползут на свет, как только окажутся иод защитой немцев,— месть их будет чудовищной и кровавой.
Рудольф не мог подавить недовольства уездным начальством. Списки эвакуируемых, правда, распорядились подготовить заблаговременно, но, когда дело приняло серьезный оборот, начали поступать противоречивые указания, а в довершение всего о действительном проведении эвакуации и не позаботились. На два дня вперед они все же способны были предвидеть — так дали бы распоряжение выезжать. Теперь актив в опасности!
У него и мысли не возникло, что и в уезде многое могло свалиться как гром среди ясного неба, и зачастую это происходило, когда уже бывало поздно давать указания. А более тревожные г достоверные сведения даже боялись распространять, потому что все инстанции требовали беспощадной борьбы с паникерами. О действительном приближении фронта можно было услышать только от случайно проезжавших командиров. Этого парторг не знал, да если бы кто ему и сказал, все равно бы не поверил.
Часам к десяти утра эвакуируемые стали собираться у волостной управы — по мере того как доходила посланная Рудольфом весть и люди успевали собрать скудные узлы. Одной из первых пришла Юта Лээтсаар, вдова милиционера с двумя детьми, из которых младшая только-только начала ходить. Юта безумно боялась за своих детей и уже несколько раз порывалась уехать. Секретарь комсомольской ячейки Хейки Тильк начал с ходу, на полном серьезе, убеждать парторга, что никуда не поедет, он останется здесь, если понадобится, будет бороться в подполье. Однако Орга было невозможно поколебать. Тильк за день до этого получил мобилизационную повестку, но в уезде на сегодня уже не действовал военкомат, куда ему следовало явиться, поэтому Рудольф дал ему непререкаемое указание с оружием сопровождать эвакуирующихся и предоставить себя в Таллинне в распоряжение военных властей.
— Уж там тебе найдут подходящее место, такого, как ты, подпольщика в здешних краях каждый за две версты знает,— сказал он помрачневшему парню.
Почти все уже были в сборе, когда на дороге показалась ванатоаская Маали. Старуха проворно семенила по дороге, глаза ее так и зыркали из-под платка направо и налево. Маали подошла прямо к волостной управе, огляделась, однако избегала при этом встречаться взглядом с Рудольфом.
— Не знаю, кто у нас тут теперь волостной староста? — спросила она громким голосом.
Киккас вышел из-за машины:
— Я исполняю эту должность. Что там у тебя?
— Да было до тебя дело,— решительно заявила старуха.— Может, в дом зайдем? Не при народе же объясняться.
— Приходи попозже, видишь, я сейчас занят,— сказал Киккас.
— Некогда мне ждать,— упрямо заявила старуха и уставилась себе под ноги.— У меня дело спешное.
Рудольф не мог с собой совладать, старуха его раздражала. То, как ванатоаская Маали упрямо избегала встречаться с ним взглядом, словно бы свидетельствовало о нечистой совести. Ну да, совесть у нее из-за Ильмара нечистая, так стоит ли обращать внимание на это? Если еще думать о каждой вредной старухе, то и вообще жить нельзя будет. Эти острые, исполненные злости подколодные взгляды на каждом втором хуторе жалят из-за того, что жизнь прошла и верх в делах взяли уже другие, кто помоложе. Рудольф повернулся к старухе спиной и начал порядок в кузове. Дети в середине, на узлах, взрослые по краям, Хейки Тилька с его винтовкой в угол за кабиной. В кабине оставили место для жены Арведа Киккаса Айно, у которой был на руках грудной младенец.
Ванатоаская Маали какое-то время пробыла с Киккасом в волисполкоме. Рудольф успел подумать: что за поганые дела могут быть сейчас у этой старухи? У самой сын в бегах, сидела бы себе тихо на хуторе, занималась бы своим хозяйством, не лезла на люди! Когда Маали наконец появилась во дворе, выражение ее лица было еще мрачнее, чем раньше. Не обронив ни слова и ни на кого не глянув, старуха направилась к шоссе и засеменила но обочине дороги прочь.
