Дня через три вы снова звоните, и, если деньги уже получены, вам дают побеседовать с какой-нибудь девицей на всякие сексуальные темы. Вы можете говорить, что хотите, а она вам будет подыгрывать.
– Звучит не очень-то заманчиво, – заметила Эрика.
– Те, кто звонят, считают иначе, – ответил Андреас. – От клиентов отбоя нет. Нечто подобное можно было бы устроить и в Мюнхене.
– Да заработать на этом деле проще простого, – сказала Мария Луиза, – непонятно только, зачем вдруг мужчина станет звонить и разговаривать с какой-то незнакомой женщиной.
– Именно поэтому, – ответил Пауль. – Незнакомая – значит новая, необычная. Нам тут на биологии рассказывали об опыте, которой поставили американские ученые. В течение трех с половиной лет они наблюдали, как часто совокупляются макаки-резус. У самок вырезали яичники и каждый день впрыскивали им гормоны – чтобы не потеряли охоты. У каждого самца было по четыре самки. Первый год они только и делали, что совокуплялись, а потом у самцов вдруг пропал к этому делу всякий интерес, и они могли неделями обходить своих самок стороной. Но стоило им дать новых самок, как все опять пошло на лад. Значит, им только и требовалось, что перемена, и мужчины звонят в это бюро тоже потому, что им нужна перемена. В публичный дом они идти боятся, а поговорить по телефону – почему бы и нет?
– А нам объясняли совсем не так, – возразила Барбара. – На той неделе герр Ауэрбах сказал, что люди устали от секса, что слишком много о нем было разговоров, и теперь всем хочется отдохнуть.
– Тоже верно, – согласился Пауль. – Ведь сейчас происходит экономический спад, а когда человек тревожится, у него выделяется меньше тестостерона и тяга к сексу ослабевает. Кроме того, когда наступают трудные времена, люди считают, что это Бог на них за что-то разгневался, и надеются, что все поправится, если они начнут жить по-другому.
– Как тот генерал из Майнца, – сказал Андреас. – Слышали эту историю? Уже много лет подряд мэр Майнца каждую весну устраивает для американских офицеров прием, на котором всех угощают спаржей. Переводчицей там всегда была одна и та же девушка, Ханнелора. Вообще-то она немка, но служила у американцев. Работала она на этих приемах здорово, все ею были довольны, но вот в прошлом году американскому генералу, главному начальнику, показалось, что она пришла на прием без лифчика. Он влепил ей за это выговор, а когда она заявила, что лифчик на ней был, отказал ей в повышении по службе. Тогда она наняла адвоката, после чего генерал и вовсе ее уволил. Ханнелора обратилась в суд, и оказалось, что хотя восстановить ее на службе американцы не обязаны, но они должны заплатить ей сорок тысяч марок плюс судебные издержки. Неплохо, правда? Американская армия выплачивает двадцать тысяч долларов только потому, что, по мнению какого-то генерала, переводчица была без лифчика.
Все это было и смешно и грустно, и некоторое время мы сидели, размышляя о том, какие бывают на свете блюстители нравов. Потом Мария Луиза обратилась ко мне с вопросом:
– А вы знаете Криса Кристофферсона?
– Ну как же – жить в Нашвилле и не знать Криса Кристофферсона! – Это была неправда: я знал людей, которые были с ним знакомы, но сам его в жизни в глаза не видел.
– Он сейчас гастролирует по Европе, – сказала Мария Луиза. – Он немного бешеный, как вам кажется?
– Был когда-то, – ответил я, – но теперь вроде утихомирился. Вообще-то у него была довольно-таки пестрая жизнь: и в Оксфорде учился, и в армии служил. Когда я с ним познакомился, он работал уборщиком в какой-то студии. Потом сам начал петь, песни понравились, и он резко пошел в гору. Сейчас живет в Малибу. Женат на Рите Кулидж, дочери проповедника. Она-то его и приручила. Интересно, она тоже сейчас в Европе?
– Да, они выступают вместе. А «АББА» вам нравится?
– Я их плохо знаю.
– У нас есть их новый альбом. Хотите послушать?
– Вот вы идите и послушайте, – сказала Эрика детям, – а мы, старики, поболтаем о своем.
– А вы не обидитесь?
– Нисколько.
И вся четверка тут же ускакала прочь, и вскоре из какого-то дальнего конца дома до меня донеслись приглушенные звуки музыки.
– Ты и правда знаком с Крисом Кристофферсоном? – спросила Эрика.
– Нет. Но мне не хотелось их огорчать.
– Когда возвращается Макс? – спросила Симона.
– Завтра вечером. Утром он должен быть в Бонне.
– В Бонне?
– Да, ему надо о чем-то там поговорить со Штраусом.
