"Вот видите?" Раз в месяц Элрод возил нас на стрельбище. Это тоже бывало по субботам после проверки и просмотра фильмов. Мы натягивали на себя гимнастерки, заезжали в штаб за оружием и отправлялись в Грюнвальд, где все как один старались как можно быстрее сделать положенное число выстрелов. Исключение составлял лишь Олсон, который считал себя обязанным каждый раз показывать все более высокие результаты и поэтому часами вкалывал как проклятый. Элрод хвалил Олсона и ставил нам его в пример.
Можно было, конечно, считать, что Элрод исправляет вред, нанесенный Вильямсом, но нам вовсе не хотелось совершенствоваться в солдафонстве. Нам вскоре предстоял дембель – Дарлингтону, Остину, мне – в этом порядке. Мы полагали, что выполнили свой долг перед отечеством, и желали лишь одного: чтобы и отечество, и Элрод оставили нас в покое. У Элрода, однако, было другое мнение. Как раз перед увольнением Дарлингтона он вдруг решил ввести в распорядок дня побудки. В дом был доставлен патефон и пластинка с записью сигналов горна, и эта чертова труба будила нас каждый день в шесть утра. Именно Дарлингтон, которому успел до смерти надоесть южный выговор Элрода, присвоил ему кличку «Хлопкорот», после чего мы с Остином только так его и называли. Когда же подошел черед демобилизоваться Остину, Хлопкорот решил, что надо ввести в распорядок дня еще и отбой, и каждый вечер в одиннадцать часов дежурный делал обход, проверяя, все ли лежат под одеялами, и записывая нарушителей.
Подбирая замену Тони и Эду, армейское начальство превзошло само себя. Нам прислали двух немецких парнишек, фамилии которых отличались только на одну букву: Ганс Биндер и Рольф Линдер. Родители у обоих погибли во время войны, а сами они каким-то образом попали в американскую армию, где умудрились подзабыть немецкий, не выучив при этом английского. Диалоги между ними живо напоминали реплики персонажей некогда популярной серии комических рисунков:
– Ганс, ты прибывать машина?
– Нет, Рольф, я прибывать нога. Машина находиться домой.
У обоих был сильнейший немецкий акцент – наверно, именно поэтому кто-то в лагере «Кэссиди» решил, что они еще помнят свой родной язык. На самом же деле они, произнеся пару фраз по-немецки, моментально переходили на английский. Даже допросы они вели наполовину по-английски, так что источники выходили из их кабинета с несколько ошарашенным видом. Но Биндер и Линдер могли хоть что-то сказать. Олсон же говорил по-немецки со скоростью три-четыре слова в минуту, чем доводил источников до полного отупения. Бекманн с Колем относились ко всему этому достаточно легко – американцы уже давно перестали их удивлять, – а Маннштайн в отчаянии хватался за голову.
Незадолго до моего увольнения Хлопкорот решил, что, поскольку у нас в доме есть целых две кухни, совершенно необязательно ходить обедать в американский ресторан, а можно питаться армейскими пайками. Запасов этих пайков хватило бы еще лет на сто, так что армия была бы нам только благодарна, если бы мы уничтожили хоть малую их часть. За неделю до моего отъезда Хлопкорот распорядился давать сигнал к обеду и к ужину, и мы по зову трубы отправлялись поглощать консервы многолетней давности.
Хлопкорота я ненавидел отчаянно, но в то же время чувствовал к нему некоторую признательность. До его прихода я с трудом представлял себе, как расстанусь с Берлином, но теперь точно знал, что просто радостно щелкну каблуками, когда увижу Хлопкорота в последний раз. Он сумел превратить нашу славную обитель в какой-то сумасшедший дом, благодаря чему предстоящее расставание казалось даже немного приятным. Справедливости ради надо признать, что ни Хлопкорот, ни эта бригада клоунов в составе Олсона, Биндера и Линдера не были единственными, из-за кого хотелось уехать. С Эрикой стало очень трудно общаться. И дело было не в том, что не сработал хитрый план, задуманный мной на проводах Вильямса: он-то как раз превзошел самые смелые мои ожидания. Как я и предполагал, предложение повременить со свадьбой Эрику в первое мгновение ошеломило.
– Хэмилтон, – сказала она, – пожалуйста, не надо ничего от меня скрывать. Ты просто передумал. Ты не хочешь на мне жениться. Не надо играть в игры.
Именно это я и ожидал от нее услышать.