На лице вышедшего следом за ней Киккаса отражалось полное замешательство. Он шевелил губами, засовывал руки в карман, снова вытаскивал их и всем своим видом выражал недоумение. Даже не глянул в сторону жены, которая с ребенком на руках как раз забиралась в кабину. Наконец он знаками подозвал к себе Рудольфа.
— Тебя будто обухом оглушили,— подступив ближе, сказал парторг.— Чего старая-то приходила?
— Рууди,— беспомощно пролепетал Киккас,— Рууди... Ванатоаская хозяйка явилась сказать, что Хельга повесилась!
Он умолк и не мигая уставился в лицо Рудольфу. Подбородок Киккаса слегка дрожал.
— Когда? — испуганно выдохнул Рудольф.— Где?
— Сказала, что, видать, сегодня утром... В хлеву... Спрашивала свидетельство о смерти, чтобы похоронить. Я сказал, чтобы ничего даже пальцем не трогали, мы придем расследовать эту историю, расследования такое дело не оставим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
— Я не верю, чтобы немцев сюда допустили,— помедлив, выговорил он наконец,— но бои могут быть. Сама знаешь — начнут стрелять, так пуля — дура.
Астрид следила за ним взглядом, в котором сквозила обида: перед кем ты комедию ломаешь, даже того сказать не отваживаешься, что знаешь?
Ночью мимо волостного правления, где парторг последние сутки и ночевал, прошло несколько грузовиков с красноармейцами. Все они шли со стороны города. Ни один не остановился, чтобы можно было справиться об обстановке. Немного спустя подъехала еще одна машина с бойцами истребительного батальона. В это время они с Киккасом уже караулили возле шоссе и, размахивая руками, остановили грузовик. Бойцами истребительного батальона командовал знакомый командир взвода Саареметс. Иначе они вряд ли задержались бы. От Саареметса и узнали, что в предыдущий день истребители вместе с красноармейцами с утра до вечера отбивали атаки немцев за городом, с наступлением ночи их отвели назад в город и отдали приказ эвакуироваться.
— К утру снимут последние заслоны, а там и немцы будут в городе,— сказал Саареметс.— Смотрите, чтобы вы им в руки не попались!
Чтобы организовать оборону волостной управы, у Рудольфа не было людей. Латышских милиционеров два дня тому назад отозвали и направили куда-то по ту сторону Тюри, где формировался латышский полк. Да и что сделаешь с двумя десятками людей, если целые красноармейские подразделения не смогли остановить немцев под городом? Поэтому парторг и решил сразу же с утра начать эвакуацию тех, кому с приходом немцев могла грозить наибольшая опасность. Чутье ему подсказывало: после того, как лесные братья в последний раз получили по зубам, они непременно снова выползут на свет, как только окажутся иод защитой немцев,— месть их будет чудовищной и кровавой.
Рудольф не мог подавить недовольства уездным начальством. Списки эвакуируемых, правда, распорядились подготовить заблаговременно, но, когда дело приняло серьезный оборот, начали поступать противоречивые указания, а в довершение всего о действительном проведении эвакуации и не позаботились. На два дня вперед они все же способны были предвидеть — так дали бы распоряжение выезжать. Теперь актив в опасности!
У него и мысли не возникло, что и в уезде многое могло свалиться как гром среди ясного неба, и зачастую это происходило, когда уже бывало поздно давать указания. А более тревожные г достоверные сведения даже боялись распространять, потому что все инстанции требовали беспощадной борьбы с паникерами. О действительном приближении фронта можно было услышать только от случайно проезжавших командиров. Этого парторг не знал, да если бы кто ему и сказал, все равно бы не поверил.