– Слышали, какой кошмарный каламбур выдал Штраус? – сказал Манни. – Он недавно где-то столкнулся с графом Ламбсдорфом и говорит ему: "До чего же приятно встретиться с настоящим графом!" "А что, вы обычно встречаетесь с ненастоящими графами?" – спрашивает его Ламбсдорф. "Вот именно, – отвечает Штраус, – с фотографами". И как только Макс может с ним общаться?
– Постепенно привыкаешь. И потом, если, по-твоему, Штраус плох, посмотри на тех, кто его окружает: они еще хуже.
– Почему бы Максу не перейти в какую-нибудь другую партию? – спросил Манни. – Ладно, пусть социал-демократы для него слишком левые, но, может, СвДП будет в самый раз?
– СвДП никто не принимает всерьез. В СДПГ пошляков еще больше, чем в ХСС, а в идеи ХСС Макс по крайней мере верит. Теперь они будут вести избирательную кампанию повсюду, а не только в Баварии.
Эрика начала рассказывать о планах ХСС и ХДС на ближайших выборах: обе партии решили выставить своих кандидатов во всех землях ФРГ, причем, по данным социологического опроса, за них собираются голосовать около пятидесяти шести процентов избирателей. Меня поразило не то, что она сообщила, а то, каким безжизненно-тусклым голосом она это рассказывала – словно речь шла о политических партиях где-нибудь в Пакистане. Эрика, Симона и Манни заговорили о делах ХСС: некто Фридрих Циммерман мечтает превратить ХСС в общенациональную партию, какого-то Франца Хобеля хотят протащить в председатели ландтага Баварии, а довольно-таки темный тип по имени Зигфрид Шрамм баллотируется на некоторую должность в Вальхейме. Из их беседы я понял, что и Эрика, и Симона, и Манни знают этих людей, что Манни с Симоной весьма низкого о них мнения, но стараются этого не выказывать, и что Эрике все это безразлично – во всяком случае, говорила она так, словно была в состоянии гипноза.
Часов около одиннадцати Симона с Манни позвали Барбару и Пауля, и мы впятером отправились домой. Эрика провожала нас до ворот. По дороге она шепнула мне: "Ты не можешь остаться еще минут на пять?" Я махнул рукой остальным, чтобы они не ждали, и мы с Эрикой углубились в парк. Теперь, когда Шварцы благополучно удалились, а охранники не могли нас услышать, Эрика спросила:
– Ну, что скажешь?
– Про что?
– Про сегодняшний вечер, про детей.
– Все было замечательно, и дети тоже выше всяких похвал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– Звучит не очень-то заманчиво, – заметила Эрика.
– Те, кто звонят, считают иначе, – ответил Андреас. – От клиентов отбоя нет. Нечто подобное можно было бы устроить и в Мюнхене.
– Да заработать на этом деле проще простого, – сказала Мария Луиза, – непонятно только, зачем вдруг мужчина станет звонить и разговаривать с какой-то незнакомой женщиной.
– Именно поэтому, – ответил Пауль. – Незнакомая – значит новая, необычная. Нам тут на биологии рассказывали об опыте, которой поставили американские ученые. В течение трех с половиной лет они наблюдали, как часто совокупляются макаки-резус. У самок вырезали яичники и каждый день впрыскивали им гормоны – чтобы не потеряли охоты. У каждого самца было по четыре самки. Первый год они только и делали, что совокуплялись, а потом у самцов вдруг пропал к этому делу всякий интерес, и они могли неделями обходить своих самок стороной. Но стоило им дать новых самок, как все опять пошло на лад. Значит, им только и требовалось, что перемена, и мужчины звонят в это бюро тоже потому, что им нужна перемена. В публичный дом они идти боятся, а поговорить по телефону – почему бы и нет?
– А нам объясняли совсем не так, – возразила Барбара. – На той неделе герр Ауэрбах сказал, что люди устали от секса, что слишком много о нем было разговоров, и теперь всем хочется отдохнуть.
– Тоже верно, – согласился Пауль. – Ведь сейчас происходит экономический спад, а когда человек тревожится, у него выделяется меньше тестостерона и тяга к сексу ослабевает. Кроме того, когда наступают трудные времена, люди считают, что это Бог на них за что-то разгневался, и надеются, что все поправится, если они начнут жить по-другому.
– Как тот генерал из Майнца, – сказал Андреас. – Слышали эту историю? Уже много лет подряд мэр Майнца каждую весну устраивает для американских офицеров прием, на котором всех угощают спаржей. Переводчицей там всегда была одна и та же девушка, Ханнелора. Вообще-то она немка, но служила у американцев. Работала она на этих приемах здорово, все ею были довольны, но вот в прошлом году американскому генералу, главному начальнику, показалось, что она пришла на прием без лифчика. Он влепил ей за это выговор, а когда она заявила, что лифчик на ней был, отказал ей в повышении по службе. Тогда она наняла адвоката, после чего генерал и вовсе ее уволил. Ханнелора обратилась в суд, и оказалось, что хотя восстановить ее на службе американцы не обязаны, но они должны заплатить ей сорок тысяч марок плюс судебные издержки. Неплохо, правда? Американская армия выплачивает двадцать тысяч долларов только потому, что, по мнению какого-то генерала, переводчица была без лифчика.