– Эрика, милая, – ответил я, – пойми же, это не я придумал отложить свадьбу. Это родители хотят, чтобы она состоялась в Нашвилле. Они уже пригласили и мэра, и губернатора, и вообще, наша свадьба должна стать свадьбой года. Им будет страшно неловко, если мы вдруг заявимся уже женатыми и все придется отменять.
– Но ведь никто их об этом не просил.
– Разумеется, но таково их желание.
– Мне кажется, что ты все это выдумал.
– Ну, если ты не веришь мне, то, может быть, поверишь маме?
С этими словами я вытащил из кармана письмо, которое сам только что отстукал на машинке, изобразив в конце мамину подпись. По счастливой случайности в нашем доме нашлась машинка, шрифт на которой был совершенно такой же, как на маминой, поэтому можно было воспользоваться маминым конвертом. Я протянул Эрике конверт вместе с письмом.
– Но ведь оно адресовано тебе, – сказала Эрика. Эрика вздохнула, взяла письмо и начала читать. Первые несколько абзацев я предоставил маме для всяких слов о том, что ей с отцом будет страшно интересно познакомиться с Эрикой. Затем следовало детальное описание того, как идет подготовка к знаменательному дню 25 июля. С церковью и с клубом уже договорились. Приглашений, разумеется, еще не высылали, но она недавно виделась с мэром и с губернатором и попросила их не занимать делами торжественный вечер. (И к мэру Уэсту, и к губернатору Клементу в нашей семье относились довольно прохладно, но, будучи старыми знакомыми отца, они все-таки могли прийти на свадьбу. Во всяком случае, я посчитал, что в Германии их должности должны произвести впечатление.) Кроме того, они договорились насчет оркестра, официантов и автомобильной стоянки. Впечатление было такое, будто на свадьбу соберется весь город. Знакомые тоже не сидели в стороне, и мама перечислила всех, кто приглашал нас в гости – и на торжественные приемы, и на кофе, и на обеды, и на коктейли. Печатая все это, я не испытывал никаких угрызений совести. Чем больше я фантазировал, тем более правдоподобным мне казалось, что, поскольку Эрика не беременна, именно это нас и ждет. Я пошел навстречу родителям – не женился в Германии. Теперь они, конечно, тоже пойдут мне навстречу – и они, и все наши знакомые. Я не врал, я просто предвидел события. Кончив читать, Эрика еще раз просмотрела письмо. Истинное положение вещей постепенно доходило до нее. Отказаться устроить свадьбу в Нашвилле, когда проведена такая подготовка, было бы примерно тем же, что отказаться от высадки в Нормандии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Можно было, конечно, считать, что Элрод исправляет вред, нанесенный Вильямсом, но нам вовсе не хотелось совершенствоваться в солдафонстве. Нам вскоре предстоял дембель – Дарлингтону, Остину, мне – в этом порядке. Мы полагали, что выполнили свой долг перед отечеством, и желали лишь одного: чтобы и отечество, и Элрод оставили нас в покое. У Элрода, однако, было другое мнение. Как раз перед увольнением Дарлингтона он вдруг решил ввести в распорядок дня побудки. В дом был доставлен патефон и пластинка с записью сигналов горна, и эта чертова труба будила нас каждый день в шесть утра. Именно Дарлингтон, которому успел до смерти надоесть южный выговор Элрода, присвоил ему кличку «Хлопкорот», после чего мы с Остином только так его и называли. Когда же подошел черед демобилизоваться Остину, Хлопкорот решил, что надо ввести в распорядок дня еще и отбой, и каждый вечер в одиннадцать часов дежурный делал обход, проверяя, все ли лежат под одеялами, и записывая нарушителей.
Подбирая замену Тони и Эду, армейское начальство превзошло само себя. Нам прислали двух немецких парнишек, фамилии которых отличались только на одну букву: Ганс Биндер и Рольф Линдер. Родители у обоих погибли во время войны, а сами они каким-то образом попали в американскую армию, где умудрились подзабыть немецкий, не выучив при этом английского. Диалоги между ними живо напоминали реплики персонажей некогда популярной серии комических рисунков:
– Ганс, ты прибывать машина?
– Нет, Рольф, я прибывать нога. Машина находиться домой.
У обоих был сильнейший немецкий акцент – наверно, именно поэтому кто-то в лагере «Кэссиди» решил, что они еще помнят свой родной язык. На самом же деле они, произнеся пару фраз по-немецки, моментально переходили на английский. Даже допросы они вели наполовину по-английски, так что источники выходили из их кабинета с несколько ошарашенным видом. Но Биндер и Линдер могли хоть что-то сказать. Олсон же говорил по-немецки со скоростью три-четыре слова в минуту, чем доводил источников до полного отупения. Бекманн с Колем относились ко всему этому достаточно легко – американцы уже давно перестали их удивлять, – а Маннштайн в отчаянии хватался за голову.
