И как только хватило сил все это выдержать?
В пятницу я вылетел в Вену, прибыл в аэропорт задолго до рейса на Констанцу и, как было договорено, побыстрее зарегистрировал билет на румынский самолет, а потом еще битый час прятался по разным углам. В самолет я вошел последним и с облегчением увидел, что Эрика с Симоной уже ждут меня на своих местах и никакого телохранителя с ними нет. И неважно, что самолет наш походил на какой-то древний музейный экспонат: сидя между Эрикой и Симоной и попивая принесенное стюардессой шампанское, я чувствовал себя на вершине блаженства. Женщины наперебой рассказывали мне последние новости: Макс созвал совещание для разработки плана избирательной кампании ХСС, служба безопасности при Союзе свободных хозяев усилила охрану Макса и Эрики, а Манни удалось раскопать немецкого инвестора, который спал и видел, как бы ему попасть в Техас. Трясясь и подпрыгивая, наша воздушная колымага пролетела над Будапештом, Кечкеметом и Бухарестом и ближе к вечеру приземлилась в Констанце, где мы прошли сквозь строй одетых в хаки румынских солдат, сжимавших в руках автоматы и застенчиво улыбавшихся. Солнце уже садилось, когда автобус, еще более дряхлый, чем самолет, повез нас вдоль унылых равнин в Хыршову. Там мы наконец сели на наш теплоход, называвшийся «Олтеница», прошли в мою каюту и, словно расшалившиеся школьники, повалились, хохоча, на кровать.
Отчего нам было так весело? Оттого, что не разбился самолет? Оттого, что автобус проехал целых пятьдесят миль и не сломался по дороге? Оттого, что теперь целую неделю можно ничего не делать? Или просто потому, что на «Олтенице» оказалось совсем не так плохо? Теплоход, пыхтя, боролся с течением, а мы пошли в ресторан. Еда показалась вкуснее, чем мы ожидали, а может, дело было просто в нашем настроении. Без устали сновали официанты, которые непрерывно кланялись и все время что-то чистили, а мимо проплывали огни Гындарешты и Топалу. Потом, сидя в баре и слушая задумчивые балканские напевы в исполнении румынского трио, мы, как и в Штанберге, предавались воспоминаниям о том, как двадцать лет назад ездили в Париж. Симона помнила абсолютно все, так что нам с Эрикой оставалось только блаженно внимать ее рассказу о тех далеких пасмурных днях, которые сейчас казались лучшими днями в моей жизни. Заговорив о мальчишке, пускавшем корабли в Тюильри, Симона вдруг посмотрела на часы и сказала: "Ну, мне пора спать, а вы, полуночники, еще посидите. Увидимся утром". Я предложил проводить ее до каюты, но Симона отрицательно помотала головой, подставила мне щечку для поцелуя и быстро удалилась.
– Я чувствую себя виноватым, – сказал я Эрике. – Ведь это из-за меня она ушла.
– Симона – моя подруга, и ей было бы неловко, если бы она сейчас осталась. – Эрика взяла бокал с вином и сделала большой глоток. – Ну, что скажешь?
– О ком – о Симоне?
– О нашей поездке. Ты не жалеешь, что прождал целую наделю?
– Я ждал двадцать лет и не жалею об этом.
Эрика посидела, уставив глаза в свой бокал, потом спросила:
– Скажи, ты по чему-нибудь скучаешь? Я имею в виду, по дому, по семье – по таким вот вещам?
Я начал припоминать.
– Ну, во-первых, я скучаю по креслу, которое стоит у меня в кабинете. Потом еще по своему «скайларку»: мощная машина – жена и дочери наотрез отказываются в ней ездить. Со временем, думаю, дело дойдет до тоски по грилю. – Эрика улыбнулась. – Вот, пожалуй, и все. Понимаешь, я очень хочу, чтобы у Сары Луизы и у девочек все было хорошо, я готов сделать для них что угодно, – но я по ним не скучаю. Однажды, правда, я испытал нечто похожее на тоску, позвонил Саре Луизе – и с тех пор как рукой сняло.
– Почему ты ее не любишь?
– Сам не знаю. Сара Луиза решила, что увидела во мне нечто, а на самом деле этого нечто, вероятно, не было. Из-за меня раскрылись худшие ее качества. Когда я женился на ней, я верил, что подчиняюсь настояниям общества и что общество куда мудрее меня. Я не сомневался: наступит день и я пойму, что общество право, а я ошибаюсь, так вот, этот день не наступил.
– А мне бы она понравилась?
– Поначалу – да. Она умеет очаровывать людей. Но прошло бы немного времени, и ты бы стала ломать себе голову, куда подевалось это ее очарование.
– Откуда ты знаешь, что со мной не было бы того же самого?
– В Берлине ведь не было. И у вас с Максом тоже.
– Откуда ты знаешь?
– Это видно.
Эрика тихонько провела пальцем по моей руке. Потом, когда мы вышли побродить по палубе, она спросила:
– Скажи, у тебя нет ощущения вины?