Все это было и смешно и грустно, и некоторое время мы сидели, размышляя о том, какие бывают на свете блюстители нравов. Потом Мария Луиза обратилась ко мне с вопросом:
– А вы знаете Криса Кристофферсона?
– Ну как же – жить в Нашвилле и не знать Криса Кристофферсона! – Это была неправда: я знал людей, которые были с ним знакомы, но сам его в жизни в глаза не видел.
– Он сейчас гастролирует по Европе, – сказала Мария Луиза. – Он немного бешеный, как вам кажется?
– Был когда-то, – ответил я, – но теперь вроде утихомирился. Вообще-то у него была довольно-таки пестрая жизнь: и в Оксфорде учился, и в армии служил. Когда я с ним познакомился, он работал уборщиком в какой-то студии. Потом сам начал петь, песни понравились, и он резко пошел в гору. Сейчас живет в Малибу. Женат на Рите Кулидж, дочери проповедника. Она-то его и приручила. Интересно, она тоже сейчас в Европе?
– Да, они выступают вместе. А «АББА» вам нравится?
– Я их плохо знаю.
– У нас есть их новый альбом. Хотите послушать?
– Вот вы идите и послушайте, – сказала Эрика детям, – а мы, старики, поболтаем о своем.
– А вы не обидитесь?
– Нисколько.
И вся четверка тут же ускакала прочь, и вскоре из какого-то дальнего конца дома до меня донеслись приглушенные звуки музыки.
– Ты и правда знаком с Крисом Кристофферсоном? – спросила Эрика.
– Нет. Но мне не хотелось их огорчать.
– Когда возвращается Макс? – спросила Симона.
– Завтра вечером. Утром он должен быть в Бонне.
– В Бонне?
– Да, ему надо о чем-то там поговорить со Штраусом.
– Слышали, какой кошмарный каламбур выдал Штраус? – сказал Манни. – Он недавно где-то столкнулся с графом Ламбсдорфом и говорит ему: "До чего же приятно встретиться с настоящим графом!" "А что, вы обычно встречаетесь с ненастоящими графами?" – спрашивает его Ламбсдорф. "Вот именно, – отвечает Штраус, – с фотографами". И как только Макс может с ним общаться?
– Постепенно привыкаешь. И потом, если, по-твоему, Штраус плох, посмотри на тех, кто его окружает: они еще хуже.
– Почему бы Максу не перейти в какую-нибудь другую партию? – спросил Манни. – Ладно, пусть социал-демократы для него слишком левые, но, может, СвДП будет в самый раз?
– СвДП никто не принимает всерьез. В СДПГ пошляков еще больше, чем в ХСС, а в идеи ХСС Макс по крайней мере верит. Теперь они будут вести избирательную кампанию повсюду, а не только в Баварии.
Эрика начала рассказывать о планах ХСС и ХДС на ближайших выборах: обе партии решили выставить своих кандидатов во всех землях ФРГ, причем, по данным социологического опроса, за них собираются голосовать около пятидесяти шести процентов избирателей. Меня поразило не то, что она сообщила, а то, каким безжизненно-тусклым голосом она это рассказывала – словно речь шла о политических партиях где-нибудь в Пакистане. Эрика, Симона и Манни заговорили о делах ХСС: некто Фридрих Циммерман мечтает превратить ХСС в общенациональную партию, какого-то Франца Хобеля хотят протащить в председатели ландтага Баварии, а довольно-таки темный тип по имени Зигфрид Шрамм баллотируется на некоторую должность в Вальхейме. Из их беседы я понял, что и Эрика, и Симона, и Манни знают этих людей, что Манни с Симоной весьма низкого о них мнения, но стараются этого не выказывать, и что Эрике все это безразлично – во всяком случае, говорила она так, словно была в состоянии гипноза.
Часов около одиннадцати Симона с Манни позвали Барбару и Пауля, и мы впятером отправились домой. Эрика провожала нас до ворот. По дороге она шепнула мне: "Ты не можешь остаться еще минут на пять?" Я махнул рукой остальным, чтобы они не ждали, и мы с Эрикой углубились в парк. Теперь, когда Шварцы благополучно удалились, а охранники не могли нас услышать, Эрика спросила:
– Ну, что скажешь?
– Про что?
– Про сегодняшний вечер, про детей.
– Все было замечательно, и дети тоже выше всяких похвал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125