Незадолго до моего увольнения Хлопкорот решил, что, поскольку у нас в доме есть целых две кухни, совершенно необязательно ходить обедать в американский ресторан, а можно питаться армейскими пайками. Запасов этих пайков хватило бы еще лет на сто, так что армия была бы нам только благодарна, если бы мы уничтожили хоть малую их часть. За неделю до моего отъезда Хлопкорот распорядился давать сигнал к обеду и к ужину, и мы по зову трубы отправлялись поглощать консервы многолетней давности.
Хлопкорота я ненавидел отчаянно, но в то же время чувствовал к нему некоторую признательность. До его прихода я с трудом представлял себе, как расстанусь с Берлином, но теперь точно знал, что просто радостно щелкну каблуками, когда увижу Хлопкорота в последний раз. Он сумел превратить нашу славную обитель в какой-то сумасшедший дом, благодаря чему предстоящее расставание казалось даже немного приятным. Справедливости ради надо признать, что ни Хлопкорот, ни эта бригада клоунов в составе Олсона, Биндера и Линдера не были единственными, из-за кого хотелось уехать. С Эрикой стало очень трудно общаться. И дело было не в том, что не сработал хитрый план, задуманный мной на проводах Вильямса: он-то как раз превзошел самые смелые мои ожидания. Как я и предполагал, предложение повременить со свадьбой Эрику в первое мгновение ошеломило.
– Хэмилтон, – сказала она, – пожалуйста, не надо ничего от меня скрывать. Ты просто передумал. Ты не хочешь на мне жениться. Не надо играть в игры.
Именно это я и ожидал от нее услышать.
– Эрика, милая, – ответил я, – пойми же, это не я придумал отложить свадьбу. Это родители хотят, чтобы она состоялась в Нашвилле. Они уже пригласили и мэра, и губернатора, и вообще, наша свадьба должна стать свадьбой года. Им будет страшно неловко, если мы вдруг заявимся уже женатыми и все придется отменять.
– Но ведь никто их об этом не просил.
– Разумеется, но таково их желание.
– Мне кажется, что ты все это выдумал.
– Ну, если ты не веришь мне, то, может быть, поверишь маме?
С этими словами я вытащил из кармана письмо, которое сам только что отстукал на машинке, изобразив в конце мамину подпись. По счастливой случайности в нашем доме нашлась машинка, шрифт на которой был совершенно такой же, как на маминой, поэтому можно было воспользоваться маминым конвертом. Я протянул Эрике конверт вместе с письмом.
– Но ведь оно адресовано тебе, – сказала Эрика. Эрика вздохнула, взяла письмо и начала читать. Первые несколько абзацев я предоставил маме для всяких слов о том, что ей с отцом будет страшно интересно познакомиться с Эрикой. Затем следовало детальное описание того, как идет подготовка к знаменательному дню 25 июля. С церковью и с клубом уже договорились. Приглашений, разумеется, еще не высылали, но она недавно виделась с мэром и с губернатором и попросила их не занимать делами торжественный вечер. (И к мэру Уэсту, и к губернатору Клементу в нашей семье относились довольно прохладно, но, будучи старыми знакомыми отца, они все-таки могли прийти на свадьбу. Во всяком случае, я посчитал, что в Германии их должности должны произвести впечатление.) Кроме того, они договорились насчет оркестра, официантов и автомобильной стоянки. Впечатление было такое, будто на свадьбу соберется весь город. Знакомые тоже не сидели в стороне, и мама перечислила всех, кто приглашал нас в гости – и на торжественные приемы, и на кофе, и на обеды, и на коктейли. Печатая все это, я не испытывал никаких угрызений совести. Чем больше я фантазировал, тем более правдоподобным мне казалось, что, поскольку Эрика не беременна, именно это нас и ждет. Я пошел навстречу родителям – не женился в Германии. Теперь они, конечно, тоже пойдут мне навстречу – и они, и все наши знакомые. Я не врал, я просто предвидел события. Кончив читать, Эрика еще раз просмотрела письмо. Истинное положение вещей постепенно доходило до нее. Отказаться устроить свадьбу в Нашвилле, когда проведена такая подготовка, было бы примерно тем же, что отказаться от высадки в Нормандии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125