– Из-за чего?
– Ну, из-за того, что мы затеяли всю эту интригу.
– Из всего того, что я делаю в жизни, это меньше всего похоже на интригу. А у тебя что, есть такое ощущение?
– Я боялась, что оно может возникнуть. Но оно не возникло.
– А вообще ты часто чувствуешь себя виноватой?
– Иногда: в том, что уделяю мало времени Максу, что неправильно воспитываю детей. Словом, не то, что ты имеешь в виду.
– Как ты познакомилась с Максом?
– Разве Манни тебе не рассказывал?
– Рассказывал, но не все.
– Ты ведь знаешь про Юргена?
– Знаю только, что он погиб.
Эрика молча смотрела на проплывающую мимо баржу.
– Это случилось зимой пятьдесят восьмого, – заговорила она наконец. – Юрген тогда в первый раз купил себе машину, подержанный «фольксваген», и собирался поехать в Китцбюхель покататься на лыжах: последний раз он отдыхал еще до войны. У меня тоже должен был быть отпуск, и он позвал меня с собой, а заодно пригласил и одну мою подругу, с которой пару раз встречался. Всю дорогу от Берлина до Китцбюхеля мы пели и смеялись. Я думала, нам предстоят две недели сплошного веселья. Но вот мы приехали, легли спать, и посреди ночи ко мне в дверь постучался Юрген. Он и моя подруга поселились в одной комнате, и она прямо с порога заявила Юргену, чтобы он не смел к ней прикасаться. Сперва он решил, что она шутит, но не тут-то было: не смей прикасаться, и точка. У них произошел крупный разговор, после чего она собрала свои вещи и ушла, хлопнув дверью. Едва успела на последний мюнхенский поезд. Юрген спросил меня, не хочу ли и я уехать, и я ответила, что, конечно же, нет: я приехала для того, чтобы хорошо провести время. Мы с Юргеном и вправду замечательно провели целую неделю: днем катались на лыжах, а вечерами ходили по всяким ночным забегаловкам. Я думала, что нас воспринимают, как брата с сестрой, но однажды в баре гостиницы "Золотой гриф" я вдруг услышала, как Юрген беседовал с каким-то незнакомым человеком, и тот упорно говорил "ваша жена". Я не понимала, почему Юрген не возразил, что я ему не жена. "Может, он пытается защитить меня?" – подумала я. Но я не нуждалась в защите, к тому же собеседник Юргена показался мне симпатичным. Должно быть, я выпила слишком много вина, потому что, сама того не желая, внезапно воскликнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
В пятницу я вылетел в Вену, прибыл в аэропорт задолго до рейса на Констанцу и, как было договорено, побыстрее зарегистрировал билет на румынский самолет, а потом еще битый час прятался по разным углам. В самолет я вошел последним и с облегчением увидел, что Эрика с Симоной уже ждут меня на своих местах и никакого телохранителя с ними нет. И неважно, что самолет наш походил на какой-то древний музейный экспонат: сидя между Эрикой и Симоной и попивая принесенное стюардессой шампанское, я чувствовал себя на вершине блаженства. Женщины наперебой рассказывали мне последние новости: Макс созвал совещание для разработки плана избирательной кампании ХСС, служба безопасности при Союзе свободных хозяев усилила охрану Макса и Эрики, а Манни удалось раскопать немецкого инвестора, который спал и видел, как бы ему попасть в Техас. Трясясь и подпрыгивая, наша воздушная колымага пролетела над Будапештом, Кечкеметом и Бухарестом и ближе к вечеру приземлилась в Констанце, где мы прошли сквозь строй одетых в хаки румынских солдат, сжимавших в руках автоматы и застенчиво улыбавшихся. Солнце уже садилось, когда автобус, еще более дряхлый, чем самолет, повез нас вдоль унылых равнин в Хыршову. Там мы наконец сели на наш теплоход, называвшийся «Олтеница», прошли в мою каюту и, словно расшалившиеся школьники, повалились, хохоча, на кровать.
Отчего нам было так весело? Оттого, что не разбился самолет? Оттого, что автобус проехал целых пятьдесят миль и не сломался по дороге? Оттого, что теперь целую неделю можно ничего не делать? Или просто потому, что на «Олтенице» оказалось совсем не так плохо? Теплоход, пыхтя, боролся с течением, а мы пошли в ресторан. Еда показалась вкуснее, чем мы ожидали, а может, дело было просто в нашем настроении. Без устали сновали официанты, которые непрерывно кланялись и все время что-то чистили, а мимо проплывали огни Гындарешты и Топалу. Потом, сидя в баре и слушая задумчивые балканские напевы в исполнении румынского трио, мы, как и в Штанберге, предавались воспоминаниям о том, как двадцать лет назад ездили в Париж. Симона помнила абсолютно все, так что нам с Эрикой оставалось только блаженно внимать ее рассказу о тех далеких пасмурных днях, которые сейчас казались лучшими днями в моей жизни. Заговорив о мальчишке, пускавшем корабли в Тюильри, Симона вдруг посмотрела на часы и сказала: "Ну, мне пора спать, а вы, полуночники, еще посидите. Увидимся утром". Я предложил проводить ее до каюты, но Симона отрицательно помотала головой, подставила мне щечку для поцелуя и быстро удалилась.