Часам к десяти утра эвакуируемые стали собираться у волостной управы — по мере того как доходила посланная Рудольфом весть и люди успевали собрать скудные узлы. Одной из первых пришла Юта Лээтсаар, вдова милиционера с двумя детьми, из которых младшая только-только начала ходить. Юта безумно боялась за своих детей и уже несколько раз порывалась уехать. Секретарь комсомольской ячейки Хейки Тильк начал с ходу, на полном серьезе, убеждать парторга, что никуда не поедет, он останется здесь, если понадобится, будет бороться в подполье. Однако Орга было невозможно поколебать. Тильк за день до этого получил мобилизационную повестку, но в уезде на сегодня уже не действовал военкомат, куда ему следовало явиться, поэтому Рудольф дал ему непререкаемое указание с оружием сопровождать эвакуирующихся и предоставить себя в Таллинне в распоряжение военных властей.
— Уж там тебе найдут подходящее место, такого, как ты, подпольщика в здешних краях каждый за две версты знает,— сказал он помрачневшему парню.
Почти все уже были в сборе, когда на дороге показалась ванатоаская Маали. Старуха проворно семенила по дороге, глаза ее так и зыркали из-под платка направо и налево. Маали подошла прямо к волостной управе, огляделась, однако избегала при этом встречаться взглядом с Рудольфом.
— Не знаю, кто у нас тут теперь волостной староста? — спросила она громким голосом.
Киккас вышел из-за машины:
— Я исполняю эту должность. Что там у тебя?
— Да было до тебя дело,— решительно заявила старуха.— Может, в дом зайдем? Не при народе же объясняться.
— Приходи попозже, видишь, я сейчас занят,— сказал Киккас.
— Некогда мне ждать,— упрямо заявила старуха и уставилась себе под ноги.— У меня дело спешное.
Рудольф не мог с собой совладать, старуха его раздражала. То, как ванатоаская Маали упрямо избегала встречаться с ним взглядом, словно бы свидетельствовало о нечистой совести. Ну да, совесть у нее из-за Ильмара нечистая, так стоит ли обращать внимание на это? Если еще думать о каждой вредной старухе, то и вообще жить нельзя будет. Эти острые, исполненные злости подколодные взгляды на каждом втором хуторе жалят из-за того, что жизнь прошла и верх в делах взяли уже другие, кто помоложе. Рудольф повернулся к старухе спиной и начал порядок в кузове. Дети в середине, на узлах, взрослые по краям, Хейки Тилька с его винтовкой в угол за кабиной. В кабине оставили место для жены Арведа Киккаса Айно, у которой был на руках грудной младенец.
Ванатоаская Маали какое-то время пробыла с Киккасом в волисполкоме. Рудольф успел подумать: что за поганые дела могут быть сейчас у этой старухи? У самой сын в бегах, сидела бы себе тихо на хуторе, занималась бы своим хозяйством, не лезла на люди! Когда Маали наконец появилась во дворе, выражение ее лица было еще мрачнее, чем раньше. Не обронив ни слова и ни на кого не глянув, старуха направилась к шоссе и засеменила но обочине дороги прочь.
На лице вышедшего следом за ней Киккаса отражалось полное замешательство. Он шевелил губами, засовывал руки в карман, снова вытаскивал их и всем своим видом выражал недоумение. Даже не глянул в сторону жены, которая с ребенком на руках как раз забиралась в кабину. Наконец он знаками подозвал к себе Рудольфа.
— Тебя будто обухом оглушили,— подступив ближе, сказал парторг.— Чего старая-то приходила?
— Рууди,— беспомощно пролепетал Киккас,— Рууди... Ванатоаская хозяйка явилась сказать, что Хельга повесилась!
Он умолк и не мигая уставился в лицо Рудольфу. Подбородок Киккаса слегка дрожал.
— Когда? — испуганно выдохнул Рудольф.— Где?
— Сказала, что, видать, сегодня утром... В хлеву... Спрашивала свидетельство о смерти, чтобы похоронить. Я сказал, чтобы ничего даже пальцем не трогали, мы придем расследовать эту историю, расследования такое дело не оставим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129