– Я чувствую себя виноватым, – сказал я Эрике. – Ведь это из-за меня она ушла.
– Симона – моя подруга, и ей было бы неловко, если бы она сейчас осталась. – Эрика взяла бокал с вином и сделала большой глоток. – Ну, что скажешь?
– О ком – о Симоне?
– О нашей поездке. Ты не жалеешь, что прождал целую наделю?
– Я ждал двадцать лет и не жалею об этом.
Эрика посидела, уставив глаза в свой бокал, потом спросила:
– Скажи, ты по чему-нибудь скучаешь? Я имею в виду, по дому, по семье – по таким вот вещам?
Я начал припоминать.
– Ну, во-первых, я скучаю по креслу, которое стоит у меня в кабинете. Потом еще по своему «скайларку»: мощная машина – жена и дочери наотрез отказываются в ней ездить. Со временем, думаю, дело дойдет до тоски по грилю. – Эрика улыбнулась. – Вот, пожалуй, и все. Понимаешь, я очень хочу, чтобы у Сары Луизы и у девочек все было хорошо, я готов сделать для них что угодно, – но я по ним не скучаю. Однажды, правда, я испытал нечто похожее на тоску, позвонил Саре Луизе – и с тех пор как рукой сняло.
– Почему ты ее не любишь?
– Сам не знаю. Сара Луиза решила, что увидела во мне нечто, а на самом деле этого нечто, вероятно, не было. Из-за меня раскрылись худшие ее качества. Когда я женился на ней, я верил, что подчиняюсь настояниям общества и что общество куда мудрее меня. Я не сомневался: наступит день и я пойму, что общество право, а я ошибаюсь, так вот, этот день не наступил.
– А мне бы она понравилась?
– Поначалу – да. Она умеет очаровывать людей. Но прошло бы немного времени, и ты бы стала ломать себе голову, куда подевалось это ее очарование.
– Откуда ты знаешь, что со мной не было бы того же самого?
– В Берлине ведь не было. И у вас с Максом тоже.
– Откуда ты знаешь?
– Это видно.
Эрика тихонько провела пальцем по моей руке. Потом, когда мы вышли побродить по палубе, она спросила:
– Скажи, у тебя нет ощущения вины?
– Из-за чего?
– Ну, из-за того, что мы затеяли всю эту интригу.
– Из всего того, что я делаю в жизни, это меньше всего похоже на интригу. А у тебя что, есть такое ощущение?
– Я боялась, что оно может возникнуть. Но оно не возникло.
– А вообще ты часто чувствуешь себя виноватой?
– Иногда: в том, что уделяю мало времени Максу, что неправильно воспитываю детей. Словом, не то, что ты имеешь в виду.
– Как ты познакомилась с Максом?
– Разве Манни тебе не рассказывал?
– Рассказывал, но не все.
– Ты ведь знаешь про Юргена?
– Знаю только, что он погиб.
Эрика молча смотрела на проплывающую мимо баржу.
– Это случилось зимой пятьдесят восьмого, – заговорила она наконец. – Юрген тогда в первый раз купил себе машину, подержанный «фольксваген», и собирался поехать в Китцбюхель покататься на лыжах: последний раз он отдыхал еще до войны. У меня тоже должен был быть отпуск, и он позвал меня с собой, а заодно пригласил и одну мою подругу, с которой пару раз встречался. Всю дорогу от Берлина до Китцбюхеля мы пели и смеялись. Я думала, нам предстоят две недели сплошного веселья. Но вот мы приехали, легли спать, и посреди ночи ко мне в дверь постучался Юрген. Он и моя подруга поселились в одной комнате, и она прямо с порога заявила Юргену, чтобы он не смел к ней прикасаться. Сперва он решил, что она шутит, но не тут-то было: не смей прикасаться, и точка. У них произошел крупный разговор, после чего она собрала свои вещи и ушла, хлопнув дверью. Едва успела на последний мюнхенский поезд. Юрген спросил меня, не хочу ли и я уехать, и я ответила, что, конечно же, нет: я приехала для того, чтобы хорошо провести время. Мы с Юргеном и вправду замечательно провели целую неделю: днем катались на лыжах, а вечерами ходили по всяким ночным забегаловкам. Я думала, что нас воспринимают, как брата с сестрой, но однажды в баре гостиницы "Золотой гриф" я вдруг услышала, как Юрген беседовал с каким-то незнакомым человеком, и тот упорно говорил "ваша жена". Я не понимала, почему Юрген не возразил, что я ему не жена. "Может, он пытается защитить меня?" – подумала я. Но я не нуждалась в защите, к тому же собеседник Юргена показался мне симпатичным. Должно быть, я выпила слишком много вина, потому что, сама того не желая, внезапно воскликнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125